Фаворитка короля

— Два месяца?

— Прошло больше двух месяцев с того дня, как вы похоронили Филиппу и закрылись здесь от всех.

Брови его сдвинулись.

— Я даже не представлял себе…

— Вам необходимо это понять. Слишком долго король скрывается от своих подданных.

Я ожидала, что это заставит Плантагенета рассердиться, но он не рассердился, и меня это обескуражило. Я долго готовилась к этой встрече, но ее успех вовсе не был чем-то предопределенным. Я все обдумала, раскладывая свои вещи в новых комнатах, которые мне без промедления предоставили, — уж чему-чему, а образцовому управлению дворцовым хозяйством у Латимера можно было поучиться. Если Эдуард прогонит меня сейчас, чем я смогу заставить его обратить на меня внимание? Плотскими соблазнами? Не годится. Он стал как бы отшельником, да и чересчур изнурил себя. Потом — возможно, но сейчас откровенное соблазнение ни к чему не приведет. Суровые упреки? Тоже нет. Плантагенеты никогда не терпели, чтобы их упрекали в чем-то подданные, пусть даже и возлюбленные. Сочувствие? Нет, он увидит в этом одну только жалость.

Я пришла сюда, чтобы оттащить Эдуарда от края той адской бездны, которую он сам для себя сотворил, и сделать это нужно с помощью холодной логики. Думала ли я при этом о возможности занять при дворе новое положение? О своих денежных интересах? Конечно думала. Но мое будущее и выздоровление Эдуарда были слишком тесно связаны. И без малейших угрызений совести я наполнила два кубка вином, сдобренным пряностями (уже не горячим, но еще чуть теплым), и протянула один из них королю. Он механически взял.

— Я подумываю уехать из Хейверинга завтра. Выпейте за то, чтобы путь мой был благополучным. — Я говорила быстро, отрывисто, без улыбки.

— Уехать?..

— Здесь меня теперь ничто не держит.

— Куда?..

— В Ардингтон. Хочу посмотреть, подойдет ли он, чтобы обосноваться там.

Эдуард ничего не сказал. Значит, нужно заварить кашу погуще. Я села — при том, что он сам стоял, вопиющее нарушение придворного этикета! — отхлебнула вина, присмотрелась к вишневому пирогу на блюде, откусила.

— Вкусно. Идите сюда, Эдуард. — Я умышленно назвала его по имени. — Мне одной этого не съесть.

Он сел, но не рядом со мной, и поглядел так, словно я превратилась в кошку, вышедшую на охоту и только что выпустившую когти.

— А почему ты уезжаешь?

— Я больше не фрейлина королевы. В моих услугах никто не нуждается.

Я помолчала, чтобы он переварил эту фразу, а сама пока доела пирог, облизала пальцы, но по-деловому, без игривости и восторгов. Потом продолжила:

— Эдуард, вы за все эти недели хоть раз подумали обо мне? Наверное, нет. Чем вы здесь занимались?

— Размышлял… — Голос его дрогнул.

— Вероятно, о том, чего вам удалось достичь, — предположила я. — Обо всем, что вами сделано с тех пор, как вы вырвались из-под власти матери и взяли бразды правления Англией в собственные руки. Мне думается, это потребовало немалого мужества от юноши, едва перешагнувшего порог зрелости.

— Я думал о том, что…

— А Филиппа помогала вам, ведь правда?

Впервые за все время Эдуард улыбнулся, хотя и очень натянуто.

— В ней была моя сила.

— Расскажите мне.

— Думаю, без нее я ничего бы не достиг. Моя мать была женщиной безжалостной, а я был в таком возрасте, когда регент еще может править…

Словно плотину прорвало, и освобожденные воды хлынули наружу. Сначала тонким ручейком, потом полились потоком. Он рассказывал мне старую историю о прекрасной, но злой королеве Изабелле, которая желала сама править Англией вместе со своим любовником Роджером Мортимером, а с юного Эдуарда не спускала глаз, как с пленника. Так продолжалось, пока Эдуард не организовал заговор, не сверг Мортимера и не положил конец регентству своей матери. Тогда ему было всего восемнадцать, но воспоминания о той ночи в Ноттингеме, когда он взял власть в свои руки, были живы у него, будто все это произошло только вчера.

Я кивнула.

— А Филиппа помогла вам выстоять и вернуть то, что принадлежало вам по праву рождения.

