Кровь, слава и любовь

– А вот это мы посмотрим! Я сумею заставить вас слушаться, Шарлотта!

В надежде подчинить себе дочь Георг посадил ее под домашний арест на восемнадцать месяцев, что, разумеется, не принесло ему желаемых результатов. Шарлотта была пламенно влюблена в своего кузена Леопольда, младшего сына герцога Саксен-Кобург-Заальфельдского, который в то время сражался с Наполеоном в рядах английской армии. Девушка постоянно переписывалась с возлюбленным, и письма их были в высшей степени нежными. Шарлотта не говорила об этом даже матери, опасаясь, что та ненароком предаст огласке драгоценную тайну.

Падение Наполеона в 1814 году укрепило позиции Англии и открыло для нее наконец порты Европы, так долго остававшиеся запретным плодом. Каролина, устав жить в четырех стенах, ограничиваясь прогулками в саду своего поместья, почувствовала страстное желание путешествовать и попросила разрешения покинуть остров. Разрешение, как и следовало ожидать, было с радостью дано в самом скором времени.

В августе 1814 года она выехала из Лондона с десятком придворных в свите и с юным Вилли Остином, которого когда-то усыновила. Прежде всего в Германию, в Брауншвейг! Ведь Каролина так давно не видела родной земли!

Ее радостно встретил отец, герцог Вильгельм-Фридрих, совсем недавно вновь водворившийся на троне после потрясений, связанных с наполеоновскими войнами. Пышные празднества гремели тогда в принадлежавших Генриху-Льву владениях, да и по всей Европе: кошмарного корсиканца изгнали на остров Эльба, и наконец-то все те, над кем он так долго властвовал, вздохнули свободно. Каролина с наслаждением принимала участие во всех праздниках, которые напоминали ей о счастливых временах ее молодости. Но радость душевного раскрепощения, которую переживала Каролина, выражалась у нее в таких формах и с такой чрезмерностью, что это заставило растеряться окружавших ее людей. Они даже опасались, не сошла ли она с ума. Но нет, Каролина вовсе не обезумела. Свобода, подобно чересчур крепкому вину после длительного воздержания, ударила ей в голову, и голова эта чуть-чуть закружилась.

Герцог Вильгельм-Фридрих по прошествии недолгого времени скончался, уступив место на троне своему старшему сыну. Брауншвейгский двор отличался довольно суровыми взглядами, и вызывающие туалеты Каролины, всегда чересчур пышные и окрашенные в кричащие цвета, сначала вызывали у придворных только улыбку, но очень скоро эти улыбки сменились возмущением, способным привести к скандалу. А она неустанно изобретала всевозможные импровизированные праздники, давала балы, устраивала концерты, смущая и сбивая с толку своих соотечественников и – в не меньшей степени – англичан из своей свиты. Нередко глубокой ночью принцесса приказывала разбудить своих придворных, немедленно пригласить музыкантов и повелевала всем танцевать до самого утра. Хотели они того или не хотели, но камергеры и придворные дамы вынуждены были вставать с постелей и, полусонные, плясать, изображая неуемное веселье.

Иногда Каролине вдруг приходила в голову идея приодеть свою свиту. Так, однажды, обнаружив, что на мужчинах надеты скромные, мрачноватые, на ее взгляд, шляпы, она заказала для них совершенно невероятные головные уборы с огромными разноцветными перьями. Несчастным приходилось носить, к собственному отчаянию… но к великой радости местных жителей.

Каролина затеяла путешествие по всем только что восстановленным германским дворам. Это был своеобразный марафон, в течение которого ее свита мало-помалу сокращалась: обессилевшие от поездок верхом, сменявшихся балами, которые в свою очередь сменялись неожиданными переездами в разных направлениях, придворные принцессы постепенно испарялись, исчезая один за другим. Когда от свиты осталось всего три или четыре человека, Каролина решила, что хватит с нее Германии, пора отправиться в Швейцарию, чтобы навестить императрицу Марию-Луизу. Супруга изгнанного Наполеона пребывала там в компании одноглазого, но тем не менее весьма привлекательного гусарского генерала Нипперга. Казалось, она жила припеваючи и совершенно не страдала от своего соломенного вдовства. Но при встрече с принцессой Уэльской, которая, по слухам, бродяжничала по Европе со все уменьшающейся свитой, Мария-Луиза притворилась святошей и совсем не понравилась Каролине, назвавшей ее «лицемерной и до ужаса глупой»!

