Жена русского пирата

Катерин села в кресло и стала читать "Идиота" Достоевского. К сожалению, своим читательским багажом она не могла похвалиться. Как-то получалось, что ей чаще приходилось читать учебную или научную литературу. Конечно, кое-что она читала в подлиннике: "Гамлета" Шекспира и "Королеву Марго" Дюма. А вот до Тургенева или Гончарова на русском языке — руки не доходили!

В последнее время наркомовские дамы полюбили вести между собой всяческие литературные дискуссии. В эти дни, например, они в один голос восхищались Достоевским, считая его писателем всех времен. Катерина, к своему стыду, Достоевского прежде тоже не читала, потому в их обсуждениях участвовать не могла.

Вчитываясь в глубинные изыскания Федора Михайловича в области человеческого "я", Катерина проклинала свою тупоголовую крестьянскую природу: Достоевский ей не нравился! Нельзя сказать, что она писателя не понимала, но не одобряла: чего хорошего — копаться в недрах человеческих? Так ли уж интересно следовать за движениями души блаженных вроде князя Мышкина? Недолго и самой заболеть нервной горячкой!

Гордость не позволяла ей отложить книжку и смириться с поражением: другие говорят, что Достоевский — гений, значит, дело в ней самой? Она продолжала упрямо осиливать страницу за страницей, пока не заснула прямо в кресле с книжкой на коленях.

Разбудил её не стук входной двери, а… поющий Дмитрий! Он раздевался в прихожей и что-то напевал. Уставший? После работы? Он прошествовал мимо неё в ванную, кивнув:

— Добрый вечер!

И продолжал петь в ванной.

— Я голоден, как волк! — крикнул он, приоткрыв дверь.

Она поспешила в кухню, размышляя: что бы это значило? Накрыла скатертью стол, поставила прибор. Потом вспомнила, что она тоже не ужинала — не хотелось, и поставила второй.

Поющий Дмитрий! Она уже забыла, когда в последний раз он пел! Положительно сегодня странный день. Она вдруг купила в коммерческом магазине бутылку токая [48], хотя раньше сама никогда не покупала вино. Может, предчувствовала, что найдется повод выпить…

Катерина пошла в гостиную за фужерами и по пути заглянула в зеркало. Боже, какое у неё унылое, обыденное лицо! Как у… идиотки! Может, потому он так редко поет?

Она поставила фужеры тут же, на трюмо, вынула из прически шпильки и рассыпала волосы по плечам — нет, так уж слишком легкомысленно. Достала из тумбочки черепаховый гребень — приобрела в антикварном магазине — и заколола волосы набок, так, чтобы их волна падала на одно плечо. Может, тронуть губы помадой? Это уж вовсе подозрительно! Покусала их для цвета и внимательно посмотрела на себя в зеркало: откуда вдруг эта непривычная для неё суета? Что она боялась услышать? Или почувствовать?

Она вернулась в кухню и продолжала накрывать стол, делая его все более праздничным. Даже в вазочку поставила какие-то веточки, которые принес с прогулки Павлик. А всего-то — Дмитрий пришел с работы напевая! Вот он появился на пороге кухни, как всегда благоухающий и, спрятав руку за спину, проговорил:

— Угадай, что я тебе принес?

Он окинул удивленным взглядом празднично накрытый стол, жену, непривычно женственную, чем-то смущенную, с новой прической и смешался.

— Собственно, я просто купил тебе маслины… У нас какой-то праздник?

— Никакого… — засуетилась Катерина. — Обычный семейный вечер…

— Подожди, — Дмитрий взял её за руку. — Ты не смотришь мне в глаза. И лицо у тебя испуганное. Что случилось?!

Смешно, она надеется обмануть его! Того, кто её создал! Да если бы не он — она все ещё считает его обычным бандитом, — ездить бы ей до сих пор по дорогам в своей полотняной кибитке! Впрочем, не шибко дали бы ездить! Уж не он со своими ребятами, так кто-нибудь другой прибрал бы к рукам, и не была бы она сейчас уважаемой Катериной Остаповной, а какой-нибудь Катькой со своим здоровенным неумным матросом, который никогда не научил бы её любить!..

