Поцелуйте невесту, милорд!

Удалось ли ей хоть чуточку изменить жизнь тех людей, кого они со Стюартом так стремились спасти Определенно, положение Джона Макадамса улучшилось, но лишь благодаря вмешательству Джеймса. То же самое можно сказать и о Фергюсе.

Как ни печально, смерть Стюарта была единственным результатом их поездки на остров, замышлявшейся с самыми благими намерениями. И надо признать, что как миссионер Эмма позорно провалилась.

И даже если она возьмет свои десять тысяч фунтов и построит школу, а возможно, и больницу, принесет ли это кому-нибудь пользу? Изменится ли образ жизни обитателей городка? Вряд ли. Разве что молодых. Для молодых, пожалуй, еще есть надежда.

Как будто прочитав ее мысли, один из этих молодых появился рядом с ней со словами:

— Миз Честертон? Что это вы тут делаете? — Эмма посмотрела вниз, забавляясь видом Фергюса, глаза которого, увеличенные стеклами новых очков, казались громадными.

— Да так, — сказала она. — Думаю.

— О лорде Денеме? — полюбопытствовал мальчик. Эмма не могла не рассмеяться, хотя и чуточку нервно. Последнее время Джеймс, похоже, вообще не покидает ее мыслей. Странно, что Фергюс упомянул об этом.

— Нет, не о лорде Денеме. А почему ты спрашиваешь? — Она надеялась, что ее голос звучит непринужденно. — По-твоему, я должна о нем думать?

— Ну, он был бы рад, — доверительно сообщил мальчик. — После всего этого ухаживания.

— Какого ухаживания? — Эмма озадаченно улыбнулась. — О чем это ты говоришь?

— А я сказал ему, чтобы приударил за вами. — Фергюс, с интересом изучавший ступеньку, на которой стоял, спрыгнул на ступеньку ниже на одной ноге. Видимо, для только что прозревшего человека даже задняя лестница казалась достойной внимания. — Если он хочет, чтобы у вас склеилось.

— Вы с лордом Денемом, — медленно произнесла Эмма, — говорили обо мне?

— Ага, — сказал Фергюс, пожав плечами. — Я сказал, что если он хочет, чтобы у вас все склеилось, то должен приударить за вами.

Эмма, у которой даже голос сел от внезапно нахлынувшего волнения, спросила:

— А он хочет, чтобы у нас склеилось?

Фергюс закатил свои еще недавно полуслепые глаза.

— Миз Честертон, вам тоже нужны очки. Я бы одолжил вам свои, но доктор Стоунлеттер разрешил снимать их только в постели.

Эмма, ошеломленная свалившейся на нее новостью, могла лишь безмолвно взирать на мальчика.

— По-моему, он здорово поработал, — заметил Фергюс после долгой паузы. — Вызвал сюда Джона, достал мне очки, ну и все такое. — Он спрыгнул еще на одну ступеньку вниз. — Я знаю, что вы любили мистера Честертона. — Еще один прыжок. — Но он всегда кричал на нас, когда мы гоняли мяч слишком близко от церкви. Не то что его лордство. — Спрыгнув с последней ступеньки, Фергюс повернулся к Эмме и авторитетно добавил: — Ему палец в рот не клади. Так моя мать говорит, а уж она-то знает. Трех мужей схоронила. Ну ладно, мне пора на кухню. Надо бы посоветоваться с кухаркой насчет пирожных. Пока.

И был таков.

Ну что еще оставалось Эмме делать после подобных откровений, как не сесть на ступеньку и не проплакать целых полчаса?

Глава 26

Это неправда. Это не может быть правдой. Чтобы Джеймс Марбери в нее влюбился?

Нет, это просто невозможно. Фергюс что-то перепутал.

И все же…

И все же, с чего это он вдруг так озаботился судьбой Фергюса? А потом и Джона? И разве не отказался он от услуг камердинера только для того, чтобы тот мог заняться школой и присмотреть за Уной? И — о Боже! — Эмма залилась краской при одном только воспоминании. Джеймс даже согласился спать под одной крышей с коровой!

Он пошел на все это, а она даже не задумалась, почему… ни разу. Воспринимала все как должное. Как-никак он причинил ей зло. Он в долгу перед ней.

Но за что, собственно? Что плохого он ей сделал, если уж на то пошло? Предупредил ее родных, что она собирается совершить поступок, оказавшийся на самом деле поспешным и опрометчивым. И стоившим жизни Стюарту.