Впрочем, и сама Женева тоже оказалась городом, абсолютно не подходящим для Каролины. Эта Мекка протестантов в ее глазах была слишком суровой и скучной. Она отправилась в Италию.

В Милане тогда распоряжались австрийцы. Принимать принцессу Уэльскую поручили генералу Пино. Тому совершенно не хотелось взваливать на себя заботы об этой взбалмошной женщине. Он попросту навязал ей великолепную виллу на озере и предоставил в качестве курьера некоего Пергами, бывшего офицера итальянской армии, красивого бездельника, не имевшего никакой профессии, но наделенного незаурядным обаянием и обладавшего парой изумительных черных глаз.

Пергами принадлежал к огромному сообществу никчемных, морально опустившихся людей. Принцесса мгновенно увлеклась им и тут же ввела в свое окружение всю его семью. Получилось какое-то подобие двора, столь же странного, сколь и неожиданного. Сестра Пергами, некая графиня Ольди, стала ее придворной дамой. С ней была девочка, дочь Пергами. Ребенку было всего шесть лет, дитя оказалось совершенно очаровательное, и Каролина, верная своей восторженной любви к детям, тотчас же прониклась страстной привязанностью к новой «дочке».

В свите состояли и братья Пергами, и его мать, которую Каролина приняла со своей обычной доверчивостью и простодушием. Принцесса воображала, что, если она проявит доброту и щедрость к людям, они непременно ответят на это искренней привязанностью… Однако именно среди них Георг, регент при королеве Англии, чья враждебность постоянно преследовала Каролину, искал и находил для себя шпионов.

Весь этот нелепый карнавальный двор ряженых принцессы Уэльской отправился с ней в Неаполь. Здесь Каролине понравилось. Бури, сотрясавшие всю Европу, отнюдь не сказались на жизнерадостности неаполитанцев. Разнообразные празднества по-прежнему составляли большую и лучшую часть их времяпрепровождения. Семейство Мюрата, который устоял против шквалов и штормов ценой отказа от каких-либо сношений с опальным Наполеоном, радостно принимало у себя странную принцессу Уэльскую, которая, как она сама признавалась, всегда мечтала жить «не хуже царицы Савской».

Королевская чета, немного нуждавшаяся в деньгах, заняла у «царицы Савской» приличную сумму, а в благодарность подарила ей экипаж, который отличался – даже для Неаполя – весьма сомнительным вкусом. Это было нечто вроде гигантской позолоченной ракушки, украшенной перламутром и снабженной шитыми серебром голубыми шелковыми подушками для сидения.

Каролина была в полном восторге. Ее часто можно было видеть в этом экипаже на улицах Неаполя. Разряженная еще пышнее и крикливее обычного и декольтированная до последних пределов приличия, она чувствовала себя неотразимой. Напротив нее в «ракушке» восседал мальчик, наряженный амуром: в трико телесного цвета, усеянном сверкавшими на солнце блестками. По обе стороны невероятного экипажа, больше напоминавшего карнавальную колесницу, чем приличествующую принцессе Уэльской карету, гарцевали два выездных лакея в ливреях английского двора. Бедная женщина восполняла этим шутовским великолепием отсутствие радостей в своей прежней жизни.

Но пребывание в Неаполе оказалось недолгим. Опять помешал Наполеон! Император, покинув остров Эльба, вновь воцарился на троне. Мюратам пришлось намекнуть принцессе Уэльской, что ей было бы лучше оставить город, где становилось опасно. Впрочем, ее это вполне устраивало. Она уже начала уставать от приступов смеха, которые неизменно нападали на окружающих при ее появлении. Каролина с удовольствием уехала из Неаполя на свою восхитительную виллу под Миланом.

Но что делать дальше? Отправиться в Англию? Навсегда поселиться здесь? Вообще-то она уже прониклась нежностью к этой сказочной стране, природа которой вечно таила колдовское очарование, да и Пергами чувствовали себя здесь лучше всего. Но ей очень хотелось повидаться с дочерью…