Катрин и хранитель сокровищ

Проснувшись на следующее утро, Катрин первым делом побежала к окну. Она распахнула деревянные ставни и высунулась наружу, окунувшись в свежий утренний воздух. У нее вырвалось странное тревожное восклицание: от цыганского табора не осталось и следа… за исключением черных кругов на траве, там, где были костры.

Должно быть, цыгане ушли очень рано, еще до рассвета, растаяв в сумеречном свете, как сновидения. Вокруг было тихо и спокойно. Вакханалия минувшей ночи рассеялась, как дым от лагерных костров. Кто-то свистел. Катрин увидела, что это один из солдат эскорта, и обратилась у нему:

— Скажи мессиру де Руссэ, что я хочу поговорить с ним.

Человек улыбнулся, поклонился и исчез за углом.

Через несколько минут Жак де Руссэ постучался в дверь комнаты, занимаемой обеими женщинами. Готовясь принять его, Катрин стояла у окна, одетая в ниспадающий складками капот. Эрменгарда, однако, была еще в постели. Она укрылась одеялом, но юный капитан не обратил на нее внимания: он был обеспокоен выражением лица Катрин.

— Вы видели Сару сегодня утром? — спросила Катрин, слишком взволнованная для того, чтобы ответить на уважительное приветствие молодого человека.

— Нет, но один из моих людей видел ее на рассвете.

Она ушла с цыганами.

— Ушла?

Сильная боль утраты пронзила Катрин, и она почувствовала, что может разреветься, как маленькая потерявшаяся девочка. Эрменгарда была права: давние узы привязанности и нежности мало значили для Сары в тот момент, когда ее искушало очарование прежней бродячей жизни. Катрин была вынуждена признать то, что не хотела признавать накануне вечером. Она опустила голову, и Жак увидел, как по ее щеке побежала слеза.

— Что? Вы плачете? — удивленно спросил он.

— Да… Сейчас я приду в себя. Спасибо, Жак. Мы будем готовы через час. Пожалуйста, проследите, чтобы все было в порядке.

Она отвернулась к окну, чтобы спрятать свои слезы, и смущенный Жак не рискнул даже попытаться ее утешить.

Эрменгарда пожала плечами и из глубины своей удобной кровати сделал ему знак уйти. Как только за ним закрылась дверь, она вскочила с постели, босиком подбежала к Катрин и обняла ее.

— Поплачь хорошенько, моя дорогая… Я никогда не думала, что то, что я сказала вчера вечером, так быстро сбудется! Ты не должна думать, будто Сара тебя не любит, — это просто означает, что Сара принадлежит к племени перелетных птиц. Есть вещи, которым они ни в силах противиться. Они уходят, но всегда возвращаются.

Катрин покачала головой, сдерживая рыдания.

— Она никогда не вернется! Она вновь нашла свой народ, свою родную стихию… но мне действительно больно от того, что она ушла не попрощавшись.

— Вероятно, она думала, что у нее не хватит мужества уйти, если она придет прощаться… Теперь одевайся, Катрин, и поедем своей дорогой. Здесь слишком тяжело!

Час спустя носилки, в которых путешествовали две женщины, вновь были в пути. Солнце стояло уже высоко. Жак де Руссэ напевал про себя какие-то песни. Он ехал недалеко от них, не смея взглянуть на Катрин. Она продолжала прикладывать к глазам свой кружевной платочек, и молодой человек был огорчен своей неспособностью ее утешить. Ехали молча. К полудню пересекли границу Бургундии, не встретив Сару и ее цыганского племени. Казалось, они растворились в утреннем воздухе.

Катрин была искренне рада вернуться в свой дом на улице Пергаментщиков и найти там Абу — аль-Хайра, занятого, но дружелюбного, как всегда, и готового встретить ее. Маленький доктор теперь редко покидал свою лабораторию, где, благодаря щедрости Гарэна, у него было все необходимое для экспериментов. Посыльные продолжали прибывать из Брюгге и Венеции с оборудованием, травами, металлами и специями, из которых доктор готовил снадобья и лекарства. Вид Катрин, закутанной в покрывала и повязки, вызвал у него такую же реакцию, как нападение на произведение искусства. Он впал в ужасную ярость, и Катрин не посмела признаться, что именно Гарэн виноват в этом. Кроме того, она не хотела разрушать ту благодарность и уважение, которые мавританский доктор питал к своему хозяину и покровителю. Катрин рассказала Абу-аль-Хайру туманную историю о падении с лошади, когда ехала через поле, покрытое колючим кустарником. Абу-аль-Хайр из вежливости сделал вид, что поверил.

