Пленница французского маркиза (Книга 1)

К тому времени она уже успела познакомиться со своим соседом по путешествию, тем самым, кто поначалу так её раздражал. Фамилия у него оказалась довольно редкая - Тредиаковский, и Соня поинтересовалась, не родственник ли он известного поэта?

Тот как-то странно взглянул на княжну и пробормотал:

- Дальний... Вы первая девица, которой знакома эта фамилия. Неужели вы читали и стихи...дяди?

- Все, может, и не читала, но одно точно знаю. Кажется, поэт поздравлял им императрицу:

- Будь здорова,

Как корова,

Плодовита, как свинья,

И богата, как земля!

Вчера почтовая карета прибыла в Ригу и, как выяснилось, молодой человек остановился в той же гостинице "Hotel de Petersbourg". После завтрака Соня и Григорий - так звали Тредиаковского - гуляли по Риге, ведя сию неспешную беседу. Теперь после её декламации Григорий вдруг сбавил шаг и посмотрел на неё в недоумении, даже с некоторым подозрением.

- Вы смеетесь надо мной?

Соня растерялась. Лучше бы она сразу призналась, что не читала стихов его родственника, чем так неудачно пытаться изображать знание.

- У меня и в мыслях того не было. Но один мой учитель говорил, что это написал именно Тредиаковский.

- Наверняка ваш учитель был из тех, кто травил дядю...

- Ядом? - вырвалось у Сони.

- Почему - ядом, - досадливо отмахнулся он, - придирками и всяческой напраслиной вроде этих стихов. Дядя никогда - слышите, никогда! - их не писал.

- Хорошо, я запомню, - согласилась все ещё не пришедшая в себя от неловкости Соня.

Но, похоже, Григорий все не мог успокоиться и хотел реабилитировать в её глазах образ родственника.

- Вот, послушайте:

- Начну на флейте стихи печальны, зря на Россию чрез страны дальны...

Сто мне языков надобно б было

Прославить все то, что в тебе мило...

Он оборвал себя на полуслове.

- Всегда так: стоит завести кому-то речь о поэзии, как я тут же встреваю, начинаю спорить, и так распаляюсь, что и себя не помню. Вот и на вас накинулся. Простите, ради Христа, невежу.

- Ничего, я не обиделась, - заглядывая в его теплые ореховые глаза, улыбнулась Соня.

Она подумала, что Тредиаковский вовсе не красавец. В нем нет ни мощного обаяния Разумовского, ни вальяжности и ироничности Воронцова, он вообще не потрясает воображение, а как бы тихо в него проникает. Высокий, тонкий в кости, с пышными русыми волосами, он казался естественным, как природа. В нем было ни париков, ни завитых локонов, ни даже вычурных украшений, но неприметная одежда и весь его облик, тем не менее, казался весьма современным и даже модным.

С Григорием ей было удивительно легко, как ни с одним мужчиной до того. Покойный Воронцов над нею всегда подшучивал, что заставляло княжну пребывать в постоянном напряжении, а порой и раздражении. Разумовский несколько подавлял её своей мужской силой - в его присутствии она никогда не была самой собой, а словно сдавала экзамен на право быть любимой женщиной. И женщиной вообще.

Тредиаковский, можно сказать, вернул Соне её саму.

Ни о каких-то там особых чувствах к нему пока нечего и говорить, они едва знакомы, да и Софья, кажется, по сей день все ещё не пришла в себя. Но они были ровесниками и, как оказалось, с первых слов нашли общий язык.

О недавно происшедших событиях в Петербурге Соне до этого не с кем было поговорить, ежели, конечно, не считать брата Николая. Но разговор с ним более походил на допрос, а тут вдруг она почти все выложила своему новому приятелю, - уж больно Тредиаковский располагал к тому своим спокойным вниманием.

Она рассказала, как опоил её, а затем похитил, можно сказать, друг семьи, и как состоялась дуэль, на которой жених княжны убил её оскорбителя, и как Разумовский уехал в Швецию, так что ни о какой её свадьбе не могло быть и речи. Соня не думала о том, что Григорий может события как-то не так истолковать. Отчего-то она знала: молодой человек не станет её осуждать и тем более обсуждать когда-либо и с кем-то её историю...

- Что-то этакое я слышал, - деликатно заметил Григорий, но не стал пересказывать услышанное, а спросил о другом. - А к кому вы едете в Дежансон? К каким-нибудь родственникам? Дело в том, что по пути в Париж я мог бы заехать... поздороваться с вами.

Соня уже знала, что Григорий в свое время окончил Пажеский корпус, а потом и университет в городе Лейпциге, куда сейчас ехал, чтобы повидать знакомого профессора, к которому у него оказалось какое-то важное дело. Конечной же целью поездки Тредиаковского был Париж.

Нельзя было назвать его любопытство праздным после того, как княжна Астахова столь много о себе рассказала, но отчего-то ей не хотелось признаваться ему - да и кому бы то ни было - в действительной цели своего посещения этого французского города. Потому она решила сказать полуправду:

- В Дежансоне жил когда-то некий Антуан де Баррас, друг моего покойного деда. Я хочу попытаться отыскать его родственников. Может, у них есть какие-то документы, письма князя Еремея Астахова, моего деда. У нас, его близких родственников, почти не осталось свидетельств его жизни, а я, как вы помните, увлекаюсь историей нашего рода...

- Помню, как же, - кивнул Григорий, - прежде мне не доводилось беседовать со столь учеными девицами.

Ее объяснение, очевидно, Тредиаковский счел достаточным, потому что вопросов больше не задавал, а их дальнейшую прогулку полностью посвятил рассказу о Лифляндии, которую, как оказалось, он хорошо знал.

Но отчего-то на миг Соне показалось, будто он удивился, услышав фамилию де Баррас. Молодой человек ничем не выдал своего удивления, но, видимо, как раз в этот момент её посетила та самая обостренность чувства, которая в полной мере была свойственна женщинам её рода. Того самого шестого чувства, коим Соня, как она думала, вообще не была наделена и очень о том жалела.

Правда, девушка тут же стала себя уверять, что ничего подобного на самом деле не имело места, что она зря пытается выглядеть ясновидящей. Не могли же в конце концов её интересы вот так просто совпасть с интересами совершенно постороннего для неё человеком!

Агриппина между тем осталась в рижской гостинице, название которой переводилось как "Петербургская гостиница" и теперь должна была привести в порядок вещи. Постирать и посушить одежду, а также приготовить на дальнейшую дорогу наряд полегче. В шубах и салопах путешествовать становилось попросту жарко.