Великолепные Эмберсоны

- О да, ты права, - сказал Эмберсон. - Лампы были преотличнейшие - в мастерской! Мы не знали только одного, на какой скорости они начнут светить в машине. А это было главным.

- Ну и на какой?

- Чтобы свет совсем не погас, первопроходцы, осмелившиеся купить наш продукт и вскоре потребовавшие деньги назад, должны были ехать двадцать пять миль в час, иначе фары не горели, - с чувством и расстановкой проинформировал ее Эмберсон. - Чтобы сделать свет заметным для встречных автомобилей, надо было держать скорость тридцать миль в час. При скорости тридцать пять миль в час можно было рассмотреть крупные предметы на дороге, при сорока становилось видно почти всё, а вот если ехать пятьдесят миль и быстрее, фары светили как настоящие. К сожалению, люди не любят всё время гонять в сумерках, особенно если на дороге они не одни или они едут там, где полицейские настроены против больших скоростей.

- Но вспомни ту пробную поездку, когда мы...

- На испытаниях всё было чудесно, - согласился он. - Изобретатель осчастливил нас убедительной речью, а потом мы с тобой и Фрэнком Бронсоном пронеслись сквозь ночь на невероятной скорости. Впечатления нас опьянили: голова так и кружилась от света, огней и музыки. Такого не забудешь: прохладный бриз целует щеки, дорога на мили вперед светла как днем. Такое не забывают - и не надо. Цена этому...

- Но ведь что-то можно сделать.

- Конечно! Мои денежки успели уплыть. К счастью, ты...

Румянец на щеках Фанни запылал:

- Но разве тот человек не собирается ничего исправлять? Неужели нельзя попробовать...

- Пробует он, - сказал Эмберсон. - Уже начал. Я провел в его мастерской несколько прекрасных деньков, когда сама Природа за окнами благоухала весной и дымом. Когда он пробует, он напевает себе под нос, и, по-моему, мысли его блуждают далеко от этой нудятины. Полагаю, он уже обдумывает новое, более интересное изобретение.

- Так нельзя ему этого позволять! - закричала Фанни. - Заставь его продолжать!

- О да. Он понимает, что я там за этим. И я оттуда не уйду!

Однако, несмотря на то что он почти всё время просиживал в мастерской, действуя на нервы изобретателю капризной лампы, нашелся еще один повод поволноваться из-за финансовых вопросов. Это было связано с состоянием дел Изабель.

- Интересно, где документы на ее дом, - сказал Эмберсон племяннику. - Ты точно помнишь, что в бумагах их не было?

- Да у мамы и бумаг-то не было, - ответил Джордж. - Совсем никаких. Всё, что она делала, это переводила деньги по чекам деда на свои счета, а потом пользовалась ими.

- Значит, дом так и не был оформлен, - задумчиво произнес Эмберсон. - Я ездил в архив за подтверждением. И отца спрашивал, отдавал ли он ей документы, но он меня сначала даже не понял. Потом сказал, что, наверное, отдавал, когда-то давно, но и в этом не был уверен. По-моему, ничего он не отдавал. Надо поскорее заставить его оформить дом на твое имя. Я поговорю с ним.

Джордж вздохнул.

- Вряд ли стоит его беспокоить по этому поводу: дом мой, и все мы понимаем, что это так. Мне этого достаточно, и вряд ли мы с тобой из-за него поссоримся, когда будем получать наследство. Я только что от деда, и мне кажется, что ты этими разговорами его только рассердишь. Я заметил, что ему не нравится, когда его отвлекают: мыслями он где-то далеко и хочет оставаться именно там. Думаю... думаю, маме тоже не захотелось бы беспокоить его, она бы точно попросила нас отстать от старика. Он такой бледный и странный.

Эмберсон покачал головой.

- Не бледнее и не страннее тебя, паренек! Ты бы глотнул свежего воздуха, размялся, перестал бы целыми днями слоняться по дому. Я его сильно не обеспокою, документы сам подготовлю, а он всего лишь их подпишет.

- Я бы не делал и этого. Не понимаю...

- Может, поймешь, - проворчал дядя. - Состояние дел такое, хоть за голову хватайся, да и я всё только запутал, взяв денег на эти чертовы фары, всё равно что коту под хвост. Я на мели, бедняга Фрэнк Бронсон потерял половину того, что имел, а Фанни... слава богу, я ее отговорил вкладывать все деньги, иначе тоже бы осталась на бобах. Но даже это больно ударило по ней. Тебе необходимо всё оформить документально.

