Заговор двух сердец

Симон не мог поднять головы. Он понимал, что имеет дело не с девчонкой, а с женщиной, которая пойдет своим путем во чтобы то ни стало. Но в данный момент ему хотелось одного — уговорить дочь вернуться. Если нет — он потеряет ее навсегда. Да и не только ее, но и Люси тоже. Как-то неожиданно для себя, он понял, что нуждается в Люси, и это было странно. Лежа ночами в одинокой постели, Симон пришел к выводу, что то, что он раньше принимал за уживчивость и сговорчивость, было на самом деле проявлением силы духа. И какие бы он сейчас не дал клятвы, в двух вещах он был одинаково уверен: в том, что убьет Вилли Сопвита, когда встретит его; и в том, что Люси прикончит его самого, если он посмеет поднять на нее руку. Симон был убежден, что Люси нужна ему, нужна ему и Норин, но Люси еще больше. Ведь Норин, как ни тошно в этом признаваться даже самому себе, однажды уйдет от него к другому мужчине. А Люси останется. Ее сейчас вроде бы и не было, но она незримо присутствовала, была рядом с ним. И если дочь вернется, причем именно благодаря его согласию на все ее условия, Люси снова станет той покорной женой, на которую он привык полагаться, сам того не подозревая.

— Твоя мать скучает, — тихо сказал Симон. — Она сама не своя, она хочет, чтобы ты вернулась. И все будет в порядке. Я даю тебе слово, никакой беды не будет. — Он не добавил: «Пока Сопвит держится на приличном расстоянии», потому что знал, что не сможет отвечать за себя, если встретится с парнем лицом к лицу. Жажда поквитаться с Тилли все еще жгла его сердце. А сделать это можно только через ее сына.

— Ты это серьезно? — Норин едва сдерживала подступающие слезы.

— Да, — ответил он, и дочь спросила:

— И ты не станешь меня запирать? — Симон замялся, но заверил:

— Обещаю, не буду тебя запирать.

Норин стряхнула муку с рук, посмотрела по сторонам и сообщила:

— Я …оставлю его тут в запарке, он… — Она не смогла договорить, ее пронзила резкая боль, и она ухватилась за край стола, чтобы удержаться на ногах.

— Началось? — обеспокоено спросил Симон, поддерживая ее.

Она покачала головой, не в состоянии произнести ни слова. Переведя дух, Норин просто сказала:

— Еще три недели.

— Но боль, давно она у тебя?

— Пару дней.

— Пошли, бери свое пальто.

Как раз в этот момент появился мистер Проггл.

— Что такое? — возмущенно воскликнул он. — Что за дела? Слушай, куда это ты собралась? — Вместо нее ответил Симон.

— Она едет домой, где она и должна быть.

— Она… она так не может уйти. Я ей плачу за неделю. У меня запарка, она ничего не получит, будьте уверены. Ей еще четыре дня работать.

— Сколько она зарабатывает в день?

Мистер Проггл как будто бы удивился вопросу и тому, что стоящий напротив Норин человек сунул руку в карман.

— Полтора пенни в час. Хорошая плата. Получается шесть шиллингов.

Симон неторопливо отсчитал шесть шиллингов и положил деньги на стол. Повернувшись к хозяину, он хмуро заключил:

— Тебя засадить мало за то, что заставляешь людей работать в этой проклятой дыре. — Он сделал жест в сторону кота, доедавшего крысу, и мух, кружившихся над столом, и добавил презрительно: — Рабов лучше содержат.

— Иначе не заработаешь.

— Ты хочешь сказать, не разбогатеешь. На чужой беде наживаешься. Пошел прочь! — Симон размахнулся и толкнул хозяина пирожковой, едва не сбив его с ног. Затем, обняв Норин за плечи, он легонько подтолкнул ее к лестнице. Пройдя вместе через лавку под любопытными взглядами покупателей, они вышли на улицу. Там Норин остановилась. Подняв лицо, навстречу снежинкам, она дождалась, когда они опустятся на ее щеки, потом взглянула на набережную и смутные очертания мачт стоящих на рейде судов.

— Я оставил коляску у Фуллера, ты сможешь туда дойти? — Норин молча кивнула, она не стала сопротивляться, когда отец помог ей идти по скользкой дорожке к главной улице.