— Тебе показалось, — Катерина наконец успокоилась и взяла себя в руки. — Просто я решила, что пора нам посидеть вдвоем, поговорить, выпить…

— Ладно, — он помедлил, все ещё не доверяя её внезапному спокойствию. — Маслины я сейчас открою, а Пашке завтра шоколадного зайца отдашь. Смотри, чтоб не объелся!

…А любви-то и не было. Это Катерина потом поняла. Сначала она смотрела на него, как кролик на удава: хотела бы убежать, да не могла. Он и не давал ей времени на размышления: схватил, окунул в грех, после которого она уже не могла бы вернуться к Герасиму. Потом привыкла, и привычка эта постепенно превратилась в какую-то болезненную страсть. Она скучала без его ласк, но участвовала в этих чувствах лишь часть её, плоть, но не душа. Она будто разделилась на две половины: холодную и горячую, и та, холодная, половина взирала на горячую снисходительно, потому что сама была разумной и проницательной, а её сестра — безрассудной и слепой…

Со временем холодная половина раздалась вглубь и вширь, потеснив чувственную, у которой вблизи ледяного холода сильно понизилась и собственная температура… А что сейчас? Всего-навсего пришел в хорошем настроении муж. Напевая…

Дмитрий продолжал посматривать на жену: с ней определенно что-то не то. Прическу новую соорудила, смотрит так, как, кажется, никогда не смотрела…

Неизвестно, что его толкнуло, но он подошел к тайнику и отодвинул крышку.

— Может, сначала поедим? — робко спросила Катерина.

Давно, ещё когда они только получили эту квартиру, Дмитрий собственноручно устроил тайник. Снял на кухне верх подоконника, выдолбил в нем маленькую нишу, куда установил плетеную шкатулку, в которой Катерина прежде хранила нитки, и положил туда вывезенные с Азова драгоценности. Потом установил крышку на место и приделал петли, которые на первый взгляд лишь придавали подоконнику дополнительную прочность, а на деле, при знании секрета запора, позволяли легко открывать крышку.

— Что ты хочешь отсюда взять? — спросила Катерина.

— Подойди, я хочу, чтобы сегодня ты выбрала для себя какую-нибудь вещь.

— Ты же знаешь, я равнодушна к украшениям!

— А помнишь?

Она покраснела. Да, Катерина помнила то дорогущее ожерелье, что Дмитрий подарил ей после первой ночи. Не брачной ночи. А той, безумной, в его домике в плавнях. Катерина потом еле упросила его взять это ожерелье назад. Хотя бы пока не настанет время, когда его можно будет надеть!

Она рассеянно пробежала пальцами по их богатству — прежде она его и не разглядывала. Просто отворачивалась: мол, зачем оно ей?.. Пожалуй, наиболее скромное из всех украшений — вот этот маленький золотой крестик с изумрудами… Где она видела его прежде? На крестике умещался крошечный вензель, который составляли две красиво переплетенные буквы "А" и "Е"… Господи, да это же Ольгин крестик! Ну конечно, она носила его не снимая! "А" — от фамилии Астаховых: родня со стороны матери… Да жива ли она, её подруга по такой недолгой, но богатой событиями кочевой жизни?

— Хочешь взять крестик? — прервал её размышления голос мужа. — Пожалуй, ты права: это то, что надо — скромно и со вкусом… Правда, большевики — все сплошь атеисты, но против нательных крестиков беспартийного населения они пока не борются!

Катерина посмотрела на мужа: а крестик-то ворованный! Как и все остальное! Неужели он об этом сразу забывает? Или то, что достается ему в качестве добычи, он просто считает своим навеки? Странный человек! Сколько жила с ним, а так до конца и не поняла… Катерина не сразу заметила, что размышляет о своей жизни с мужем в прошедшем времени. Наверное, её душа, что живет порой отдельно от Катерины, знает нечто большее: и почему Дмитрий поет, и почему она, Катерина, мечется? Разве не сама желала ему совсем недавно влюбиться в какую-нибудь другую женщину, когда его любовь к ней стала казаться Катерине тяжким бременем?!

— Мы будем сегодня ужинать или нет? — опять ворвался в её мысли голос Дмитрия.

Она вгляделась: нет, муж вовсе не так весел, как хочет казаться… Катерина зажала в руке крестик, вдруг решив, что будет носить его до тех пор, пока он не приведет её к Ольге.