Дневники Клеопатры. Книга 2. Царица поверженная

Трое — триумвират! Тут все казалось очевидным: с Египтом понятно, могущественная царица — я, а Бессмертный Владыка — конечно, Цезарь, обожествленный Цезарь.

А вот еще один стих:

Ну о ком же это может быть, если не обо мне? Ведь в глазах богов я истинная и законная вдова Цезаря.

Эти строки поразили меня до глубины души.

Комета… Цезарь… Войны, невзгоды, несчастья, потом воцарение женщины…

Книгами Сивиллы дело не ограничивалось, существовали и другие пророчества. Например, некий прорицатель Гистасп предсказывал насильственный переход власти в Риме вождю с Востока. Неудивительно, что за распространение списков этого пророчества в Риме карали смертью. «Оракул безумного претора» предрекал порабощение Рима завоевателями из Азии. Нечто схожее сулил так называемый «Оракул горшечника», да и не он один.

Конечно, предсказания были довольно туманными, но все, что касалось вдовы, кометы и троих — триумвирата, — на мой взгляд, сомнений не вызывало. Знамение явлено: женщина, вдова, скоро будет призвана к исполнению предначертанного. Близится мой час, и надлежит встретить его в готовности.

Небеса добры, они посылают нам знаки своей воли. Тому, кто способен истолковать знамения, они дают возможность встретить грядущее с открытыми глазами.

И еще одна строка не могла мне не запомниться:

Антоний в виде Геракла, символического льва — статуи всегда изображают Геракла с львиной шкурой, — вот что имелось в виду. Боги дали понять: им ведомо, какими мы были и какими будем.

Сейчас, вспоминая тогдашний восторг, я задаюсь вопросом: почему небеса приоткрывают перед нами лишь краешек завесы? Они позволяют бросить в грядущее лишь беглый взгляд, но никогда не открывают его полностью. Они не лгут, но полуправда может быть куда более жестокой, чем прямая ложь.

В итоге прав оказался Олимпий: пророчества только сбивают людей с пути.

Мы испытывали жажду новостей, сущие танталовы муки, ибо сведения поступали к нам отрывочно, словно куски топляка, выбрасываемые морем на берег. Антоний и Агенобарб добрались до Брундизия, но гарнизон Октавиана закрыл перед ними ворота. Антоний приступил к возведению осадных сооружений, а когда Октавиан попытался воспрепятствовать этому, Антоний провел блестящий кавалерийский маневр и разгромил противника, захватив множество пленных. Октавиан обратился за помощью к Агриппе, попросил мобилизовать ветеранов и привести их на юг. Теперь каждый из триумвиров убедился, что другие ведут себя враждебно, и начал действовать соответственно.

Создавалось впечатление, что вскоре разразится масштабная война. Это было хорошо — хорошо для Антония. Чем скорее они сцепятся и сразятся, тем лучше. Антоний остановит Октавиана.

Потом — тишина.

До меня дошло известие, что к моей восточной границе, к Пелузию, прибыл Ирод. Командир тамошнего гарнизона разрешил ему переправиться в Александрию на корабле, и вскоре его судно — жалкая лохань, выглядевшая так, будто вот-вот потонет, — вошло в мою гавань.

Готовясь к его визиту, я поговорила с Эпафродитом, и он попенял на мое невежество. Я задумала дать в честь Ирода пир, но Эпафродит сказал:

— Царица, разве ты не понимаешь, что он не может разделить с тобой трапезу, так же как и я?

Признаться, Эпафродит так редко давал мне повод думать о его вере, что порой я о ней забывала. Но сейчас вспомнила о религиозных запретах, касающихся пищи. Например, иудеи, как и египтяне, не употребляют в пищу свинину.

— Если ты насчет свинины, я прикажу не подавать ее.

Эпафродит, за время службы ставший более раскованным в обращении со мной, улыбнулся:

— О, если бы дело было только в свинине или, скажем, в устрицах! Нет, наши правила гораздо сложнее. Они касаются и посуды, и способа приготовления блюд, и их сочетания: одни кушанья разрешены, но их нельзя подавать вместе с другими, по отдельности тоже разрешенными. Это целая наука.

— И что же мне делать? Не есть совсем, пока он здесь?

Ирод был другом Антония, и я должна почтить его — но как?

— Я могу послать кого-нибудь, чтобы согласовать меню. Но боюсь, тебе придется обновить всю посуду и провести очищение кухонь… Ритуальное, разумеется. Я знаю, что они и так содержатся в чистоте.

Потом ему пришла в голову мысль:

— С другой стороны, это, возможно, не имеет для него значения. Он ведь не настоящийиудей.

— Что ты имеешь в виду?

Я была заинтригована.

— Его предки были идумеями, а мать и вовсе из арабов. — По лицу Эпафродита промелькнула тень презрения. — Конечно, он называет себя иудеем, но не знаю, насколько глубоко это укоренилось. Из политических соображений ему приходится скрупулезно следовать обычаям, но вне страны он может и отбрасывать религиозные ограничения.

— Однако заранее мне ничего не узнать, — вздохнула я. — Придется исходить из предположения, что он относится к запретам серьезно.

— Я его испытаю, — пообещал Эпафродит, — и, уж поверь, разберусь, насколько он правоверный. А тем временем… Для меня это будет первая возможность попировать во дворце — после скольких? — после семи лет службы! Давно пора.

— Значит, дорогой друг, дело того стоит.

Когда гонец от Ирода доложил о его прибытии, до меня дошло — слишком поздно, — что приготовленные для иудейского царя покои, наверное, тоже требовалось подвергнуть ритуальному очищению. Так или иначе, посланец сказал, что гость предстанет передо мной вечером, и я к назначенному времени встретила его в малом «неофициальном» зале для аудиенций. Там тоже стоял трон, но не слишком изукрашенный и на небольшом возвышении. Я облачилась в платье из золотой парчи иудейской работы — отчасти, чтобы потрафить гостю, отчасти же потому, что этот колокол жесткой сверкающей материи прекрасно скрывал мою фигуру.

Вечерние тени колонн косо тянулись по полу, когда в зал легкой походкой вошел Ирод, облаченный в поблескивающее белизной и золотом одеяние. Его улыбка выглядела столь искренней, что сразу расположила к себе.

— Приветствую тебя, прославленная царица Египта! — молвил он, глядя на меня с восхищением. — Должен признаться, что все рассказы о твоей красоте не передают и малой толики истины. Я… я потерял дар речи.

И выражение лица, и тон его голоса были таковы, что я поневоле верила ему.

— Мы приветствуем тебя, Ирод из Иудеи, добро пожаловать в Египет, — сказала я.

— И голос под стать лицу! — вскликнул Ирод и поспешно добавил: — Если ваше величество не сочтет это за дерзость.