Но увидев Леди, все еще запряженную в коляску и нетерпеливо потряхивающую гривой, она едва не расплакалась. Лошадь, похоже, сразу ее узнала. Норин на мгновение прижалась к ее морде щекой. Потом поставила ногу на подножку и уже было собралась сесть в коляску, как новый приступ боли остановил ее. Она согнулась почти пополам. Симон встревоженно спросил:

— Может, лучше к врачу?

— Нет… нет. — Норин выпрямилась. — Вези меня домой.

Домой. Какое чудесное слово, какой музыкой оно прозвучало для него, особенно слетев с ее уст. Симон подхватил дочь, посадил в коляску и поднял брезентовый навес, свое собственное изобретение, чтобы защитить Норин от ветра. Расплатившись, он сел с ней рядом, и они направились домой.

И вот они уже пересекли мост и выехали из Ньюкасла, на минуту им показалось, что они попали в другой мир, мир, состоящий из сплошного снега. Городские улицы были покрыты слякотью, а дорога перед ними — сплошные снежные заносы. По мере продвижения вперед снег становился все глубже, ехать было все труднее. Иногда Симону приходилось вылезать из коляски и расчищать снег, чтобы лошадь могла пройти.

Оставив город позади, Симон зажег фонари: хотя еще не было четырех часов, но уже окончательно стемнело, и за светлым кругом фонарей царила сплошная тьма.

Он то и дело поправлял плед, прикрывающий Норин, и задавал один и тот же вопрос:

— Ну как ты?

Иногда она говорила «нормально», иногда просто кивала головой. Конечно, опыта у нее никакого не было, но все же она была уверена, что ребенок рвется на свет.

Через полтора часа они добрались до заставы. Еще полчаса, и они будут дома. Но дорога впереди была так занесена, что проехать по ней было почти невозможно: сугробы высотой в три фута и даже больше. Ничего не оставалось, как ехать в объезд, через лес, который защищал дорогу от снега и мешал заносам. А это треть пути.

Симон опять вылез из коляски и повернул лошадь направо, в сторону плохо различимой боковой дороги, которая по сути дела вела к дальнему концу его участка, вернее участка, который он считал своим и который ему было велено покинуть. Но сейчас ему было не до этого. Ему хотелось поскорее доставить дочь домой и посмотреть, как обрадуется Люси.

Симон снова забрался в коляску, но не успели они тронуться, как из занесенной снегом канавы справа выскочила молодая олениха. Как она здесь оказалась, так никто и не узнал, ведь ближайшее стадо содержалось в парке Блэндон, в восьми милях отсюда. Лошадь встала на дыбы, Симон натянул вожжи и крикнул:

— Спокойно, девочка, спокойно!

Но лошадь устала, была напугана и попыталась перейти в галоп. Через несколько прыжков она взвилась в воздух и внезапно исчезла где-то у земли. Норин и Симон в испуге вскрикнули, но коляска уже перевернулась, прижав их обоих к земле.

Несколько мгновений все было тихо, потом лошадь лягнула задними ногами и попала копытом прямо в спину Симону. Но ему уже было все равно — он провалился в небытие.

И снова тишина, а затем слабый шепот Норин:

— Папа! Папа! — Потом громче: — Папа! Папа! — Она попыталась шевельнуться и обнаружила, что может двигать только руками, и что ноги зажаты сиденьем коляски. — О Господи! — взмолилась она. — О Господи! — Ее тело обмякло, погрузилось в мягкую снежную подушку. Последнее, о чем она успела подумать, перед тем как потерять сознание, было: «Ну что ж, я рада, что мы помирились».

Глава 13

Стив вышел из шахты, глубоко вдохнул чистый воздух и сказал идущему рядом шахтеру:

— Бог ты мой! Ты только взгляни! Как все замело, какой контраст. Тебе придется с вечера запастись лопатой, если хочешь завтра вовремя придти на работу.

Шахтер кивнул и ответил:

— Ага, жена вчерась все расчистила, а сегодня опять намело. Ты прав, будем сгребать белое вместо черного. — Он хмыкнул и направился в свою сторону, сказав напоследок: — Спокойной ночи, босс.

— Спокойной ночи, Дик.

В конторе Алек Мэннинг делал какие-то записи в журнале. Стив повесил лампу на стену и заметил: