Изгой

Казематом оказался большой сарай с забитым досками окном. В углу помещения лежала куча веток, накрытая брезентом, а по стене шло ограждение из досок, похожее на загон для овец.

«Ничего, Егорка! Прорвемся! Главное – придумать план побега. Как там мне Амир рассказывал историю, где мужик из тюрьмы сбегал… Он подкоп сделал, а потом… Нет, не пойдет! Он попал в соседнюю камеру. Что там потом с графом было? Ну, вспоминай! А! Точно, он мертвым прикинулся, и его бросили в океан. Вот ты ж незадача! Тут океана нет, да и наши, чтоб убедится, что я помер, точно штыками заколют!»

Так Егор промаялся до заката, пытаясь придумать план побега, вспоминая все истории, которые когда-то слышал. Он даже попробовал сделать подкоп, но оказалось, что сарай был обложен плотным кольцом из камней, сдвинуть которые Егор не смог.

Тем временем за стенами «каземата» после удручающей Егора тишины началось движение. Сначала чей-то голос затянул «Валенки». Ему вторил нестройный хор под аккомпанемент дотара, на котором играли на манер балалайки. Потом на улице послышался топот, и чей-то громкий голос заорал:

– Снега хочу! Мороза, чтоб яйца звенели! – после чего раздалось два громких выстрела вверх.

– Товарищ комиссар! – послышался еще один голос. – А как же мировая революция? Пойдемте, выпьем за нее. Вон и товарищ Мякишев уже по рюмочке налил. Вас ждет.

– Мировая революция? – видимо, тяга комиссара к мировой революции победила ностальгически звенящие на морозе яйца. – Вот это по-нашему! По-пролетарски! Пойдем, Максимка! Выпьем!

И голоса стихли. Егор с интересом прислушивался к действию на улице и вздыхал. Сейчас ему как никогда хотелось выпить. Выжить в пустыне и в горах оказалось проще, чем в городе. Так не хотелось умирать от пули, пущенной своим же русским солдатом. И главное, за что? За то, что ты не умер от голода и жажды на посту. Мысль о том, что красные узнают про Амира и выпустят как наживку на Шайдара, пугала его. И еще Егору напоследок очень хотелось увидеть его, взглянуть в его глаза, обнять его тело и поцеловать такие теплые, полные, нежные…

– Егор! Егорка, друг! Ты тута? – услышал он из-за двери голос Серафима.

– Потапыч? Ты как тут оказался? – Егор кинулся к двери и припал к ней щекой.

– Ну-ка! Отойди от двери! Я ее счас плечом! – крикнул Серафим и тут же последовал сильный удар, который унес Егора вместе с дверью к дальнему углу сарая. – Егорка! Мать твою ити… – Серафим, чуть покачиваясь, стоял на пороге сарая с распростертыми объятиями.

– Потапыч! Ты чего расшумелся? – Егор пытался скинуть с себя дверь и встать на ноги. – Счас солдаты набегут и тебя тоже к стенке поставят!

– Тю! Да какие солдаты? Эти, что ли? – Серафим заглянул за дверной проем и вытащил из-за него тело охранника.

– Ты его убил? – испугался Егор.

– Да нет! – Серафим, покачнувшись, махнул рукой. – Напоил. Я на них, охламонов, все запасы самогонки пустил. Ну и самому пришлось пригубить. Это твой Амирка придумал. Голова парень! Я, значит, прихожу с рынка, а он меня встречает и прям с рыданиями мне на грудь. Дескать, забрали моего любимого Егорку!

– Так и сказал, «любимого»? – уточнил Егор, отряхиваясь от пыли.

– Ну, вроде. В обчим, я его успокоил, ну и мы стали придумывать с ним, как тебя вызволять. А что мы, русские, больше всего любим? – многозначительно поднял палец вверх Серафим.

– Чтоб яйца на морозе звенели? – Егор вопросительно посмотрел на друга.

– Во дурак! Выпить! К тому же мне на рынке сказали, что гарнизонные вчера вечером праздновали что-то. Амирка и придумал этот план. Он сказал, что русских от водки только жена может уберечь и почему-то потом тебя дураком назвал, – закончил свой рассказ Серафим.

– За победу пролетариата в борьбе за правое дело, гип-гип! – громко рявкнул внезапно очнувшийся охранник.