Пожар сердца

Таг ухмыльнулся, сверкнув кривыми зубами, и тоже протянул свою огромную лапу. Джек догадался, что парень намерен помериться силой, и приготовился. Таг сжимал его ладонь в кулаке, пытаясь расплющить пальцы. От напряжения у него вздулись вены на висках, но с лица Джека все это время ни разу не сошла улыбка.

– Ну ладно, хватит волынить! – закричали лесорубы. – Мы не собираемся торчать здесь целый день. На бейсбольном поле нас дожидается бочка с холодным пивом.

Джека и Тага отвезли к плавучему бревну в гребной лодке. Джек осмотрел дерево. Это была быстро крутящаяся сосна около двух футов диаметром. Они с Тагом заняли места на разных концах бревна и приготовились к началу игры.

– Пошли! – скомандовал рефери.

Джек давно не занимался бирлингом и решил отдать инициативу сопернику. Таг начал раскручивать бревно, перебирая ногами – сначала медленно, потом все быстрее. Наконец его мелькающие ноги стали казаться размытым пятном. Джек легко поспевал за ним, зацепив большими пальцами подтяжки.

Лесорубы из Мэна не могли не оценить его ловкости:

– Неплохо для нью-йоркского франта!

– А парень не врал. Он уже бывал на бревне, это точно!

Таг резко остановил бревно каблуками, и Джек без усилий завис на месте. Раздались громкие возгласы:

– Ты здорово влип, Таг! Это муха, а не человек!

Таг Фишер нахмурился, еле сдерживая злость. Он начал прыгать на бревне, со всего маху ударяя по нему ногами, так что оно заходило вверх-вниз, как водные качели. Джек стоял, свободно согнув колени, и с легкой небрежностью удерживал равновесие. Наконец Таг остановился, отдуваясь, как паровой двигатель.

– Что, выдохся, сынок? – крикнул ему Джек.

– Черта с два!

Таг широко расставил ноги, зажав бревно с двух сторон шипами, и начал поворачивать его, как будто крутил педали велосипеда – влево-вправо, влево-вправо. Бревно бешено металось из стороны в сторону. Это был один из самых эффективных приемов в бирлинге, и Джеку потребовалась вся его сноровка, чтобы устоять.

Лесорубы из Мэна подбадривали своего любимца криками и аплодисментами.

– А ну покажи этому пижону, Таг! – крикнул кто-то.

Таг заскрежетал зубами и удвоил старания. Он был уверен, что его соперник близок к поражению, и преждевременно расслабился. Неожиданным движением Джек застиг беднягу врасплох.

Таг с силой ударил правой ногой по бревну, крутанув его в этом направлении, а Джек одновременно топнул левой ногой, добавив скорости. Таг сорвался и с громким всплеском упал в воду. Когда он вынырнул, его встретили свист и насмешки приятелей.

Джек легко запрыгнул в ближайшую лодку и встал на носу, победно сцепив руки над головой. На берегу его окружила толпа лесорубов из Мэна, добродушно принявших свое поражение.

– Пока жив, не забуду этого дня!

– Подумать только, нашего Тага искупал какой-то городской хлыщ!

– Вот услышат про это остальные ребята!

– Да они нам не поверят!

Джек пожал множество рук и направился к ждавшему его экипажу. Доун гордо шагала рядом, взяв мужа под руку. За ними шли Иствики, потрясенные увиденным.

– Ты сильно промок? – спросила Доун.

– На меня и капли не попало.

Он надел фрак, галстук, шляпу и башмаки. Маленький мальчик подошел забрать сапоги лесоруба. Наконец Иствики и Макхью уселись в экипаж и поехали дальше.

Вечером, лежа в постели гостиничного номера, Джек сказал:

– Знаешь, дорогая, сегодняшний случай послужил мне уроком.

– То есть?

– Совет директоров настаивал на переносе нашего головного офиса в Нью-Йорк, и я всерьез обдумывал это предложение. В конце концов, это деловой центр мира. К тому же мне казалось, что Питеру и Люси будет лучше расти в большом городе, а не в захолустье, как мы с тобой. Я даже обсудил этот вопрос с Джоном Иствиком. Его компания уже начала строительство нового здания.

Доун приподнялась в постели, опершись на локоть, и с любопытством взглянула на мужа.

– Каким же образом сегодняшний день изменил твое решение?

– Просто я понял, что Нью-Йорк сегодня, наверное, в первый и последний раз видел соревнования по бирлингу. Живя здесь, мы многого бы лишились: аппетитного дымка из лагерной столовой, который проникает в окно спальни перед рассветом, металлического звука, призывающего к еде, пения поваренка: «Бобы в тарелках на столе, а солнце над болотом. Эй, лежебока-дровосек, вставай, пора работать!» Мы бы не слышали грохота весеннего лесосплава. Черт возьми, сегодня эти парни из Мэна назвали меня пижоном! Если я останусь в Нью-Йорке, то и впрямь очень скоро превращусь в обыкновенного городского франта. Я не желаю такой участи ни себе, ни моему сыну. Я родился лесорубом и умру им. А ты что скажешь?

Доун нагнулась и поцеловала мужа.

– Я скажу, что ты самый лучший мужчина на свете. А сейчас докажи мне, милый, что тебя не зря прозвали Лесным Быком. Проиллюстрируй свои способности.

– Проиллюстрировать? Черт! Сколько бы слов я ни выучил, ты всегда раскопаешь еще какое-нибудь, чтобы меня озадачить. А что касается быка, вот, смотри, как это делается.

Он заключил жену в объятия и припал поцелуем к ее губам. Тем временем его руки стягивали с нее ночную рубашку вниз по плечам, обнажая грудь. Она сомкнула руки у него на затылке и уткнулась лицом в ложбинку под шеей.

Желание Доун нарастало, и она неслась на крыльях блаженства все выше и выше, к самым небесам.

…Так что теперь, Сара и Деннис, мы вернулись на свое родное болото и живем здесь счастливо. Механизация и промышленная революция изменили лесорубов, но не изменили нас. Как говорит Джек, можно увезти мальчика из леса, но лес навсегда останется в нем. После весеннего лесосплава на деревьях по берегам Сагино уже не висят сапоги со стальными шипами, но кое-кто из старожилов уверяет, что по ночам, когда над рекой сияет полная луна, а вода прибывает, можно увидеть призраки погибших сплавщиков, плывущих верхом на бревнах, как они делали в былые времена.

На этом заканчиваю свое письмо. До свидания, дорогие Деннис и Сара. Приветы вам от всех нас.

С любовью. Доун.

Когда она запечатывала конверт, Джек и Питер вернулись с лесозаготовительного участка и остановились в музыкальной комнате послушать, как Люси упражняется на пианино.

– Что ты играешь, малышка?

– Моцарта. Тебе нравится, папа?

– Очень мило, но мы с Питом любим музыку попроще. Верно, сын?

– Верно, папа. Что скажешь, Люси?

Доун улыбнулась, когда ее дочка резко перешла от Моцарта к разудалой песенке из злачных салунов Сагино. Ее чистый, как колокольчик, голосок затянул любимую балладу отца: