Серебряная рука

Когда буря разыгрывается вовсю, вражеская атака становится маловероятной, но приходит приказ все равно держаться настороже. Часовые нервничают, кругом ничего не видно, поэтому, когда ближе к вечеру появляется какой-то отряд, его чуть не забрасывают стрелами, даже не пытаясь разобраться, кто идет — свои или чужие.

Это отряд Ахмеда Фузули, чудом отыскавшего их лагерь. Ахмед Фузули ранен, и вот уже несколько дней солдаты тащат его на самодельных носилках.

— Ты загордился и потребовал себе целый обоз вроде тех, в которых везут сокровища, — говорит Арудж-Баба, радуясь, что видит вновь своего юного друга, и совершенно забыв, что еще совсем недавно был готов бросить его на произвол судьбы.

Сведения, собранные Ахмедом Фузули, также служат дополнительным подтверждением предательства со стороны султана Феса. Бедный, старый Ибрагим уже два месяца как мертв, вероломно убит. У него, правда, не было армии, но был небольшой отряд доблестных воинов, готовых даже после смерти их господина сражаться с Аруджем против испанцев, не требуя никакого вознаграждения. Но султан из Феса своими интригами и ловушками извел воинов Ибрагима, чтобы они не помешали его планам.

Невозможно установить палатки на ночь. Люди и животные ложатся вповалку прямо на землю, ища друг у друга защиты, надеясь, что утром сумеют восстать из своих песчаных могил и что песок не похоронит их заживо. Удается натянуть лишь очень низкий навес из шкур, под которым военачальники будут держать совет.

По сведениям, собранным Ахмедом Фузули, султан Феса и испанцы, продолжая рассчитывать на то, что Баба будет торопиться в Алжир, ждут его на обратном пути. Полагая, что Краснобородый обязательно попытается пройти в одном из двух известных им мест, они сосредоточили там большие силы.

Еще можно попробовать пройти давно забытой, заброшенной и труднопроходимой тропой, в окрестностях которой к тому же нет воды. Но тогда придется оставить тяжелые повозки, лишнюю экипировку, вооружение и убойный скот. И все равно есть опасность, что противник, не обнаружив их в контрольных пунктах, тоже выйдет на эту древнюю тропу.

Все заволокло пылью, которая при каждом слове забивает рот. Лица превращаются в маски, плащи и доспехи приобретают призрачное лунное сияние, хотя луны на небе нет и в помине.

Взвесив все за и против, Арудж-Баба решает попытаться пройти заброшенной тропой. Если ему суждено умереть, он умрет увенчанный славой. По знаку Аруджа завершается и ночной совет. Военачальники возвращаются в свои отряды. Оруженосец Бабы, прежде чем склониться в прощальном поклоне, жестом, который давно вошел у него в привычку, протирает полой собственного плаща механическую руку своего повелителя.

— У Ахмеда Фузули есть одно предложение, — говорит Хасан, прежде чем Баба успевает проститься с их недавно прибывшим другом.

Пока Ахмед Фузули добирался к ним через пустыни, он обнаружил заброшенный и хорошо защищенный оазис.

— Ты хочешь построить там замок?

— Разбить лагерь.

На трудном пути, избранном для возвращения в Алжир, пешие, больные и раненые солдаты — всего лишь обуза, и у них нет никаких надежд на спасение. Им было бы лучше идти по южной дороге и использовать запасы, которые остальные все равно не смогут взять с собой, включая убойный скот. Кроме того, в этом случае лагерь можно ликвидировать полностью, не оставляя никаких следов. Пеших людей немного, они могли бы укрыться в этом оазисе, отдохнуть, а потом двинуть дальше на юг и без спешки окружным путем вернуться в Алжир, проходя через земли, населенные дружественными народами и племенами. Таким образом, если разделить войско на две части, несмотря на многочисленные трудности и опасности, у всех будет больше возможностей спастись.

Предложение принято, и не в последнюю очередь потому, что позволяет здоровым и боеспособным солдатам быстрее добраться до Алжира. Баба не тратит лишних слов, когда доволен человеком и желает его похвалить.

— Хорошо, стройте солдат, — говорит он, обнимая Ахмеда Фузули, — увидимся в Алжире, и я прикажу Осману Якубу приготовить хороший компресс на твою рану, чтобы ты мог сразу вернуться в строй!

Нет, Ахмед Фузули считает минуты, когда сможет снова вернуться к учебе в своей тихой школе или присоединиться к Цай Тяню и зажить вместе с ним среди гор жизнью анахорета, как они мечтали когда-то.

