Волшебная ночь

— Нет, — сказала Шерон и вдруг почувствовала, что в ней как будто поселились два человека. Один сейчас стоял в стороне и с удивлением наблюдал за происходящим, а другой заставлял ее тело двигаться, говорил за нее и делал то, что она должна была делать.

— Да тут нет никакой жертвы с моей стороны, — усмехнулся Эмрис. — Ночи становятся холоднее, и мне будет очень даже приятно спать на кухне, где целый день топится печь. Ты же знаешь, Шерон, я страшный эгоист. А теперь, мама, сделай нам по чашке чая. Выпьем чаю, и вы пойдете спать, а я починю задвижку.

Вновь раздался вой, и все трое испуганно замолчали. Вой донесся от холмов, это был прощальный крик «бешеных». Сегодня они провыли только три раза — сначала от холмов, потом у их дома и, наконец, этот. «Они приходили специально ко мне», — подумала Шерон.

— Нет, — повторила она, когда вой стих в отдалении. — Я имела в виду вовсе не кровать, дядя Эмрис. Я имела в виду, что не собираюсь сидеть взаперти. Я не оставлю работу.

— Боже! — ахнула бабушка.

— Упрямая как мул! — гневно подхватил дедушка. — Вся в Марджед.

— Ей-богу, жаль, что ты еще не замужем, — сказал Эмрис. — Чувствую, Шерон, что Оуэну не раз придется приложить руку к твоей заднице, и думаю, это будет на пользу тебе, хоть я и не люблю, когда бьют женщин. Но уж лучше пусть это будет рука Оуэна, чем плетки «бешеных быков».

— Ох, Шерон, одумайся, прошу тебя! — Гвинет уткнулась лицом в фартук и, всхлипнув, отвернулась.

— Вот именно так они и сказали. — Шерон почувствовала, как страх в ее душе уступает место возмущению. Каждое слово, произнесенное «бешеными», отпечаталось в ее памяти. — «Одумайся». Одуматься — значит поступать так, чтобы меня не побили. Нет. Я не одумаюсь. Извини, бабушка. Я не могу пойти на поводу их угроз.

— Так, — произнес Эмрис. — Значит, ты выбираешь плетки. А ты видела спину Йестина? Она была вся в крови, а ведь он получил только десять ударов. Обычно бывает двадцать. Они кинут тебя на землю и привяжут руки и ноги к кольям. Они обнажат тебе спину!

Гвинет зарыдала.

Ужас опять охватил Шерон, холодя ей ноздри, мешая дышать. Она считала про себя — раз, два, три, и снова — раз, два, три.

— Но вы ведь слышали, что они сказали? — спросила она. — «Признай свою вину и искупи ее. Сделай так, как мы велим». Если я брошу работу, если я буду сидеть дома, это будет означать, что я действительно донесла графу Крэйлу о собрании. Но я не делала этого, я не доносчица. Если я послушаюсь их, то только из страха. Но я не хочу подчиняться страху.

— Шерон, если ты не послушаешься, они изобьют тебя, — едва сдерживая рыдания, проговорила бабушка. — Послушайся, дочка, сделай, как они велят! Ты ведь скоро выйдешь замуж, ты все равно оставишь работу.

— Нет, — упрямо повторила Шерон. — Стоит только один раз пойти на поводу у своего страха, и я уже никогда не смогу жить по совести. Бабушка, мне будет стыдно перед собой!

— Ох и смелая ты, племянница, — сказал Эмрис с невольным восхищением в голосе. — Глуповата, правда. Подождем до завтра, посмотрим, что скажет Оуэн. Может, ему удастся вышибить из тебя дурь.

Хьюэлл молча встал из-за стола, оставив нетронутым свой чай, и направился наверх.

Гвинет тихо плакала.

Шерон упрямо, через силу допила чай. Она старалась не думать о том, что ждет ее через три ночи. Завтра она поговорит с Оуэном. Он ведь знает, что она не виновата. Он верит ей и должен защитить ее.

— Ну а теперь, — сказал Эмрис, когда она наконец закончила чаепитие, — марш наверх, в мою комнату.

— Не надо, — запротестовала Шерон.

— Слушай, девушка. — Эмрис подошел к ней и наклонился, глядя сверху. — Мы с отцом не сможем помочь тебе, если ты все время будешь упрямиться и перечить. Конечно, если «бешеные» придут сюда, они заберут тебя, даже если мы с отцом встанем перед ними стеной. Но ты уж позволь нам сделать хотя бы эту малость для тебя.

