Неукротимый

Шайна вздрогнула и напряглась. Шершавая ладонь замерла на талии, а затем поползла вверх, к груди. Достигла желанного берега и легла на упругую, трепещущую плоть. Длинные сильные пальцы принялись описывать медленные круги, легко касаясь тугих розовых сосков.

Сквозь последние клочки хмельного тумана, все еще стоявшего в голове Шайны, пробился сигнал опасности. Но против ее воли верх одержали новые чувства, рожденные прикосновением горячих мужских рук. Выросшая в тепличных условиях, Шайна не имела ни малейшего понятия об интимных отношениях между мужчинами и женщинами. И сейчас, отдаваясь неизведанным прежде ощущениям, она думала только о том, что умрет, если руки, ласкающие ее, вдруг прекратят свой танец.

Сильная ладонь опустилась ниже, скользнула по атласной коже живота, легла на бедро, и, описав по нему плавную дугу, вернулась наверх. Шайна задохнулась и задрожала, когда пальцы Габриеля стали ритмично и нежно сжимать ее грудь. Возбуждение ее росло, и страх перед неизведанным смешивался с разгорающимся желанием.

«Пусть, пусть это случится», – шептала она сама себе, изнывая от желания, ошеломленная новыми чувствами, рождающимися в ней.

Габриель повернул Шайну на спину и навалился сверху. В полумраке каюты она рассмотрела его лицо – возбужденное, пылающее. Увидела арки бровей – густых и темных; разглядела причудливый изгиб верхней губы. Шайна глядела на Габриеля испуганно и удивленно. Он уловил ее замешательство и понял его причину, но было слишком поздно – он уже не мог отступить, не мог прекратить начатое.

Тело Шайны пронзила неожиданная, резкая боль, и она громко вскрикнула. Попыталась оттолкнуть Габриеля, вырваться из его объятий, вцепилась, царапая ногтями кожу, в его плечо. У нее было чувство, словно всю ее раздирают на части. Габриель мощным движением вошел в нее – лишая девственности, отбирая безвозвратно то сокровище, что так тщательно сберегали бедные родители Шайны для предназначавшегося ей в мужья какого-нибудь высокородного аристократа.

Габриель на мгновение замер. Он испытывал чувство вины за то, что только что совершил. Понимал, что испугал Шайну, причинил ей боль. Понимал, но не мог остановиться, сдержаться, не мог совладать со своим горящим в пылу страсти телом. Огонь, бушевавший в нем, можно было погасить только близостью с этой прекрасной, трепещущей, плачущей в его руках девушкой.

Тихо шепча какие-то бессвязные слова, Габриель начал двигаться внутри Шайны – сначала медленно, осторожно, а затем все быстрей и сильней. Он слышал ее всхлипывания, чувствовал губами горячую влагу ее слез. Ему трудно было представить глубину и силу чувств, переживаемых Шайной, – за всю свою жизнь он впервые имел дело с девственницей. Все девушки рано или поздно проходят через это, и Габриель подумал, что спустя какое-то время она забудет причиненную ей боль, страх ее пройдет, и все будет хорошо.

А затем все мысли исчезли и осталось лишь неудержимое движение, страсть и дрожь возбужденного тела. Мир исчез – остался только миг высшего наслаждения.

Чуть позже, когда он утолил наконец свое желание, Габриель узнал все-таки истинные чувства Шайны. Присев на край постели и мучительно размышляя о том, что он должен сейчас сказать, Габриель встретился с ее холодным взглядом. Слезы уже высохли на щеках Шайны, и в тишине каюты твердо и отчетливо прозвучали ее слова:

– Я ненавижу вас, Габриель Форчун! И буду ненавидеть до последнего моего дня на этой земле. Чего бы мне ни стоило, клянусь, я отплачу вам сполна за все, что вы сделали со мной!

3

Если кто-то из экипажа и заметил перемены, произошедшие с капитаном «Золотой Фортуны» – нахмуренный взгляд, напряженный вид, безразличие ко всему, что происходит на палубе, – то никак не выражал своего отношения к этому. Во всяком случае вслух. Другое дело – задушевные разговоры в тесных кубриках, где свободные от вахты моряки коротали недолгие свободные часы. Вот здесь, в полутемном трюме, каждый давал волю своему языку.

