Фараон и наложница

Мудрый Софхатеп остался недоволен словами, которые только что услышал. Он не доверял рвению человека, произнесшему их, и опасался за последствия.

— Мой повелитель, — заговорил он, — жрецы опутали все царство, словно кровеносные сосуды тело. Среди них — чиновники и судьи, писцы и преподаватели. Их власть над людьми освящена божественной волей с древних времен. У нас нет иных боевых сил, кроме стражи фараона и стражей Билака. Применение силы может привести к нежелательным последствиям.

Таху полагался лишь на силу.

— Мудрый советник, что же нам делать в таком случае? — спросил он. — Сложить руки и ждать, когда враг обрушится на нас, после чего мы станем в его глазах достойными презрения?

— Жрецы — не враги фараона. Упаси бог, чтобы у фараона нашлись враги среди собственного народа. Жречество является надежным и заслуживающим доверия институтом. Мы можем обвинить жрецов лишь в том, что у них больше привилегий, чем диктуется необходимостью. Клянусь, никогда не было такого дня, чтобы я жалел о том, что искал приемлемого компромисса, который удовлетворил бы желания моего повелителя и в то же время сохранил бы права духовенства.

Фараон молча слушал их, на его устах застыла таинственная улыбка, а когда Софхатеп умолк, он насмешливо взглянул на них и спокойно произнес:

— Пусть вас больше не тревожит эта тема. Я уже отпустил тетиву, и стрела вылетела.

Советники не ожидали такого поворота. Они смотрели на фараона, кто с надеждой, кто с опасением. Таху больше полагался на надежду, лицо Софхатепа побледнело, и он молча ждал, когда фараон скажет решающее слово. Наконец фараон заговорил голосом, в котором звучали высокомерие и самодовольство.

— Полагаю, вам известно, что я задержал этого человека после того, как удалились все гости. Я сказал, что выкрикивание его имени в пределах моих ушей и очей является презренным, вероломным шагом, и дал ему понять, что не собираюсь казнить благородных и верных людей своего народа, позволивших себе такие выкрики. Я заметил, что ему стало не по себе и его лицо побледнело. Он опустил большую голову на свою грудь и открыл рот, собираясь заговорить. Быть может, он хотел принести мне свои извинения.

Фараон наморщил лоб и на мгновение умолк, затем продолжил более резким тоном:

— Я прервал его жестом руки и не позволил ему извиниться. Я твердо объяснил ему и напомнил, что наивно и глупо полагать, будто подобный выкрик собьет меня с пути, который я выбрал. Я сообщил ему, что непреклонно решил присоединить храмовое имущество к владениям короны и отныне и впредь храмы сохранят лишь необходимые им земли и пожертвования.

Оба внимательно вслушивались в слова фараона. Лицо Софхатепа побледнело и вытянулось, стало видно, что он горько разочарован. А Таху сиял от радости, будто, слушал приятную балладу, воспевающую его славу и величие. Фараон продолжил:

— Можете не сомневаться в этом, мое решение застало Хнумхотепа врасплох и привело в замешательство. Похоже, он встревожился и начал умолять меня, сказав: «Храмовые земли принадлежат богам. То, что на них произрастает, идет главным образом на нужды простого народа и бедняков, тратится на образование и нравственное воспитание». Он хотел сказать еще что-то, но я жестом руки остановил его и возразил: «Такова моя воля. Ты должен привести ее в исполнения без промедления». Вслед за этим я заявил ему, что аудиенция окончена.

Таху едва скрывал радость.

— Да благословят тебя боги, мой повелитель.

Фараон сдержанно улыбнулся и взглянул на лицо Софхатепа в час крушения его надежд. Фараон посочувствовал ему:

— Софхатеп, ты предан и верен мне. Ты мудрый советник. Не расстраивайся из-за того, что твоим мнением пренебрегли.