— Она была великолепна, — просиял Эдуард.

— Наверное, она очень гордилась вами.

Он тут же погас. Поток слов иссяк, словно испарившись под летним зноем. Эдуард помрачнел, уставился в свой кубок, на скулах заходили желваки — он осознавал какую-то нерадостную истину. Я знала, о чем он думает. И я произнесу это вслух.

— Сейчас Филиппа не гордилась бы вами, Эдуард.

— Да уж…

— Она пришла бы в ужас. Разбранила бы вас! Она велела бы вам смотреть вперед, а не оглядываться все время назад.

Наконец-то он оторвался от созерцания образов, мерещившихся ему в кубке, взглянул на меня, и в его глазах было полное осознание моих слов, они даже полыхнули негодованием. Вот и хорошо. Просто замечательно.

— Ты тоже пришла бранить меня? У тебя нет такого права.

— Да нет, разве я бы осмелилась? Я ваша нижайшая подданная и уже не жду ничего ни от вас, ни от королевы. Я пришла проститься.

— Как я понимаю, ты хочешь жить вместе со своими сыновьями?

— Да. С нашими сыновьями. Для меня важно быть с ними, других близких у меня ведь нет. Так выпьете вы за мое благополучное путешествие?

Он рассеянно отхлебнул вина, все еще витая мыслями где-то далеко-далеко.

— Эдуард!.. — Как тяжело оказалось говорить с ним! Неужто мне никак не добиться его внимания, разве что опрокинуть свой кубок на голову монарха?

— Мой сын. Мой наследник, принц Уэльский. Он очень болен… — Эдуард говорил с трудом, будто каждый раз подыскивая слово. — Я в его возрасте скакал во главе моего войска. Как все нами любовались!.. А сын сейчас не может сесть в седло. Его несут в бой на носилках! Все, чего я достиг, погибло…

Тревога у меня в сердце забила крыльями, грозя превратиться в панику. Я снова теряла Эдуарда, заплутавшего между былыми блистательными победами и горькими истинами нынешнего дня. Я поднялась, поставила свой кубок на сундук. Придется рискнуть и метнуть кости с жестоким безразличием, поставив на кон все.

— Похоже, я уеду, так и не дождавшись от вас пожеланий доброго пути. — Я направилась к двери. Уже потянулась к ручке, а он так ничего мне и не сказал. Придется признать свое поражение — перед Уикхемом, Гонтом и всеми прочими. Я вынуждена буду расстаться с моим королем, пусть сердце и требует, чтобы я осталась с ним…

— Не уезжай.

Эти слова он проговорил тихо, но твердо. Я сделал медленный выдох, но свою просьбу обратила как бы к шероховатой поверхности двери.

— Назовите хоть одну вескую причину, по которой я должна остаться.

— Я хочу, чтобы ты осталась.

Я затаила дыхание.

— Ты нужна мне, Алиса.

Я все не дышала и крепко зажмурилась. Слышала, как зашуршали его парадные одежды, когда он встал со своего места, как глухо стукнул металл о дерево, когда он поставил кубок на сундук, как мягко зашелестели его шаги. Почувствовала, как он приблизился ко мне сзади вплотную, но не коснулся меня.

— Я был неправ, Алиса. Не уезжай.

Несмотря на горячее сочувствие, я продолжала стоять к нему спиной.

— Да черт побери! Взгляни же на меня! — воскликнул Эдуард. — Мне очень не нравится обращаться к твоему затылку, да еще запрятанному под этот чудовищный капюшон, который тебе вздумалось на себя напялить!

Вот оно! Он пришел-таки в себя. Но сразу уступать нельзя. Я была не такой крепостью, которая готова капитулировать при малейшей угрозе неприятеля и появлении парламентера, к тому же во мне пробудилась (скажу честно) старая ревность, сколь недостойной она ни была.

— Два месяца — и вы ни разу не пожелали со мной увидеться! Без Филиппы вы чувствуете себя одиноким и покинутым, это я понимаю, но вы должны знать и то, какой одинокой и никому не нужной чувствовала себя я! Если я вам не нужна, моя жизнь вообще теряет смысл. — Он положил руки мне на плечи, развернул к себе лицом. Он действительно смотрел на меня и ясно видел. Ну наконец-то!

Эдуард гордо вскинул голову.