Укрощение герцога

– Я помню бессмысленные даты.

– Например?

– К примеру, 13 января 1786 года, когда мне подарили первого пони. Или 2 февраля 1800 года – тогда меня выгнали из Оксфорда. Не в первый раз.

– Как любопытно! – восхитилась Джиллиан. – Вы хотите сказать, что запомнили всю пьесу, прочтя ее всего один раз, ваша светлость?

Он улыбнулся.

– Я ненавижу свой титул. Не можете ли вы называть меня просто Рейфом?

– Это было бы неуместно, – ответила Джиллиан, но глаза ее смеялись. – Но я попытаюсь сократить ваш титул, ваша светлость.

Имоджин была вынуждена признать, что Джиллиан Питен-Адамс действительно красивая женщина. Глаза у нее были ясными, как морская гладь. Нашлись бы и такие, кто счел бы, что Джиллиан Питен-Адамс очаровательно улыбается. И Рейф определенно был одним из них.

– Значит, ты решилась на безумную авантюру – отправиться в Силчестер с братом Рейфа? Хотя прекрасно знаешь, что твоя репутация может пострадать от этого, а то и вообще будет погублена, – заметила Джози, прерывая раздумья Имоджин.

– Меня не узнают, – спокойно возразила Имоджин.

– Неужели тебя ничуть не беспокоит такая вероятность?

– Нет.

И это на самом деле было так. Она боялась того, что не могла открыть Джози: что потеряет голову от жарких поцелуев Гейба и падет их жертвой, хотя, судя по тому, как холоден он был с ней сегодня, между ними не возникнут длительные отношения.

– Должна признаться, – задумчиво сказала Джози, – что я тебе завидую.

Имоджин фыркнула.

– Тебя не волнует твое доброе имя и опасность навлечь на себя презрение общества. Ты без малейшего усилия завладела вниманием нашего отныне трезвого опекуна, и не пытайся притворяться, что это не так, Имоджин, я не слепая, а теперь не моргнув глазом отправляешься искать приключения, которые в лучшем случае можно назвать декадентскими. Если не совершенно неприличными. И к тому же с братом нашего опекуна. Право же, в этом есть что-то библейское.

– Ты обладаешь даром так очаровательно все излагать, – заметила Имоджин, поднимаясь и набрасывая на плечи театральный плащ. Ввиду несчастного случая с винным бочонком золотое платье миссис Ловейт было непригодно для вечернего выхода, но наряд, предназначенный для Белинды, оказался столь же кричащим и мог послужить блестящей маскировкой. Платье было алым в горошек и отделано черной тесьмой. Пояс к нему тоже был черным и украшен диковинными письменами ярко-алого цвета, хотя, судя по всему, он существовал только для обрамления чрезвычайно низкого декольте.

– Хорошо, что мне не придется играть в этой пьесе, – заметила Джози. – Я бы не влезла ни в одно из этих платьев.

– Я и сама с трудом в них втискиваюсь, – призналась Имоджин, опуская глаза. Ее груди ненадежно поддерживал алый корсаж, если узкую полоску атласа можно было назвать этим словом.

– Пожалуйста, позаботься о том, чтобы тебя не узнали, – сказала Джози вслед уходящей Имоджин.

Имоджин ответила улыбкой.

– Я не беспокоюсь. Я вдова, а в этом состоянии есть некоторые преимущества.

– Знаю. Я просто очень эгоистична.

В голосе Джози прозвучала нотка печали, и это не ускользнуло от Имоджин.

– Что ты хочешь этим сказать?

Глаза Джози увлажнились.

– Я не хочу, чтобы из-за тебя разгорелся скандал, потому что и без того мне трудно выйти замуж. Если узнают, что у тебя связь с незаконнорожденным братом Рейфа, как мне найти мужчину, который пожелает взять меня в жены?

На мгновение Имоджин пронзило чувство вины.

– О, дорогая, не беспокойся! – Она вернулась поцеловать сестру. – После сегодняшнего вечера я больше не стану выезжать с мистером Спенсером. И ты не должна волноваться из-за будущего весеннего сезона. Ты красивая молодая женщина.

– Я… – начала было Джози, – я устала от этих мыслей.

– Я буду крайне осмотрительной, – пообещала Имоджин.