- Нет. Не беспокой его.

- Беспокойство-то небольшое. Только дождусь, когда голова у него станет яснее.

Но Эмберсон прождал слишком долго. У Майора было одиннадцать месяцев со дня смерти дочери на размышления обо всём действительно важном. Этого оказалось достаточно, и ничто больше не держало его в этом мире. Как-то вечером к нему подсел внук - Майору, кажется, нравилось его общество, по крайней мере, так выглядело со стороны. Вдруг старик попытался показать что-то жестом: он хлопнул себе по колену, будто сделал неожиданное открытие или вспомнил что-то давно забытое.

Джордж вопросительно посмотрел на него, но промолчал. Он, как и дед, почти отвык разговаривать. Но тут Майор сам подал голос:

- Наверное, на солнце. Солнце появилось первым, из него вышла земля, а мы - из земли. Поэтому, чем бы мы ни являлись, все мы окажемся на солнце. Мы уйдем в землю, из которой вышли, земля вернется в солнце, из которого она появилась. Время не имеет значения, совсем никакого, вскоре мы все вернемся на солнце. Хочу... - Он протянул руку, словно пытаясь дотронуться до чего-то. Джордж подскочил.

- Дедушка, вам что-нибудь подать?

- Что?

- Может, стакан воды?

- Нет... нет, ничего не надо. - Рука упала на подлокотник кресла, и он замолчал, но через пару минут закончил начатое предложение: - Хочу, чтобы мне объяснили!

На следующий день он слег с небольшой простудой, но когда сын решил послать за доктором, воспротивился, и Эмберсон подчинился. Утром, самостоятельно встав с кровати и одевшись, Майор ушел искать ответа, который ускользал от его понимания, - отправился за объяснениями, которые ему обязательно дадут.

Старый Сэм, пришаркавший с завтраком, обнаружил хозяина в любимом кресле у камина, но даже он сразу понял, что Майор уже не здесь.

Глава 31

Когда в суде начали разбирать состояние дел в огромных владениях Эмберсонов, оказалось, как выразился Джордж Эмберсон, "никаких владений нет", то есть у семьи ничего не осталось.

- Я догадывался об этом, - продолжил Эмберсон. - В качестве специалиста по процветанию я гроша ломаного не стою, но мне нет равных, как только дело доходит до предсказаний беды. - Он не переставал упрекать себя за то, что не уследил, что отец так и не оформил дом на имя Изабель. - А Сидни с Амелией, вот уж свиньи-то! - добавил он, потому что это стало его любимой мозолью. - Ничем помочь не хотят. Даже жалко, что я дал им возможность вежливо откланяться. Письмо Амелии было наполовину по-итальянски, будто она позабыла, как сказать "нет" по-английски. Надо пожить на свете, прежде чем поймешь, что за люди тебя окружают! Дела и так были плохи, даже до того как они забрали свою треть, и эта треть оказалась единственным нормальным куском в сгнившем яблоке. Я не стал им писать о возмещении, и, юный Джордж, это по меньшей мере оградит тебя от волнений. Не теряй на них времени - не пиши, на эту парочку не стоит полагаться.

- Я и не собирался, - спокойно сказал Джордж. - Я ни на что не рассчитывал.

- Ну, мы даже не почувствуем, что всё безнадежно. - Эмберсон засмеялся, но вышло у него не очень весело. - Мы выживем, Джорджи, ты-то точно выживешь. Что касается меня, то я уже староват, к тому же слишком привык привлекать чужие ресурсы в войне с этой жизнью: мне будет достаточно просто не умереть с голоду, а это возможно, если поступлю на дипслужбу с окладом в тысячу восемьсот долларов в год. Меня, как бывшего конгрессмена, возьмут. Я уже слышал, что дело в Вашингтоне продвинулось. Вот ведь будет жизнь под пальмами с охлажденными напитками да чернокожими официантами, ну, это почти как дома, а как обоснуюсь, буду и тебе по полсотни высылать. Чем богаты! Конечно, твоего образования для хорошей работы маловато, но ты еще молод, а в крови у тебя выносливость предков. Природа себя проявит, не пропадешь. Никогда не прощу себе потери особняка: он стал бы тебе хорошим подспорьем. Но кое-какие деньжата у тебя есть, к тому же начнешь получать небольшое жалование, да и тетя Фанни, конечно, тебя не бросит, сможешь одолжить у нее, если прижмет, а там и я кое-что тебе подбрасывать стану.