Шерон поднялась и поцеловала его в щеку.

— Ладно, — сказала она. — Спасибо тебе, дядя Эмрис.

— Глупая ты, смелая девушка, — вздохнул Эмрис. — Поколотить бы тебя как следует. Но ведь это не поможет, правда?

Шерон покачала головой.

— Ну, тогда шагай, — сказал он. — И ты тоже, мама. Вытри глаза и высморкайся уже. И утешай себя мыслью, что смелости у твоей внучки хоть отбавляй. Гораздо больше, чем ума. Я помню, когда-то я читал про таких воинственных женщин — кажется, еще мальчишкой в воскресной школе. Правда, это была не Библия. Как же их называли там? Ах да, амазонками! Так вот, из нашей Шерон получилась бы отличная амазонка.

Шерон поднялась наверх и забралась в постель Эмриса. Она хорошенько закуталась в одеяло, но долго еще не могла заснуть, сражаясь с одолевавшими ее демонами страха.

Утром Алекс вызвал к себе Барнса, чтобы выяснить, кто на этот раз стал жертвой «бешеных быков», но тот утверждал, что ничего не знает. Возможно, кто-то не хотел участвовать в забастовке, предположил Барнс. Люди боятся «бешеных», поэтому держат язык за зубами, пояснил он Алексу.

Оуэн Перри тоже ничего не знал о событиях этой ночи. Он сказал, что даже и не слышал, как приходили «бешеные». У него очень крепкий сон. А что, они действительно приходили сегодня ночью? Нет, он ничего не слышал. На этот раз Алекс и не пытался расспрашивать его. Он уже знал, что если Перри решил молчать, то из него ничего не вытянешь и клещами.

— Я не хочу, чтобы кто-нибудь пострадал, — лишь сказал ему напоследок Алекс. — Особенно из-за вашей пустой затеи. Запланированный вами марш в Ньюпорт обречен на провал. А между тем у нас есть множество дел, которые нужно провести здесь, в Кембране. Когда я наконец смогу встретиться с рабочими?

— Мы решили, что нам это не нужно, — ответил Оуэн. Алекс посмотрел на него с едва скрываемой досадой.

— Как прикажете понимать? — спросил он. — Неужели вы не хотите лучшей жизни?

— Нам не нужна ваша благотворительность, — ответил Оуэн. — Мы не собираемся лезть в ловушки, которые вы расставляете нам. Мы своими способами будем добиваться уважения наших прав.

Подобная постановка вопроса была настолько неожиданной для Алекса, что на секунду он растерялся, не зная, что сказать.

— Вы говорите это от своего имени, — наконец спросил он, — или от имени всех рабочих?

— Я говорю от имени всех. — Оуэн исподлобья смотрел на Алекса.

— Черт бы вас побрал, Перри! — воскликнул Алекс. — Чего ради вы настраиваете людей против меня? Разве я не доказал вам свои добрые намерения? Разве это не стоит того, чтобы согласиться хотя бы поговорить со мной?

Оуэн молчал. Алекс сухо кивнул.

— Что ж, значит, мне придется поступить иначе, — сказал он. — Спасибо, Перри. Вы свободны. Да, и вот еще что. Я уже как-то раз предупреждал вас, что если «бешеные быки» снова придут и будут терроризировать людей, я этого не потерплю. Я сказал вам тогда, что обязательно выясню, кто занимается этим гнусным делом по ночам, и что они получат то же самое лекарство, которое прописывают другим. Так вот, я повторяю вам это снова. Надеюсь, вы передадите мои слова кому нужно.

— Я не знаю никого из «бешеных», — хмуро ответил Оуэн, — и никто не знает их.

Алекс отпустил его коротким кивком.

И что теперь делать? — в отчаянии думал Алекс. Остается только паковать вещи, брать под мышку Верити и не мешкая убираться в старую, добрую Англию, в знакомое и родное имение. Сколько можно внушать себе, что любишь эту долину и этих людей, когда жить здесь хуже, чем в преисподней? Когда жизнь почти непотребна, а люди ничего не хотят предпринять, чтобы изменить ее к лучшему? Когда они ненавидят его без малейшей на то причины, ненавидят просто за то, что он англичанин и их хозяин, просто потому, что привыкли ненавидеть своих хозяев?

Но Алекс знал, что никуда не уедет. В его характере неожиданно для него самого обнаружилось такое упрямство, о котором он раньше, до приезда сюда, даже не подозревал. И кроме того, он просто не мог уехать.