Он стоял, прислонившись к стене фруктового сада и ожидая ее. Несмотря на то что сурово увещевала себя, пока спускалась по лестнице, невзирая на флирт с Рейфом и беседой с Джози… Имоджин почувствовала, как быстро и сильно забилось ее сердце.

Совесть ее не дремала и продолжала яростный монолог: «Ты ведешь себя не лучше шлюхи! Днем ты целуешь одного брата, а…»

Он двинулся навстречу приветствовать ее. Лицо его было затенено низко спускавшимися и переплетавшимися ветками яблонь, а поля шляпы опущены.

Она не могла видеть его глаз: были ли они бесстрастными, невыразительными, равнодушными, как за ужином? Но он заговорил, и его медлительная профессорская речь проникла в нее до костей и растопила их.

– Леди Мейтленд, я боялся, что вы не придете.

– Точность – вежливость королей, – сказала Имоджин. – А так как я не особа королевской крови, то с моей стороны было бы самоуверенностью приходить вовремя.

Он наклонился поцеловать ей руку.

– Я рад вас видеть. Опасался, что вы передумали.

– Это почти так. Куда мы отправимся сегодня?

Он придержал для нее приоткрытыми ворота сада.

– Может, предоставить пестрой толпе в Силчестере забавляться на ее собственный вкус? В Мортимере идет пантомима.

– Разве сейчас подходящее время для пантомимы? Разве не рано? Ведь еще только октябрь.

Гейб подсадил ее в экипаж.

– В Лондоне пантомимы играют ежедневно три месяца подряд, вплоть до Рождества. Признаюсь в своем детском пристрастии к пантомимам.

Имоджин усаживалась, расправляя складки плаща таким образом, чтобы ее полуобнаженные груди были не слишком на виду.

Коляска рванула с места, и Имоджин вдруг охватил приступ паники. Что, если он захочет поцеловать ее немедленно? Она пыталась придумать какую-нибудь тему, чтобы завести неспешную вежливую беседу.

– Вы видели когда-нибудь Джозефа Гримальди?

– Клоуна? В прошлом году смотрел спектакль с ним. Думаю, его интерпретация «горячих булочек» перещеголяла бы вас и прелестную Кристабель. Вы получили бы огромное удовольствие.

Больше Имоджин не могла ничего придумать, а Гейб, похоже, также имел мало желания разговаривать с ней, хотя и не проявлял склонности набрасываться на нее прямо в экипаже и целовать. Это ее сбивало с толку. Нынче днем они с Рейфом болтали так непринужденно! Затянулось ли их молчание потому, что Гейба интересовала лишь доступность женщины и у него не было причины развлекать ее беседой?

Эта мысль вызвала у нее беспокойство. Но идея посмотреть пантомиму привлекала ее, и она не могла противостоять соблазну.

– Это будет «Золушка»? – спросила она. – Мои сестры и я читали эту пьесу в «Источниках Экермана», когда жили в Шотландии.

– Весьма вероятно, – ответил Гейб. – Это одна из самых популярных пантомим. Я видел ее, когда она впервые шла в «Друри-Лейн»… Это было, должно быть, лет десять назад.

– А другие виды театрального искусства вас привлекают? Я имею в виду не пантомимы.

– Да, я люблю театр, хотя сам никогда не пробовал силы на сцене. И, скажу честно, жду не дождусь такой возможности.

– Кажется, роль мистера Медли довольно интересная. А подумайте, что досталось мне! Роль невинной деревенской простушки.

– Которой удается отхватить самый лакомый кусок, – сказал Гейб. – Вы оставляете в дураках этих городских красавиц Белинду и миссис Ловейт и получаете главный приз.

– Если Дориманта можно так назвать.

– Как вы думаете, мой брат хорошо сыграет Дориманта?

– Ну, едва ли его можно назвать распутником, – сказала Имоджин, ощутив вдруг странное желание защитить его.

Гейб рассмеялся.

– Леди ваших достоинств не должна даже иметь представления о том, каковы признаки настоящего ловеласа.

Имоджин прищурилась.

– Смею вас заверить, – сказала она холодно, – что мое длительное знакомство с вашим братом привело меня к пониманию, что у него нет ничего общего с Доримантом. Может, сэр, вам бы следовало поменяться ролями с братом?

Он рассмеялся, и у нее возникло жутковатое чувство, потому что этот смех так напомнил ей Рейфа.