Анжелика в России

По мосту через протоку въехали они на остров и, поднырнув в узкие и низкие ворота под Мостовым раскатом, оказались в городе.

— Здесь Черкасские станицы, — указал Мигулин налево, и указал направо. — А это — Средняя.

Большинство беспорядочно стоявших домов были высокие, двухэтажные, с четырехскатной крышей, с каменным нижним и деревянным верхним этажом. Меж ними лепились обыкновенные азиатские мазанки, серые трухлявые трущобы. Мешанина домов крест-накрест пересекалась настилом вроде моста. Вдоль этой магистрали на высоких — в два-три метра — столбах тянулись мостки, от двора к двору, от дома к дому.

— Весной тут все заливает, — объяснил Мигулин и с гордостью добавил. — Похоже на Венецию.

Анжелика еле-еле сдержалась, чтоб не прыснуть.

По мосту они пересекли огромную, причудливо загибавшуюся лужу. Вправо, за лужей, далеко, больше половины всей площади города, до самой крепостной стены тянулась пустошь, заставленная торговыми палатками. Влево, за кварталами Павловской станицы, высился собор Воскресения Христова. Они свернули налево.

— Подожди меня здесь, — сказал Мигулин, спешиваясь у собора. — Будут спрашивать, говори: Михаила Мигулина.

Сняв шапку и перекрестясь, он пошел в собор.

Обитатели города внешне напоминали украинских казаков, были среди них и самые настоящие запорожцы, но чаще попадались бородатые и светловолосые люди, хотя много было и обычных азиатов. На улицах и на площади было гораздо тише и чище, чем в Сечи. Сказывалось, видимо, присутствие женщин и детей, а также влияние церкви. Впрочем, попадались и пьяные. На Анжелику, распустившую волосы, никто не обращал внимания. Только несколько молодых, безусых еще казаков, собравшись кучкой, поцокали языками, поразводили руками. Из множества непонятных слов Анжелика разобрала словосочетание «Распрекрасная краля».

— Эй, тетка! Чья будешь?..

Анжелика поколебалась. Дерзкие мальчишки, обращавшиеся «Эй!»… Они недостойны были ответа. Но чтоб избежать неприятностей для Мигулина (она думала, что таковые могут возникнуть), небрежно сказала:

— Михаил Мигулин…

— А-а… — разочарованно сказал один из молодых казаков. — Пошли, ребята. Нам тут не светит.

Мигулин вышел из церкви, дал Анжелике знак, чтоб спешилась, подал руку, когда она прыгала на землю с седла. Через узкие ворота в крепостной стене они вышли прямо к воде.

— Дон… — сказал Мигулин, сняв шапку и низко поклонился, коснувшись меховой оторочкой мокрого песка.

Анжелика с изумлением наблюдала, что, попав в город, стал он восторжен и беззаботен, как мальчишка.

— Дон, — повторил Мигулин. — Красота какая…

Оба берега были абсолютно пологими. При разливе вся местность, видимо, заливалась на несколько верст в ширину. Невысокие ивы никли к воде, спокойно серебрящейся под солнцем. Река казалась самой обыкновенной, но Мигулин со странной мечтательной улыбкой смотрел на нее и не мог оторваться. Удивленная Анжелика молча наблюдала за ним.

Наконец, казак глубоко вздохнул:

— Поехали…

— Куда?

— Ко мне домой.

— К тебе я не могу, — остановилась Анжелика.

— Почему? — изумился Мигулин.

— Ты же знаешь!.. Я не хочу подвергать твой дом, твоих близких опасности. Этот… Ну, вспомни того запорожца!..

— Да ты что?! — воскликнул Мигулин. — Ты в Черкасске. Какой… там… этот самый, сюда заберется? Смеешься? Пошли!..

— Ты должен сообщить немедленно своему начальству о том, что произошло в Сечи, и мы немедленно едем в тот замок. Сегодня же! — настаивала Анжелика.

Мигулин посерьезнел:

— Да. Но пока я сообщу, я должен тебя где-то оставить. Что ж ты, на крыльце будешь сидеть? Поехали.

Они пересекли Павловскую станицу, объехали с южной стороны огромную, похожую на озеро лужу, и оказались на торжище.

Полупустые ряды тянулись вдаль до самой крепостной стены, редкие люди маячили меж ними.

— Маловато что-то казаков, — пробормотал Мигулин, оглядываясь.

