Грешники в раю (Любить и беречь)

Хотя, может быть, я не права. Преподобный Моррелл – Кристиан; до чего подходящее имя! Интересно, его духовное призвание обозначилось еще в детстве? Так вот, он не станет пить под кошмарные тосты Джеффри или смеяться его грубым шуткам. Мне всегда казалось, что английское духовенство заискивает перед дворянством, но Архангел явно представляет собой исключение из правил. Невозможно представить их друзьями, единомышленниками. Неужели они вместе удили рыбу?.. Валялись в стогу и делились мальчишескими мечтами? Облизывались на деревенских красоток и бесстыдно похвалялись своими мнимыми мужскими победами? Джеффри, без сомнения, и хвастался, и лгал, и развратничал. Но Архангел? Куда проще представить его себе бродящим по полям и лесам в поисках какой-нибудь тяжелой, непритязательной, но полезной работы. Или, к примеру, он мог бы броситься в бурлящий поток, чтобы спасти тонущую овечку… Да, в это я могла бы поверить.

Моим новым жилищем стал каменный помещичий дом. В каких-нибудь пятидесяти ярдах от главного входа бежит речка. Я прямо-таки очарована ею. Река называется Уик и течет прямо по деревне вдоль Главной улицы. Через равные промежутки ее перекрывают древние каменные мосты, построенные еще римлянами. Их арки очень красивы. Мне бы хотелось их рисовать. Перед домом находится двор, весь заросший травой. Тут же – дюжина пристроек, нуждающихся в ремонте. Сады, устроенные в виде террас, круто спускаются позади дома, переходя в большой парк. Когда-то они были прекрасны, это нетрудно заметить. Но теперь все заросло диким виноградом и сорняками, и вид этого запустения наводит на меня тоску, когда я смотрю на него из окна моей гостиной.

Я называю эту комнату гостиной, хотя это неверно. Настоящая гостиная внизу, целый зал с обтрепавшимися обоями и множеством лишней мебели. Но здесь моя обитель и убежище, именно такая комната, о которой я мечтала, когда мы жили в той жуткой дыре на Баттерси-роуд, где невозможно было уединиться.

В Линтон-Грейт-холле тридцать девять комнат как-никак. Моя гостиная – полумансардное помещение в третьем этаже. Многие мили отделяют его от комнат прислуги, и, вообще, попасть туда можно только по узкой и шаткой, весьма ненадежной лестнице, ведущей из галереи, которой никто никогда не пользуется. В комнате, слава Богу, имеется очаг, но и не будь его, я все равно скрывалась бы тут зимою и летом, поскольку здесь я в безопасности. (Я хочу сказать, здесь я ощущаю себя в безопасности, а насколько это ощущение верно – покажет время.) Вот я сижу в своем мягком кожаном кресле, на коленях у меня подставка для письма. Я читаю или пишу, делаю иногда зарисовки.

Весь мир лежит у моих ног в самом прямом смысле слова, так как окна, южное и западное, доходят до самого пола. Я уверена, если бы не высокие деревья, то в ясную погоду мне было бы видно побережье южного Девона. Я перенесла сюда все свои книги и расставила их на каминной полке. (Библиотека старого виконта меня разочаровала: очевидно, он перестал читать что-либо новое году эдак в 1825-м.) Я не могу заставить себя позвонить служанке, если мне нужен чай или почта, или чистый носовой платок; гонять бедную девушку через шесть пролетов лестницы до кухни, расположенной в подвале – чересчур даже для виконтессы. Это, конечно, большой недостаток, но я охотно мирюсь с ним в обмен на гарантию одиночества.

Иногда, правда, мое одиночество… нет, я не стану об этом писать.

Вчера приходил адвокат. Его зовут Хедли, этакая старая сухая палка, а не человек – прямо-таки персонаж диккенсовского «Холодного дома». Он принес как хорошие новости, так и не очень. Деньги в имении есть, и, по-видимому, немалые, но старый лорд д’Обрэ разбросал их по такому количеству депозитных и текущих счетов, что Джеффри не скоро удастся наложить на них руку. Конечно же, пережив такое разочарование, Джеффри гневался и бушевал. Удивительно, но еще совсем недавно его скандалы ужасали меня. Однако, в конце концов любой страх притупляется. Теперь я наблюдаю его буйство словно из каменной крепости, с безразличием, хотя и не всегда в безопасности.

