Слёзы Марии-Антуанетты

Сначала молчание близнецов его встревожило, но потом он совершенно успокоился. Зато много беспокойств ему стала доставлять жена. До сих пор Лиза была образцовой матерью, проявляя к детям столько внимания и ласки, сколько требуется, но никогда не впадала в крайности. А с появлением этого младенца ее будто подменили. Лиза была чрезмерно нежна с малышом, заявила, что хочет кормить сама — с близнецами это было невозможно! — чем повергла Альдо в состояние глухого недовольства. Он по-прежнему был без ума от жены и испытывал эгоистический страх, что ее восхитительная грудь пострадает от неустанных атак маленького обжоры. Но не посмел ничего возразить, потому что фиолетовые глаза Лизы начинали лучиться, едва один из ее розовых сосков исчезал в жадном ротике младенца. Удрученный супруг в такие минуты удалялся в свой рабочий кабинет с чувством, будто его обкрадывают прямо на глазах.

Вполне естественно, что, когда настало время уезжать в Париж, Лиза категорически отказалась сопровождать мужа:

— Ты должен понять, что я не могу оставить Марко, а он слишком мал для долгого путешествия на поезде!

— Мы, Морозини, привыкли вступать на дорогу приключений, едва открыв глаза! — проворчал Альдо. — Добрая пинта молока, и можно поднимать парус!

Лиза расхохоталась:

— Ты не преувеличиваешь?

— Ну разве совсем чуть-чуть! Но ведь и ты перебарщиваешь: нам предстоит поездка не в вагоне для скота, а в «Восточном экспрессе».

— Я знаю, но у меня может пропасть молоко из-за самого пустячного происшествия! А младенцу оно необходимо…

— В таких ситуациях из тебя вылезает истинная швейцарка! — разочарованно вздохнул Альдо.

— Тебя это не устраивает? — осведомилась Лиза, и глаза ее вспыхнули гневным огнем.

— Ты хорошо знаешь, что меня устраивает все, но эта выставка будет чем-то вроде семейного собрания: помимо тетушки Амели и Мари-Анжелин, которым не терпится взглянуть на наше сокровище, практически согласился приехать твой отец, и не исключено, что твоя бабушка тоже отважится на поездку! Так что, по-прежнему нет?

— По-прежнему нет. Я боюсь за Марко, он такой слабенький…

— Восемь фунтов при рождении! Неужели мало?

— Да нет… но что-то подсказывает мне: нам лучше остаться здесь. Папа и бабушка смогут заглянуть к нам на обратном пути!

— Насчет нашей дорогой старушки я еще могу согласиться, но Морицу это совсем не с руки. Я никогда не слышал о том, что кратчайший путь из Парижа в Цюрих проходит через Венецию!

— Не беспокойся! Он к нам приедет. Хотя бы в сентябре, на крестины!

Настаивать было бесполезно. Побежденный и поэтому еще более недовольный Альдо отправился в Париж один, в очередной раз доверив магазин дорогому Ги Бюто, своему бывшему наставнику, который теперь чрезвычайно успешно управлял делами Морозини, и секретарю — Анджело Пизани. А также жене, которая в течение нескольких лет была самой превосходной его сотрудницей в облике голландки Мины Ван Зельтен, плохо одетой и блеклой девицы с обширной эрудицией [21]… С той поры многое изменилось, из куколки выпорхнула бабочка, теперь Лиза была женой, возлюбленной, лучшей подругой, советчицей и матерью троих его детей. Он питал к ней безграничную любовь, хотя два раза все же пробил небольшую брешь в их браке [22]. Альдо было очень горько, что его лишили первенства из-за бутуза ростом в пятьдесят сантиметров, который вольготно расположился в завоеванной стране — при молчаливом одобрении всех близких, распростертых ниц. Он ведь и сам входил в их число. Это был «его сын», он им гордился. Вот только в свою спальню Лиза его не допускала — как же, молоко! — и он очень страдал от этого…

Сигарета, о которой он забыл, догорев, обожгла ему пальцы, и это вернуло Альдо к реальности. К тому же громко зазвучали голоса людей, вырвавшихся из дворца и устремившихся к полотняному павильону — всем хотелось подкрепиться!

