Наследница. Графиня Гизела (сборник)

Она вдруг остановилась: на дворе послышался стук отъезжающей от подъезда кареты. Почти одновременно раздались приближающиеся шаги.

– Его превосходительство! – прошептала Лена.

Гизела обернулась. Другое дитя в подобном положении испытало бы страх, ибо чувство беззащитности в определенные минуты неумолимо овладевает даже самой непокорной детской душой, но эта девочка явно осознавала свою независимость. Крепко прижав к себе Пуса, она спокойно продолжала стоять на месте.

Горный мастер прошел в глубину комнаты.

– Высокомерный Брут! Как отлично уже умеет шипеть этот маленький змееныш! – проворчал студент, неохотно следуя за братом и искренне желая быть сейчас подальше от Белого замка и его обитателей.

Между тем министр подошел к ребенку.

– А! Так мой петушок и в самом деле готовится к отъезду? – произнес он с холодной насмешкой.

Но тот, кому хорошо был знаком голос этого человека, легко мог заметить, что он не в обычном своем невозмутимом настроении, а взволнован.

– Стало быть, графиня собралась ехать в Грейнсфельд? И вы настолько глупы, что помогаете ей разыгрывать этот фарс? – обратился он к камеристке.

– Ваше превосходительство, – смело возразила девушка, – графиня всегда сама приказывает, когда желает выехать, и всем нам настрого запрещено противоречить ей.

Не обращая внимания на это вполне обоснованное возражение, министр повелительно указал на дверь, за которой и скрылась горничная. Затем он вырвал из рук девочки кота, снял с нее салоп и капор и швырнул их на стул. Лицо его приняло свое обычное равнодушное выражение, для друга и недруга всегда остававшееся неразгаданным. Ни тени нежности не выражало оно и тогда, когда его тонкая рука провела по волосам маленькой падчерицы.

Девочка отшатнулась, словно от укуса тарантула.

– Будь благоразумной, Гизела, – проговорил он сурово. – Не принуждай меня прибегать к строгости… Ты помиришься с фрейлейн фон Цвейфлинген, и сейчас же. Я хочу, чтобы это произошло раньше, чем я уйду.

– Нет, папа, она может вернуться в пасторский дом или к старой слепой женщине в лесу, которая тогда так рассердилась…

Министр яростно схватил девочку за худенькие плечи и с силой встряхнул. Впервые в жизни с ней обращались таким образом. Но она не вскрикнула, глаза ее остались сухими, только лицо стало белым как снег.

Приблизившись к двери, горный мастер положил конец этой тяжелой сцене.

– А! Вот и горный мастер Эргардт! – произнес министр, усаживая маленькую графиню в ближайшее кресло. – Каким образом вы сюда попали? – продолжал он холодным небрежным тоном, выражающим удивление неожиданному появлению молодого человека в замке его превосходительства.

– Я ожидаю мою невесту, – отвечал мастер спокойно.

– Ах да, я и забыл! – произнес министр, и лицо его покрылось румянцем.

Он подошел к окну и забарабанил пальцами по стеклу. Когда он снова повернулся к мастеру, лицо его было по-прежнему бледным и непроницаемым.

– Насколько я помню, при каждом моем посещении Аренсберга вы пытались обращаться ко мне с какой-нибудь просьбой. Как все другие, вы должны были бы знать, что я езжу сюда единственно с целью увидеться со своим ребенком и при этом откладываю в сторону все дела… Но раз уж вы здесь и если будете столь кратки, – продолжал он, посмотрев на часы, – что объясните дело в пять минут, то говорите… Но выйдем отсюда – не могу же я дать аудиенцию в комнате фрейлейн фон Цвейфлинген!

И выйдя в соседнюю комнату, он прислонился к оконному косяку, скрестив руки на груди. Горный мастер последовал за ним.

– Ваше превосходительство, – начал мастер, – я хотел лично передать вам то, что письменно уже неоднократно излагал, однако без всяких последствий.