— Мой повелитель, я не из тех тщеславных людей, — ответил тот, — которых тут же охватывает гнев, если их советы оставляют без внимания. Эти люди ведут себя так не из-за опасений за последствия, а ради того, чтобы сохранить лицо. Тщеславие может довести их до того, что они станут надеяться на то, что зло, от которого они предостерегали, непременно случится, и тогда те, кто сомневался в их способностях, поверят в них. Я спасаюсь от зла и тщеславия, обращаясь к богам. Только верность повелевает мне давать советы, и когда ими пренебрегают, меня печалит лишь одно — страх, что мое опасение может сбыться. Я лишь молю богов о том, чтобы они доказали, что мое предсказание неверно, и тогда мое сердце успокоится.

Словно успокаивая старика, фараон произнес:

— Я осуществил свое желание. От меня они не получат ничего. Египет поклоняется фараону и повинуется только ему.

Оба советника искренне согласились с тем, что сказал повелитель, но тревога не покидала Софхатепа, и он тщетно старался преуменьшить опасные последствия указа фараона, ибо не без опасения думал о том, что жрецы узнают о важнейшем решении фараона в то время, когда они все собрались в Абу. Жрецы смогут обменяться мнениями, распространить свои жалобы и вернуться в провинции, тихо предавая гласности свои обиды. Хотя Софхатеп не сомневался в положении жрецов и влиянии, какое те оказывают на сердца и умы простых людей, он оставил свое мнение при себе, ибо видел, что фараон счастлив, доволен и улыбается. Ему не хотелось испортить настроение этому молодому человеку. Поэтому он изобразил довольную улыбку, хотя его взгляд оставался непроницаемым.

— Я не испытывал подобной радости, — восторженно говорил фараон, — с того дня, как нанес поражение племенам Южной Нубии, когда еще был жив мой отец. Давайте поднимем кубки за эту своевременную победу.

Рабыни принесли кувшин красного вина из Марьюта и золотые кубки. Они наполнили кубки до краев и поднесли их фараону и двум советникам. Все с жаром осушили вино до дна. Оно быстро подействовало, и Софхатеп почувствовал, как тревожные мысли куда-то улетучиваются, пока он вкушал отменный напиток. Софхатеп разделял радость фараона и его командира. Они сидели молча и обменивались дружескими взглядами, говорившими о взаимном расположении друг к другу. Лучи заходящего солнца купались в мерцающей воде озера, с плеском набегавшей на берег у самых ног троих собеседников. Ветви деревьев колыхались вокруг них под пение птиц, то там, то здесь посреди листьев возникали дивные цветы, словно дорогие воспоминания в глубинах сознания. Они надолго погрузились в полудремотное состояние, но всех пробудило странное происшествие, тут же выведшее их из мечтательности — с неба что-то упало прямо на колени фараона. Он вскочил, и оба советника заметили предмет, который лежал у ног фараона. Им оказалась золотая сандалия. Все удивленно подняли головы и заметили великолепного коршуна. Тот кружил над садом и сотрясал воздух наводящими ужас криками. Птица сердито уставилась на них горящими, осуждающими глазами, затем, широко взмахнув мощными крыльями, скрылась за горизонтом.

Все трое снова взглянули на сандалию. Фараон поднял ее, сел и начал разглядывать с удивленным выражением улыбающихся глаз. Оба советника также с любопытством посмотрели на нее и начали переглядываться, выражая неверие, удивление и страх.

Фараон продолжал разглядывать подарок коршуна, затем пробормотал:

— Сомнения нет, эта сандалия принадлежит женщине. Как она прекрасна и как много стоит!

— Должно быть, коршун схватил ее и унес, — сказал Таху, пожирая глазами сандалию.

Фараон улыбнулся:

— В моем саду нет дерева, которое приносило бы столь изумительный плод.

Заговорил Софхатеп:

— Мой повелитель, простой народ верит, что коршун ухаживает за красивыми женщинами, насилует девственниц, в которых влюбляется, и уносит их на вершины гор. Возможно, этот коршун тоже влюбился и слетал в Мемфис купить сандалии своей возлюбленной, но удача изменила ему, и одна из них выскользнула из его когтей и оказалась прямо у ног моего повелителя.

Фараон снова взглянул на нее вне себя от радости и волнения.

— Интересно, как он раздобыл ее? — спросил фараон. — Боюсь, что сандалия вполне может принадлежать одной из дев, обитающих на небесах.