Джеймс был прав, когда обратился к ее дяде. Он не только имел право, но даже обязан был вмешаться. Если бы она осталась в Лондоне — если хотя бы подождала, — Стюарт был бы сегодня жив.

И уж точно она не пребывала бы сейчас в таком диком положении, будучи единственной наследницей убийцы собственного мужа.

Но чтобы Джеймс сделал все это из любви к ней? Нет. Джеймс никогда за все время их знакомства не давал ей ни малейшего повода думать, будто испытывает к ней более глубокие чувства, чем дружеская снисходительность. Никогда его губы не произносили слов привязанности. Совсем наоборот. Джеймс вечно спорил с ней, а нередко даже критиковал.

Кроме постели. Эта мысль проникла к Эмме в сознание и застряла там, прокручиваясь снова и снова. Кроме постели. Кроме постели.

Не потому ли каждый раз, когда Джеймс ее целовал, у нее перехватывало дыхание, а в голове становилось пусто, так что она не могла дышать полной грудью и разумно мыслить. Не потому ли каждый раз, когда он приближался к ней, ее сердце сбивалось с ритма и замирало? Может быть, все это время он пытался физически выразить чувства, о которых по какой-то причине не решался заговорить?

А может, он такой искусный и опытный любовник, что способен вызывать в ней все эти ощущения, ничего при этом не испытывая. Конечно, она не слишком разбирается в таких вещах, не то что ее куда более умелые предшественницы, делившие с Джеймсом постель, но даже такая неискушенная особа, как она, в состоянии заметить разницу между настоящими чувствами и подделкой.

А в том, что происходило между ними в постели, не было ничего поддельного.

Но неужели она и вправду так глупа — так твердолоба, как говорила порой тетя Регина, — что понадобилось вмешательство девятилетнего мальчика, чтобы открыть ей глаза?

Как ни печально это признать, видимо, да. О да. Она была ужасно глупа.

Но что же ей теперь делать? Эмма пребывала в таком замешательстве, что ничего не чувствовала, кроме безмерного удивления — и не только откровениями Фергюса, но и собственной реакцией на них. Джеймс Марбери, девятый граф Денем, ее любит. И возможно, уже некоторое время. Как еще можно объяснить его поведение, которое иначе чем поведением влюбленного не назовешь?

Но почему же он ничего ей не сказал?

Возможно, потому, что не был уверен во взаимности с ее стороны.

Но он наверняка понимал, что ее неудержимо влечет к нему. Что каждый раз, когда он прикасается к ней, она тает. Джеймс возбуждал ее, как никакой другой мужчина на свете, как бы она ни относилась к его взглядам. Наверняка он это понимал. Должен был понимать.

Почему же в таком случае он ничего не сказал?

О! Это просто невыносимо! Невыносимо и смешно. Она не должна больше думать об этом. Фергюс, наверное, сам не знает, о чем говорит.

Впрочем, Эмма по опыту знала, что Фергюс никогда не говорит того, чего не знает. В сущности, он был единственным человеком, на слова которого она всегда полагалась, за исключением, пожалуй… Джеймса.

«Ты по-прежнему хочешь расторгнуть наш брак?» — прозвучал у нее в голове его вопрос. Что заставило его усомниться? То, что они сделали, или то, что он чувствует?

Эмма сидела за туалетным столиком, предоставив горничной графини заниматься ее волосами, когда дверь отворилась и вошел Джеймс.

Он переоделся в вечерний костюм. В черном фраке, ослепительно белой сорочке, с влажными после мытья волосами, он казался невероятно красивым.

И Эмма с безмолвным стоном осознала то, чего не могла более отрицать.

Она любит его.

Он дразнил и подначивал ее, раздражал и бесил, а порой приводил в ярость. Но никогда не поворачивался к ней спиной. Не было случая — за исключением того раза, когда она призналась ему, что выходит замуж за другого, — когда он не сделал бы все, что в его силах, чтобы доставить ей удовольствие.

— Я почти закончила, милорд, — сообщила горничная графини, Памела. Воткнув последние шпильки в прическу Эммы, она взглянула на отражение в высившемся перед ними золоченом зеркале и с удовлетворенной улыбкой добавила: — Вы выглядите как картинка, миледи. — Затем на ее добродушное лицо набежали озабоченные морщинки. — Что-то вы побледнели! Вы, случайно, не простудились?