Чернильный орешек

– Ты всех нас здесь подвергаешь опасности, – продолжал Эдмунд. Он не повысил голоса, нет, она понимала, что он никогда этого не сделает, однако голос его дрожал от напряжения. – Неужели ты не понимаешь, в каком положении мы находимся? Мы за пределами города, мы беззащитны! На западе и на юге стоят крупные силы парламента. Довольно и того, что мой сын и твои кузены сражаются в королевской армии. Но теперь, когда здесь Ньюкасл, и Фрэнсис тоже с ним, в это будем втянуты и мы. Они нас пригласят, и как же мы сможем отказаться? Здесь будут встречи, обеды, они попросят денег и людей… и кто знает, чего еще?

Мэри-Эстер была потрясена.

– Но, Эдмунд… муж мой… что же ты предлагаешь? Ведь ты им не откажешь? Ты не примкнешь к мятежникам?

– Мятежникам? Не знаю я никаких мятежников. Это люди, которые сражаются за то, во что они верят. За свободу от тирании и…

– Против короля?! – воскликнула Мэри-Эстер. – Да это же измена!

Эдмунд повернулся к ней так резко, что Пес навострил уши и зарычал, но ни он, ни она этого не заметили.

– Замолчи! И не смей произносить при мне этого слова! Не забывай, кто ты такая!

Мэри-Эстер, с трудом сдерживая себя, спокойно ответила:

– Я помню, что я из семейства Морлэндов, а Морлэнды поколение за поколением проливали свою кровь за короля!

Наступило молчание, а потом раздался его голос, подобный вздоху:

– Тогда нам пора остановиться, – какое-то мгновение они пристально смотрели друг на друга, а потом Эдмунд продолжил более мягко: – Я не знаю, кто в этой войне прав, а кто – нет. Я не могу даже пытаться судить об этом. Я знаю, что король сделал много такого, что, по-моему, было неправильным. Я знаю, что полномочия парламента были ограничены способом, который мне не по душе. Я англичанин, и свобода – это наше наследие. Но я еще и Морлэнд, ты об этом не забыла, Мэри? – то, что он назвал ее по имени, было в своем роде просьбой, и от этого Мэри-Эстер затрепетала, хотя она и не знала, от гнева ли это, от страха или от любви, а то и от этого сразу. – Прежде всего я верю в себя, в свою семью, в Морлэнд. Меня ничто не волнует в этом противостоянии короля и парламента. Меня беспокоит лишь то, чтобы принадлежащее мне было сохранено для моих детей и детей моих детей. И кто бы ни победил, король или парламент, я хочу, чтобы победитель не смог бы отобрать у меня то, что принадлежит мне. Теперь ты меня понимаешь? Мэри-Эстер в ужасе смотрела на него.

– Понимаю, – ответила она.

Ее потрясло то, о чем она не могла сказать, слова, которыми она не могла воспользоваться, ибо он был ее мужем, и она любила его, да и двадцатилетняя привычка не допускала такой вольности. Для нее вопроса о правоте и неправоте вовсе не стояло: король был королем, помазанником Божиим, и долгом каждого, в особенности – каждого Морлэнда, было защищать короля. Делать же противоположное… Слово «измена» подразумевало не только преступление, но и грех против всего порядочного в роде человеческом – грех против верности, чувства благодарности, любви, благочестия, веры… Это слово подразумевало самое дурное, что только способен сотворить человек. Господь, Король и Церковь были едины, и ее жизнь принадлежала каждому из трех в отдельности столь же полно, как и всему их триединству.

– Я понимаю, – повторила она, – что до сих пор я тебя совсем не знала, хотя и пробыла твоей женой почти двадцать лет.

Эдмунд взывал к пониманию… что ж, вот она и бросила свое понимание ему в лицо. Он, в свою очередь, сделался холодным и неприступным.

– Во всяком случае, раз уж ты моя жена, тебе подобает знать, что ты обязана быть мне предана и послушна.

Мэри-Эстер слегка выпрямилась, словно солдат, которого отчитывают.

– Да, это я знаю.

Гордо подняв голову, она взяла Пса за ошейник и вышла из комнаты, закрыв за собой дверь. И так же, не опуская головы, Мэри-Эстер прошествовала по коридору в часовню. И там самообладание покинуло ее. Опустившись на свое обычное место и сложив на коленях руки, она заплакала навзрыд, убитая горем. Слезы струились по ее щекам: она была слишком горда, чтобы прятать лицо в руках.