– Так-так, – перебил министр, – не трудитесь говорить далее, я наперед знаю, в чем дело. Вы требуете увеличения заработной платы нейнфельдским горнорабочим, так как картофель плохо уродил… Да вы, сударь, помешались на этих вечных просьбах, и вы, и нейнфельдский пастор! Не думаете ли вы, что мы золото рассыпаем пригоршнями и ничего иного не делаем, как только читаем ваши донесения и помышляем лишь об этих жалких гнездах, что лепятся здесь, наверху? Ни пфеннига не будет прибавлено, ни пфеннига! – Он сделал несколько шагов. – Да и к тому же, – продолжил он, останавливаясь, – дело не так скверно, как вы и некоторые другие желают это представить, народ смотрится здоровяком.

– Ваше превосходительство, – возразил горный мастер взволнованным голосом, – да, народ еще не умирает от голода, но если бы он уже свирепствовал, поздно было бы обращаться к вам, ибо умирающему хлеб не нужен… Да, глупо ждать, что правительство вникнет в нужды народа: у него, как вы изволили выразиться, есть свои, иные дела, но, полагаю, зачем-то поставлены мы, живущие среди народа?

– Отнюдь не для этого, господин мастер, – перебил его министр, презрительным взглядом окидывая молодого чиновника. – Ваше дело рассчитываться еженедельно с рабочими, а достаточно им этого жалованья или нет – это их дело… Вы чиновник его светлости, и ваша прямая обязанность состоит в том, чтобы блюсти интересы своего государя.

– Именно так я и поступаю, только понимаю свои обязанности несколько иначе, чем ваше превосходительство, – отчеканил горный мастер. – Каждый чиновник, высоко ли, низко ли он стоит, одновременно служит и государю, и народу, являясь как бы посредником между ними. В его воле укрепить любовь народа к царствующей династии… Я смогу лишь тогда называться верным слугой своего государя, когда буду заботиться о благосостоянии вверенных мне людей в убеждении, что я и поставлен, чтобы…

– Как две капли воды благочестивый нейнфельдский пастор! – прервал его насмешливо министр. – Беретесь вы не за свое дело, господа! Вам ли учить правительство, как оно должно поступать! Однако любопытно мне услышать от вас, каким путем должно приобрести необходимые средства, ибо, повторяю вам, для подобных целей мы абсолютно не имеем денег… Или, может быть, вы полагаете, что его светлость должен отказаться от предполагаемой увеселительной поездки в будущем месяце? Или потребуете, чтобы отменен был сегодняшний придворный бал?

Пальцы красивой, сильной руки горного мастера невольно сжались в кулак – высокомерный, насмешливый тон министра был возмутителен. Однако, преодолевая волнение, молодой человек сдержанно возразил:

– Если бы государь знал, что у нас здесь делается, то наверняка отказался бы от путешествия, ибо у него есть сердце. И, к чести наших дам, которые сегодня вечером явятся ко двору, хочу думать, что они отказались бы от танцев в пользу голодающих… Многое могло быть иначе, если бы…

– Если бы меня не было, не правда ли? – прервал министр с язвительной улыбкой, похлопав молодого человека по плечу. – Да, любезнейший, я держусь того божественного принципа, по которому деревья не могут расти до неба… Ну, довольно! Ко мне менее чем к кому-либо должны вы обращаться с подобными сантиментами, ибо я ни в коем случае не служитель народа, как вы изволили остроумно заметить, моя единственная цель – беречь и умножать блеск династии, иной я не знаю.

Он опять прошелся по комнате, заложив за спину руки.

– Вы неисправимый мечтатель, я знаю вас! – произнес он после небольшой паузы. Внезапно в голосе его послышалась мягкость. – С вашими так называемыми гуманными воззрениями вам, должно быть, невыносимо здесь, я вижу это, но помочь в том смысле, как вы желаете, я не могу. Но я хочу вам кое-что предложить. – При этих словах тяжелые веки опустились еще ниже, совершенно скрыв выражение глаз. – Мне не составит никакого труда блестяще устроить вас в Англии.

– Премного благодарен, ваше превосходительство, – прервал его молодой человек ледяным тоном. – Отец, умирая, завещал мне заботиться, во-первых, о моем младшем брате, во-вторых, обо всех беспомощных бедняках наших родных гор… Я хочу жить и страдать с ними, если уж ничего не могу для них сделать!

– Прекрасно, прекрасно, – иронично произнес министр, – страдайте, если вам так нравится.