Обольстительная герцогиня

– Ты шутишь?

– Вовсе нет, – призналась она. – Ты просил меня проследить, чтобы ключ не попал в плохие руки. Мне удалось придумать лишь одно – сделать копию, как ты и предлагал. Если бы мне пришлось выбирать между тобой и настоящим ключом… в общем, я знала, что не смогу поставить интересы Короны выше личных. – Со все возрастающей тяжестью в груди она протянула ему цилиндр: – Вот он.

Слезы навернулись ей на глаза, и она отвернулась, чтобы Тревелин их не увидел.

– А значит, ты уедешь, – прошептала она.

– Значит, мы уедем.

Она удивленно воззрилась на него.

– Я знаю, что обычно такие вещи делаются по-другому. Мне следовало поговорить с твоим отцом, потом встать перед тобой на одно колено в твоем диком саду с кольцом в руке, но дело в том, что я просто не могу ждать. – Тревелин поднялся с кровати и встал перед ней, не обращая внимания на свою наготу так же, как и Адам до грехопадения. – У меня нет титула или земель, чтобы предложить тебе, Ларла. Есть только я, тайный агент. Возможно, этого и недостаточно. Но я действительно люблю тебя, как никогда не любил никого в своей жизни. Надеюсь, ты тоже любишь меня. – Он поднес ее ладонь к губам и запечатлел на ней нежный поцелуй. – Будь моей женой и поезжай со мной.

Радость переполняла Артемизию. В первый раз много лет назад она совсем не хотела становиться невестой. Однако теперь ей представился шанс связать свою жизнь с человеком, которого она любила больше всего на свете.

Артемизия бросилась ему на шею и горячо обняла его.

– Да-да, я выйду за тебя замуж.

Трев пылко поцеловал ее, подхватил на руки и закружил по комнате, и ее длинная юбка заворачивалась вокруг них, словно флаг, развевающийся на ветру. Она смеялась от радости, наслаждаясь своим счастьем и не заботясь о том, слышит ли их кто-то через закрытую дверь.

– Есть только одна, нет, даже две вещи, о которых я хотела бы тебя попросить. – Голова Артемизии слегка кружилась от вращения.

– Назови их, любовь моя.

– Мистер Шипуош уже многому научился, но его пока необходимо направлять. Ты не станешь возражать, если я время от времени буду вновь становиться Беддингтоном?

– А ты намерена отрастить бороду и бакенбарды?

– Конечно же, нет, – ответила она.

– Тогда я не возражаю ложиться в постель с мистером Беддингтоном, пока ты пожелаешь играть в него.

Она погладила его подбородок, на котором пробивалась темная щетина.

– Я пришлю Катберта, чтобы он тебя побрил. Из нас двоих скорее ты подвергаешься опасности отрастить бакенбарды.

– Намек понят – усмехнулся он. – Так на что еще я должен согласиться, чтобы стать самым счастливым мужчиной во всей Британской империи?

– С моей стороны глупо беспокоиться об этом. Наверное, ты будешь смеяться, когда услышишь. – Сердце билось в ее груди пойманной птицей. – Ты ведь не станешь возражать, если я продолжу занятия живописью?

– Я считаю тебя великолепной художницей, Ларла. Конечно же, ты должна продолжать рисовать.

– Как же я рада! – Она снова обняла его за шею. – Я боялась, что ты не поймешь, как дня меня важно закончить работу.

– До сих пор мне было крайне приятно позировать для тебя. Полагаю, я смогу заниматься этим в течение еще какого-то времени.

– Хорошо. У тебя просто дар от природы. А когда мы закончим с Марсом, возможно, ты поможешь мне найти подходящего натурщика для Эроса.

Его улыбка поблекла.

– Хочешь сказать, ты намерена и в будущем рисовать других голых мужчин?

– Не голых, а обнаженных. Это большая разница.

– Черт меня подери, если я буду молча смотреть. – Он опустил ее на пол и скрестил руки на груди. Злой взгляд и мрачное, выражение лица испугали немало мужчин, но они заставили Артемизию лишь гордо выпрямиться.