Вид королевского имения был ослепителен: от тысяч свечей в Большом зале было почти так же светло, как от солнечных лучей: яркие краски, очаровательные дамы и галантные кавалеры, музыка, танцы, смех, на редкость уместные и изящные забавы… Общими усилиями лорду Ньюкаслу и королеве Генриетте-Марии [41] удалось воссоздать в Йорке довоенное и быстро исчезнувшее великолепие Уайтхолла. [42]

Королева возвратилась из Голландии с большой партией оружия и прочих припасов для королевской армии, а поскольку парламент удерживал все порты на юге, а также порт Гул на востоке, она высадилась в Бридлингтоне, где ее уже поджидал Ньюкасл с тысячью солдат, чтобы сопровождать обратно в Йорк. Там Генриетта-Мария должна была оставаться до тех пор, пока король не сможет прислать войско, чтобы забрать ее, поскольку путь между Йорком и Оксфордом пролегал через удерживаемую парламентом территорию. Ньюкасл никак не мог оставить Йорк – оба Ферфакса по-прежнему находились слишком близко от города.

В этот вечер давался бал-маскарад в честь графа Монтроза, лидера сторонников короля в Шотландии, который прибыл посоветоваться с Ньюкаслом и засвидетельствовать свое почтение королеве. Ньюкасл воспользовался этим благоприятным случаем, чтобы заручиться поддержкой всех тех джентльменов, в которых он не был уверен. Косвенно предупрежденный Фрэнсисом, что отец может уклониться от встречи, Ньюкасл пошел на хитрость и преподнес приглашение, как знак внимания королевы. А для большей убедительности отправил его с вооруженным курьером. И в итоге Эдмунд Морлэнд с женой и двумя дочерьми явился пораньше в королевское имение, чтобы засвидетельствовать королеве свое почтение. То, что на балу должны были также присутствовать его старший сын и невестка, привело в замешательство всех, включая и самого Ричарда.

Поначалу он возмутился. Как? Его смеют приглашать свидетельствовать свое почтение какой-то королеве-папистке?! Однако Кэтрин резко оборвала вспышку супруга легким жестом руки и после краткого глубокомысленного молчания приняла приглашение от имени их обоих. Когда они остались наедине, Ричард потребовал от жены объяснения.

– Мы должны быть осторожны, муж. Положение у нас здесь непростое, и если мы будем противостоять твоему отцу слишком открыто, нас могут заставить покинуть дом.

– Ну так давай уедем, – отважно выпалил Ричард. – Мы найдем друзей тех же убеждений, и они нас примут к себе. Мы можем отправиться в Гул или даже обратно в Норвич. Мы не должны подвергать риску наше дитя.

Дело в том, что Кэтрин уже была беременна.

– Вот именно, – подтвердила она, кивнув. – Мы не должны подвергать дитя опасности. Долгое путешествие, враждебность твоих родных, а также поспешное бегство могут привести к тому, что у меня случится выкидыш. Нет-нет, Ричард, мы должны остаться и до поры до времени не привлекать к себе внимания. У нас еще будет шанс, шанс завершить ту работу, для которой мы сюда посланы. Ты ведь не хочешь, чтобы мы оставили этот дом сейчас, когда наша задача еще не выполнена?

– Но ведь мы, несомненно… мы разве не подвергаем опасности свои души? – спросил Ричард, сильно озадаченный.

Кэтрин загадочно улыбнулась.

– Ты должен положиться на меня, муж. Разве не я всегда вела тебя по пути истинному?

Ричард не ответил, но на лице застыло выражение неуверенности. Он не мог понять, к чему ведет дело Кэтрин. Поначалу, когда она обратила его в истинную веру и приняла в ряды солдат, сражающихся за дело Господне, все казалось таким ясным, простым и легким. Но с тех пор все так запутывалось и запутывалось… Сначала женитьба: она сказала, что так необходимо, потом – обет воздержания. Приехав в Морлэнд, Ричард вообще перестал что-либо понимать. Они совсем не преуспели в своей работе по спасению душ. А потом Кэтрин неожиданно все-таки настояла на реальном осуществлении их брака, и с того времени они стали сущей мукой друг для друга. Ричард очень хорошо справлялся с полным воздержанием, но он никак не мог совладать со своего рода раздвоением между умственным отвращением к этому греховному акту и физическим наслаждением от него. А Кэтрин… она-то сама что при этом испытывала? Шла ли в ней такая же борьба? Подобные переживания целыми днями беспокоили и изводили Ричарда, он понимал, какой конфликт готовит ему каждая ночь. Все это действовало на него столь сильно, что он начал избегать общества своей дражайшей супруги, когда только мог, и проводил долгие часы в скачках и охоте на пустошах и в лесах.