Анжелика, как и всякая женщина, присматривалась к разложенным товарам. Преобладали южные и восточные: шелковые и парчовые ткани ласкали глаз павлиньей расцветкой, персидские и индийские шали свисали кистями со столов до самой земли, среди них отличались черно-серебристые пакистанские шали; тонким узором привлекали цветные ворсистые ковры; сверкающими кучками высились металлические изделия, но блеск их перебивался поистине нестерпимым блеском видневшихся в открытых шкатулках драгоценных камней, перламутровых, жемчужных и коралловых ожерелий; торговцы вертели в руках и расхваливали начищенные, напоминавшие своим сиянием стекло клинки для шашек и кинжалов, натягивали тугие луки, потрясали конской сбруей и украшениями для широких военных поясов, которые одновременно могли служить защитой от колящего и рубящего удара; чуть в стороне бородатый и белозубый араб как величайшую драгоценность держал под уздцы невиданной красоты изящного, огнеглазого, снежно-белого коня. Несколько венецианцев, которых Анжелика узнала по смешным шапочкам, торговались с местными мастерами, покупавшими у них стволы для пищалей. Черноглазые кудрявые греки разложили горы ранних южных фруктов, выкатили бочки с вином и оливковым маслом, и сами они, загорелые и белозубые, казались маслянистыми под яркими лучами. Божились и ругались, хватая прохожих за руки и полы, московские торговцы, пытались всучить шнуры, нитки, канаты, дешевые ткани. Несколько казачек разложили перед собой звенья сушеной рыбы. Особняком, поджав ноги, сидели рядком скованные, грязные и оборванные люди, равнодушно смотрели перед собой.

— Ясырь, — объяснил Мигулин, но Анжелика не поняла этого слова.

За торжищем вдоль стен тянулась цепочка новых, как казалось — только что построенных домов. В кучах строительного мусора возилась замурзанная детвора. Несколько мальчиков постарше метали кости, увлекшись какой-то сложной игрой.

Возле одного из высоких двухэтажных домов Мигулин остановил коня и сказал:

— Приехали.

— Это твой дом? — спросила Анжелика, разглядывая, запрокинув голову, зарешеченные окна, кованые железные двери и ставни. — Целый форт!..

— Мой.

— И дети твои?

— Вон двое мои, — приглядевшись, сказал Мигулин.

Все дети, как по команде, обернулись, с любопытством разглядывали приехавших, но кроме любопытства на их лицах не читалось ничего.

— Слезай, пошли, — и Мигулин по высокой лестнице стал подниматься сразу на второй этаж, на опоясывающую весь дом галерею.

Выскочившая навстречу молодая, ярко одетая женщина, склонилась перед ним в поклоне. Он равнодушно кивнул ей, приподнял за плечи и движением головы указал на Анжелику:

— Она пока у нас поживет…

Встречавшая (Анжелика никак не могла понять — жена это Мигулина или служанка) выжидающе уставилась на Анжелику. Некоторое время они рассматривали друг друга и обе остались недовольны. Не вдаваясь в подробности этикета, если таковой был, Анжелика взбежала по лестнице вслед за Мигулиным, так же кивнула встречающей их женщине и вошла в дом.

Мигулин, повесив на стену саблю и шапку, морщась, стаскивал сапоги.

— Садись. Наморились…

Жена его (поскольку других женщин в доме не оказалось, Анжелика поняла, что это жена) заметалась по комнатам, стала собирать на стол, а Анжелика, откинувшись на лавке и прислонившись спиной к стене, исподтишка, сквозь полуприкрытые ресницы наблюдала за ней. Это была женщина одних с Мигулиным лет, высокая, стройная и гибкая, одетая по-азиатски, ярко, но, как показалось Анжелике, безвкусно. На ней было пестрое суконное платье, перехваченное серебряным поясом, на ногах — красные сапожки на высоком каблуке, голову венчал странный убор с рогами, вышитым кругом надо лбом, от которого до ушей свисали подвески. Волосы, видневшиеся из-под убора, пронизывались бисерными нитками. На груди бренчало ожерелье из монет. На смуглом лице ее сверкали такие же, как у Анжелики, зеленые глаза, но более мягкого, болотного тона, крыльями разлетались темные брови, хорошо очерченный нос все время трепетал ноздрями, а красивые тонкие губы постоянно поджимались, что придавало лицу настороженное, принюхивающееся выражение.