– Тревёлин, многие известные художники использовали человеческое тело как главный мотив своих самых известных шедевров. Даже стены в будуаре нашей королевы расписаны мотивами вакханалий. Держу пари, Пан и его нимфы изображены полураздетыми. Господи, да и в Ватикане множество обнаженных тел, – сказала она в запале, – поэтому не стоит употреблять такие грубые выражения.

– Позволь, я кое-что проясню. После того как мы поженимся, ты намерена по-прежнему проводить долгие часы с незнакомыми мужчинами. С голыми мужчинами. И ты думаешь, это не повод ругаться. Мадам, грубые выражения – это последнее, о чем вам сейчас стоит волноваться. Тебе очень повезет, если я не перекину тебя через колено и…

Она отошла на шаг назад.

– Ты не посмеешь.

– Хочешь убедиться? – Его темные глаза опасно сверкнули. – Ни один мужчина в здравом уме не позволит своей жене так себя вести.

Артемизия гордо вздернула подбородок:

– Тогда мне очень повезло, что я не являюсь ничьей женой. – Она повернулась и пошла к двери, высоко подняв голову. Ее сердце упало. – Я пришлю к тебе Катберта. А потом, если ты уже выздоровел, я бы попросила тебя покинуть этот дом.

Ее голос оборвался, и она не могла поднять на него глаза, иначе ее решительность могла раствориться без следа.

– Ларла, подожди…

– До свидания, Тревёлин, – прошептала она и выскользнула из комнаты. Замок тихо щелкнул за ее спиной. Дверь, которая закрылась в ее сердце, буквально оглушила ее громким грохотом.

Как он мог признаваться ей в любви и в то же время так мало о ней знать? Ей необходимо рисовать, необходимо творить, так же как другим женщинам необходимы дети. Если она была вынуждена бросить рисование всего на несколько дней, то отсутствие этой важной составляющей ее жизни уже оставляло зияющую пустоту.

Идя по длинному коридору к лестнице, Артемизия поняла, что в ее груди образовалась еще большая бездна. Какая-то часть ее сердца по-прежнему принадлежала Тревелину, и ей уже никогда не собрать свое сердце воедино.

Глава 35

Тревелин ураганом проносился по мощеной мостовой, измеряя длинными шагами извилистые улицы. У него в голове стучало, но он не хотел садиться в экипаж, который отвез бы его обратно в «Золотого петуха». Ему необходимо двигаться. Необходимо дать выход своей ярости.

Возможно, следовало удариться головой о кирпичную стену.

Злые слова вылетели из его рта, прежде чем он успел хорошенько подумать. Его злость и ярость стоили ему самой несносной, самой тревожащей, самой великолепной женщины, которую он когда-либо встречал. Она оказалась единственной, с кем он мог бы провести всю свою жизнь.

А теперь она не хотела иметь с ним ничего общего.

Если бы только он проявил выдержку, вспомнил то, чему его учили, поговорил бы с ней в примирительной манере, возможно, ему удалось бы со временем убедить ее вести себя более разумно. Если того требовали обстоятельства, он мог быть убедительным. Его приняли в секретную службу отчасти за умение очаровывать и переубеждать, а Артемизия была умной женщиной. И она непременно поняла бы его позицию. Как бы она отнеслась, если бы он проводил время в компании голых женщин?

«Обнаженных», – услышал он в голове ее голос.

А есть ли на самом деле какое-нибудь различие? Могла ли она забыть об этой части своей природы и смотреть на мужское тело как на совокупность линий и углов? Бог свидетель, один вид ее вызывал в нем желание, даже когда она полностью одета. Может ли у женщин все быть по-другому?

Даже если и нет, он теперь понимал, как мало это имеет значения. Ничто не имело значения, кроме того мига, когда она попрощалась с ним.

И винить он может только себя. Боже, он даже угрожал ее отшлепать, словно она непослушный ребенок. Он мог представить себе эту картину: Артемизия лежит на его коленях с задранной юбкой, ее прелестная попка выставлена на его обозрение. Ему было стыдно признать, что при мысли о ней он ощутил волнение в крови. Что же с ним не так?

Очевидно, многое.

Теперь разные мысли яростно вертелись у него в голове, он пытался найти способ обойти им же самим созданное препятствие. Он так напряженно размышлял над этим, что даже не заметил золоченое ландо с гербом Уорров, выгравированным на двери. Экипаж замедлил ход, чтобы с ним поравняться.