Итак, теперь мы богаты, надо полагать. Это то самое, о чем он всю жизнь мечтал. Хотя теперь уже слишком поздно, чтобы богатство могло принести ему счастье. А что даст оно мне? Счастья уж точно не даст. Я не в силах нарисовать себе картину моей жизни здесь через полгода или год. Просто представить себе не могу.

Джеффри собирается ехать воевать в Крым, ведь теперь ему есть чем заплатить за входной билет на войну, так сказать, – или же скоро будет. Правда, я сомневаюсь, что на этот раз его признают годным. Очень уж плохо он выглядит, хотя на деле он гораздо крепче, чем кажется. Почему сражения и убийство так влекут его? Я никогда этого не понимала. Хотя, может быть, я все чересчур усложняю.

9 апреля

В свой первый поход в публичный дом Джеффри захватил с собой Кристи Моррелла. Это было тринадцать лет назад, в Девенпорте, и девушку звали Кристал. Так она сама сказала. Джеффри с восторгом поведал мне эту историю, уж не знаю почему.

Сегодня я совершенно вымоталась. Миссис Фрут в качестве экономки просто ужасна, уж лучше бы ее вовсе не было. Джеффри говорит, что ее надо выгнать, но я не могу. Я не сделаю этого. Она пережила всех своих близких; ей теперь некуда идти, кроме как в дом призрения. Я сорвала голос, пытаясь до нее докричаться, чего вообще-то терпеть не могу, не говоря уж о том, что орать на древних старушек непозволительно в принципе. Но даже когда она меня слышит, то исполняет инструкции самым удивительным и неожиданным образом. Я попросила ее прислать горничную (неприятную, грубую женщину по имени Вайолет; мы с нею уже успели возненавидеть друг друга), чтобы помочь мне снять полог с кровати в комнате Джеффри и вытрясти из него пыль. Никто не явился; я одна сражалась с этой тряпкой, пока вдруг не пришла совсем другая служанка (Сьюзен, добродушная ирландская девушка, которая умеет меня смешить), вооруженная целой корзиной железных щеток и других принадлежностей трубочиста, и готовая вычистить все камины в доме!

Думаю, я не рождена командовать слугами. Безусловно, у меня нет никаких навыков. В Италии и Франции у нас – у папы и меня – иногда были служанки, но я тогда была слишком мала, чтобы управлять ими сколько-нибудь успешно.

Мне нравится Уильям Холиок, управляющий поместьем. Он шести футов ростом, крепок, как каменная глыба, и никогда не откроет рта, если ему нечего сказать. Джеффри ни за что не сознается, но, по-моему, он побаивается Уильяма. Когда мистер Холиок закончил перечислять нам все то, что успел запустить Эдуард Верлен и что необходимо отремонтировать, исправить и оплатить на ферме Линтон-холла в первую очередь, чтобы избежать катастрофы, я тоже ощутила легкую дрожь. Интересно, что он стал бы делать, если бы вдруг узнал, что новый лорд вовсе не собирается становиться рачительным, крепким помещиком, на помощь которого жители Уикерли смогут рассчитывать, чтобы преодолеть трудности, доставшиеся им в наследство от его отца?

Я между тем пытаюсь разобраться с наследством внутри дома. Тридцать девять комнат! Что мне делать с тридцатью девятью комнатами? Ответ старого лорда был прост: заколотить большинство из них. Мне по душе незамысловатость такого решения, но не его результаты: сухая гниль, плесень, сырость, мыши, крысы, пауки, пыль, паутина и привидения. (Насчет последних пока можно только догадываться, но, спрашивается, как в каменном помещичьем доме, построенном четыре столетия назад, может не быть привидений?) Каждая половица здесь скрипит и потрескивает, словно старческие кости, и во всем доме не найти двух прямых углов. Сквозняки свободно гуляют по всему дому вне зависимости от того, открыты или закрыты двери и окна. Штукатурка везде облупилась, а обои свисают со стен. Все камины дымят. Окна в допотопных переплетах, и их почти невозможно открыть, многие окна закрашены наглухо. Стекла в них такие древние, что внешний мир кажется зыбким и волнистым, как беспокойное море.