Несмотря на ее бурные протесты, он настоял на осмотре ее ран. Тщательно осмотрев рубцы и шрамы, он, к ее облегчению, не сделал никаких замечаний, и только, осторожно ощупывая ее спину, позволил себе заметить:

— Странно, как эти колючки разорвали кожу! Придется съездить на север, поискать их для себя.. — В его словах было столько иронии и доброты, что Катрин улыбнулась в ответ.

Доктор очень хвалил Сару за ее матарейский бальзам, заявив, что это верное средство от всех ран. Однако он предложил Катрин использовать для лица другую мазь, составленную из сладкого миндаля, розовой воды, мирра, камфоры и свиного жира, и дал ей горшочек этой мази с указаниями втирать ее утром и вечером.

Кроме того, он сделал все, что было в его силах, чтобы смягчить удар, нанесенный отъездом Сары.

Катрин еще не пришла в себя от внезапного ухода Сары и расценивала этот ее шаг как оскорбление. Постепенно гнев Катрин уступил место печали, но она стала недоверчивой и непокорной. Ей надоело быть игрушкой судьбы, гонимой событиями, независимо от ее воли. Ей казалось, что все решили использовать ее в своих интересах, не беря на себя труд узнать, хочет она это или нет. Прежде всего Филипп, который взял на себя право выдать ее замуж против ее воли, чтобы она стала более доступной для него. Затем Гарэн, который женился на ней только формально, и не считая нужным объяснить свое холодное отношение к ней. Катрин так и не смогла решить, чем была для Гарэна: произведением искусства, которое нужно украшать и выставлять напоказ, или же рабыней, жизнь и смерть которой были в его руках. После ужасного наказания она склонялась к последнему: ведь если бы Эрменгарда вовремя не появилась, он наверняка бы убил ее или сильно искалечил. Катрин также не могла решить, как относится к Арно, который то принимал ее, то отвергал, в зависимости от настроения. Арно де Монсальви играл ее чувствами, пренебрегая ее любовью, оскорблял ее. Он считал вправе судить ее жизнь, давая ей понять, что она существо низшего порядка. И наконец, Сара, которой она полностью доверяла, которая была ее другом и которая теперь покинула ее, даже не попрощавшись, чтобы уйти с бродячим племенем, которого она никогда раньше не видела, но которое оказалось с нею одной крови!

Бегство Сары стало последней каплей, переполнившей чашу терпения. Катрин решила, что время уступок и смиренно склоненной головы миновало, отныне и в дальнейшем она сама будет заботится о себе и поступать, как ей нравится, не думая о том, нравится ли это остальным. Казалось, все считали себя вправе делать с ней, что хотят, и она не видела причин, почему бы и ей не вести себя точно так же…

Абу-аль-Хайр следил за выражением ее лица и читал ее мысли так же легко, как если бы они были произнесены вслух.

Теперь, обновив повязку на ее правой руке, он улыбнулся и сказал:

— Вы слишком полагаетесь на людей и на обстоятельства. Жизнь — это битва, где нет правил, дикие джунгли, где сильный пожирает слабого и кормится его плотью.

— Я не сомневаюсь, — сказала с улыбкой Катрин, — что какой-нибудь поэт или философ в вашей стране записал размышления по этому поводу.

— Действительно, их много, поскольку это та правда, которая питает философа. Поэт напоминает сам:

Ты коварства бегущих небес опасайся.

Нет друзей у тебя, а с врагами не знайся.

Не надейся на завтра, сегодня живи.

Стать собою самим хоть на миг попытайся…

1

— Это прекрасно, — .задумчиво сказала Катрин. — Кто это написал? Хафиз?

— Нет, Омар Хайям… пьяница, но он знал, о чем писал. Бегство вашей служанки причинило вам боль, это естественно, но вы ничего не можете с этим поделать, зачем же себя мучить? Жизнь продолжается…