Общее мнение было единым и определенным: все дело в женщине. А как иначе? Недаром старинное морское поверье гласит: женщина на борту всегда приносит несчастье. Так что причина всех перемен в капитане – конечно же, она, красотка, поселившаяся в его каюте.

– Вот я и говорю: никак нельзя было брать ее на борт, – делился своими мыслями с товарищами молоденький матрос. – Я понял это в ту самую минуту, когда он причалил к борту с этой красоткой!

– Да, да, женщина на борту – жди несчастья, – соглашался с ним старый пират с черной повязкой, прикрывавшей пустую глазницу. – Самое милое дело стравить ее за борт, акулам на обед. Может, наш кэп догадается и сделает так, а, парни?

В ответ послышались одобрительные возгласы, сквозь которые пробился чей-то робкий голос в защиту Шайны:

– А я разглядел ее хорошенько, когда она поднималась на борт, – сказал Том, самый молодой матрос в экипаже Габриеля. – И скажу вам, сэры, это самая красивая женщина, которую я когда-либо видел.

В ответ на него посыпался град, объедков и прочей дряни, попавшейся под руку. Том прикрыл голову, пытаясь укрыться от предметов, летевших на него со всех сторон. Он забился поглубже в свой гамак, прижался к переборке и больше не промолвил ни слова. Но перед глазами его стояла прекрасная девушка с серебряными волосами, легко поднимающаяся на палубу «Фортуны». Теперь Том понимал, каким бывает счастье: прекрасный корабль, надежный экипаж и красивая женщина рядом с тобой – так близко, что ты слышишь ее дыхание.

– Ясное дело, все из-за этой женщины, – неторопливо размышлял вслух седой морской волк. – Но зачем кэп привел ее на судно? Я знаю нашего капитана давно, но никогда с ним такого прежде не случалось – я вам точно говорю. Он всегда был, как мы, всегда был с нами. Когда нам нужна женщина, мы ее находим и берем. И он всегда поступал так же. Находил, получал от нее все, что ему нужно, и привет, поплыли дальше.

– А я думаю, вот в чем тут загвоздка, – подал голос рыжий канонир. – Не устоял наш капитан перед ее красотой, ну а она и рада стараться – запустила в него свои коготки. Околдовала его и теперь вертит им как хочет.

Помолчали. Да и о чем тут было говорить? Изменить что-либо никому из них было не под силу.

– Так, думаете, в этом дело? – прервал наконец молчание высокий нервный матрос. – Полагаете, она запустила свои коготки в нашего кэпа?

– Ерунда! – авторитетно заметил приятель канонира. – Наш кэп не из тех, кого можно опутать!

Перемены в поведении Габриеля начались на следующий день после выхода из Нью-Провиденса. Накануне он поднялся на борт с красивой женщиной и устроил ее в своей каюте. Что у них произошло потом, об этом экипаж мог лишь предполагать и догадываться, но факт есть факт – за следующие три дня плавания эту женщину не видел никто. Ни разу.

А на самом деле произошло то, чего никто из экипажа не мог и предположить – даже в самых смелых догадках. Ровным счетом ничего не произошло между Габриелем и Шайной после той ночи. За три дня они не обменялись ни единым словом. Габриель не знал, как подступиться к девушке, а Шайна даже не смотрела в его сторону. Правда, несколько раз Габриель ловил на себе ее взгляд, но, боже, лучше бы ему не видеть этих глаз – укоряющих, презирающих, не оставляющих ни малейшей надежды на то, что когда-нибудь лед в них растает.

Ночью Габриель стоял на палубе возле перил. Тусклый свет фонарей на мачтах терялся во тьме. Не было видно ни звезд, ни луны – небо затянули низкие тяжелые облака. Море за бортом было чернильно-черным, неспокойным, мрачным – одним словом, таким же тревожным и беспросветным, как душа Габриеля. Он неотступно думал о Шайне, сидевшей сейчас в его каюте – так близко и так недоступно далеко. Думал о ее гневе и о ее упрямстве. Вспоминал ту ночь – то сокрушаясь, то недоумевая. В конце концов, разве она сама не хотела этого? Разве ее нежная плоть не трепетала от желания, не раскрывалась ему навстречу, словно чудесный цветок? О, как мучительно вспоминать это прекрасное тело, атласную кожу, упругую грудь…