— Вот оно что! — Взгляд Аруджа перебегает на Хасана. — Так вот почему ты так рвался уехать в Персию, хотел стать отшельником вместе с приятелями! — В минуты веселья Арудж-Баба становится похож на лукавого и бесшабашного пирата, счастливо избежавшего виселицы. — Ты хотел удрать, но я затеял такую крупную игру, что тебе пришлось остаться. Теперь ты войдешь во вкус и, чего доброго, захочешь сделаться раисом, вместо того чтобы жить отшельником и философом! Так? Чего же ты теряешь здесь время? Иди смотри, чтобы не развалился обоз с золотом. По дороге нам придется преодолевать вскачь ямы и ухабы!

Баба желает остаться один. Он отстегивает серебряную руку и кладет ее на колени под плащом, край которого поднимает наверх, чтобы прикрыть лицо и тюрбан. Он закрывает глаза, пытаясь обрести покой в то время, как вокруг бушует ветер. Чем кончились его мечты о славе? Разбились вдребезги, и Аруджу никогда больше не удастся собрать осколки и сложить их вместе, он это чувствует. Впервые в жизни он находит облегчение в мечтах о чуде. Он представляет себе, как очередной шквал ветра поднимает в воздух всех его людей и переносит за тысячу миль отсюда, подальше от когтей хищников, а он, Баба, остается в полном одиночестве ждать шакалов и смерти. Ему хотелось бы обратиться в прах и остаться навеки погребенным под этой землей, омытой дождем. Однако небо не может даровать ему спокойную смерть отшельника. И если Господь уготовил ему иную судьбу, то именно сейчас она сбывается.

Когда Хасан возвращается из дозора, Баба все еще погружен в грезы о своей воображаемой смерти. Он открывает глаза лишь перед самым рассветом. В лагере стоит глубокая тишина, земляная буря прошла.

— Ты все это время просидел тут? — заботливо спрашивает Хасан у своего отца Аруджа. — Ветер утих, ему надоело стучать и биться в твою грудь.

— О, грудь моя цела и невредима, а вот разум ослаб. Молчи! Так оно и есть. И если захочу, буду кричать на все войско, что Баба безумен.

Бейлербей внезапно вскакивает, полный энергии, выставив вперед свою огненную бороду. Отряхнувшись от земли, он поднимает вверх, словно трофей, серебряную руку.

— Просыпайтесь, солдаты Аруджа! Стряхните с себя прах и вознесите благодарение Аллаху. — Его голос действует лучше всякой трубы, и это наполняет гордостью сердце Краснобородого. — Приладь мне мою красивую руку, Хасан. Скажи, как рана Ахмеда Фузули?

— Лучше. Вероятно, сегодня Ахмед уже сможет ехать верхом.

Ко времени второй молитвы лагерь снимается с места, не оставив после себя никаких следов.

Несмотря на то что в Оране уже готов дворец для супруги губернатора, маркиза де Комарес осталась в Испании. И так как истинные причины, задержавшие ее, неизвестны, слухи ходят самые разные. Одни восхваляют деликатность маркиза, ее супруга, не пожелавшего заставлять жену вернуться туда, где она испытала горечь плена. Другие, напротив, утверждают, что это самое обычное тиранство и что на самом деле маркиз просто не хочет, чтобы она путалась у него под ногами. Кое-кто предполагает, и это самое вероятное, что маркиза осталась в Испании по своей воле, в связи с собственными планами.

Маркиза де Комарес с головой ушла в дела. Она хочет как можно скорее восстановить свои богатства, вернуть то, что было потрачено на уплату выкупа. А так как она — человек талантливый, то уже настолько преуспела, что может позволить себе делать пожертвования. Пятую часть всех своих доходов маркиза, следуя обычаю королев и знатных дам, решила передать на строительство церквей и часовен, которыми украшает свои владения, перенося при этом с поистине аристократическим равнодушием огромные расходы и неизбежные неприятности. Живописцы, расписывающие стены, доставляют ей немало хлопот. Они имеют пагубную привычку заполнять все свободное пространство изображениями ада, кишащего мохнатыми демонами с ярко-красными бородами. А поскольку, чтобы воздать должное Создателю, лучше обратиться к вещам более веселым и приятным, чем адское пламя, жаровни и угли, Шарлотта-Бартоломеа де Комарес, едва завидев красных демонов, сразу заставляет все переделать. Если же подобная операция грозит слишком большими расходами, она ограничивается изгнанием этих вельзевулов. И вовсе не потому, что ей не нравятся рыжие бороды. Напротив, в своем дворце она приказала добавить несколько мазков красной краски в прически и бороды мужественных фавнов, дабы придать, по ее собственным словам, большую живость изображению и разозлить Комареса, который буквально лопается от ревности. Но не к предмету ее любви, а к объекту собственной ненависти.