Светские приемы всегда казались ему очень странным социальным феноменом. Едва на горизонте возникал буфет, как самые элегантные и воспитанные люди слетались к нему, словно стая саранчи. Конечно, после долгих церемоний наподобие аристократической свадьбы, бесконечных заседаний и нудных речей пустота в желудке возникает почти у каждого, и это служило неким оправданием. Вот как сейчас: гости, завершив официальный осмотр выставки, хлынули в английский сад столь плотными рядами, что Морозини едва успел встать за дерево из опасения, что его просто сметут. Посетители Трианона, вынужденные молчать довольно долгое время, пока академик излагал им научные факты и гипотезы, теперь не закрывали рта. Все это напоминало гудящий рой, изгнанный из улья… И вдруг сквозь неясный шум множества голосов прорезался отчаянный крик. Все замерли…

Секундное оцепенение сменилось хором громких возгласов и даже воплей. Некоторые женщины рыдали. Одна лишилась чувств, а толпа, расступившись, образовала подобие круга. Морозини устремился вперед, без излишних церемоний пробивая себе дорогу, и оказался рядом с Вобреном, стоявшим в первом ряду.

— Что происходит?

Но он уже и так увидел: в центре круга на земле ничком лежал человек с кинжалом в спине… Странное дело: лезвие вонзилось в тело жертвы через карнавальную полумаску из черного бархата, как будто прикрепленную к его спине. Удар пришелся в одно из отверстий для глаз. Заинтригованный Альдо склонился и протянул руку, но молодой человек из тех, кто обеспечивал — кстати, не слишком успешно! — охрану порядка, остановил его:— Не надо ничего трогать, месье. Следует дождаться полиции…

— Я знаю, но мы должны убедиться, что этому человеку уже нельзя помочь, что он на самом деле мертв…

— Не сомневайтесь. Достаточно посмотреть, откуда торчит нож. Он вошел в сердце…

Безмолвие неподвижной потрясенной толпы раздражало Морозини. Ему хотелось что-то предпринять! Жиль хотя бы утешал заливавшуюся слезами Леонору. Он отвел ее к каменной скамье, бережно усадил на нее и нежно похлопывал по руке. Между тем муж красавицы сохранял полное бесстрастие. Стоя в двух шагах от Альдо и небрежно опираясь на трость, он поглядывал на премьер-министра и хранителя, которые спокойно беседовали, в то время как охранники выставки торопились занять все ключевые позиции в ожидании коллег из полиции Версаля. Те не замедлили явиться. Альдо же подошел к шотландцу, чье поведение выглядело по меньшей мере странным: он даже не пытался помочь своей прекрасной супруге, а предоставил эту возможность другому мужчине, не скрывавшему своих истинных чувств.

Кроуфорд был рослым массивным человеком, у которого фигура и голова как будто принадлежали к разным историческим эпохам. Великолепно сшитый и, несомненно, английский костюм вполне соотносился с XX веком, а седеющие волосы, обрамлявшие большую лысину и спадавшие на ворот пиджака, крупный нос и живые глаза за стеклами маленьких круглых очков в золотой оправе придавали ему явное сходство с Бенджамином Франклином [23]. Такой контраст нисколько не смущал Кроуфорда, напротив, он это подчеркивал и уверял даже, что трость с золотым набалдашником, необходимая ему из-за легкой хромоты, когда-то принадлежала отцу громоотвода, с которым он находится в отдаленном родстве.

Увидев рядом с собой Альдо, он взглянул на него поверх очков, улыбнувшись одними губами.

— Странная история, не находите? Не выпить ли нам чего-нибудь покрепче, чтобы прийти в себя?

— Почему бы и нет? В этом желании мы не одиноки…

Действительно, многие жаждущие, на короткое время забыв о буфете, поспешили вспомнить о нем. Жиль Вобрен в числе первых раздобыл бокал шампанского и теперь бережно отпаивал свою даму сердца.

Кроуфорд и Альдо едва успели опрокинуть по стаканчику, как за ними явился полицейский: на место преступления только что прибыл комиссар Лемерсье, который желал видеть всех свидетелей драмы.