Слезы печали

Харриет сидела в середине стола рядом с Жабо. Они о чем-то шептались, и она казалась рассерженной… Я заметила, что Флоретт внимательно наблюдает за ними. Прямо у меня на глазах разыгрывалась какая-то драма. Мне были очень интересны рассказы месье Ламотта, но в то же время я была заинтригована личностью Харриет и хотела знать, из-за чего они ссорятся с Жабо.

Я обрадовалась, когда разговор принял более общий характер и присутствующие начали обсуждать пьесы, тут же разыгрывая перед нами небольшие отрывки. Харриет пела, большинство этих песен я знала, они были написаны на стихи Шекспира. Пела она по-французски, а затем по-английски, и мне особенно понравилась одна песня:

В руках у нее была лютня, она сама себе аккомпанировала, и мне казалось, что не может быть зрелища чудесней, чем Харриет с черными, ниспадающими на плечи волосами и сверкающими глазами на необычайно бледном лице.

— На сцене нужно побольше петь, — сказала мадам Ламотт, ласково поглаживая мягкие золотистые волосы Фенна. — Зрителям это нравится.

— У вас прекрасный голос! — похвалила я, глядя на Харриет.

Она пожала плечами:

— Скорее, сносный.

— Какая у вас, должно быть, чудесная жизнь! — воскликнула я.

Актеры рассмеялись, и для меня остались непонятными взгляды, которыми они обменялись. Уже позже я поняла, что они были несколько циничными.

Месье Ламотт сказал:

— О да, это великолепная жизнь… на иную я не согласился бы. Тяжелые у нас времена. Что же касается английских актеров, то для них… жизнь стала просто трагедией. Что за варвар этот Кромвель! Насколько я понимаю, в Англии сейчас вообще нет театра. Боже, храни вашу несчастную страну, юная леди!

— Когда в страну вернется король, у нас опять появятся театры, — ответила я.

— Но людей уже не устроят старые «Глобус» и «Кокпит», — сказала Харриет. Им будут нужны новые театры. Интересно, увижу ли я их когда-нибудь?

После этого возобновился общий разговор. Вино лилось рекой, мерцали свечи, и мне хотелось, чтобы этот вечер длился бесконечно, но веки отказывались слушаться меня и слипались сами собой. Дети клевали носами, а Лукас совсем засыпал.

Я приказала Жанне уложить детей в постели, и мадам Ламотт настояла на том, что сама отнесет маленького Фенна.

Приятный вечер окончился. Мадам Ламотт, уложив и поцеловав на ночь детей, которые уже почти спали, сказала, что гостям тоже неплохо выспаться перед трудным путешествием.

Я со слугами проводила их в предназначенные для гостей комнаты: трех женщин — в одну, а мужчин — в другую. Я извинилась за то, что могу обеспечить им лишь такие скромные условия, на что месье Ламотт ответил:

— Это просто царственные покои, дорогая, просто царственные!

Затем я удалилась в свою комнату, разделась, легла в постель и попыталась уснуть, но была так возбуждена, что не могла сомкнуть глаз.

Я глубоко сожалела о том, что утром актеры покинут нас. Жизнь в замке вернется в обычное русло и опять станет, как я теперь сознавала, нестерпимо скучной. Я больше никогда не смогу испытывать радость от наших незатейливых развлечений. Мне хотелось стать актрисой, такой же, как Харриет Мэйн. Она явно выделялась в этой труппе.

Как великолепно она играла, и как бы мне хотелось, чтобы слова ее роли звучали на английском языке! То, что мы видели, было сокращенным переводом пьесы на французский… и в переводе произведение, как и следовало ожидать, во многом проигрывало. Месье Ламотт сказал, что это одна из самых популярных пьес Шекспира, именно поэтому ее и перевели на французский. Может быть, им следовало бы показать нам какую-нибудь французскую пьесу, но они хотели угодить нам, поставив Шекспира.

Какими они были очаровательными! Какими грациозными! Конечно, актерская игра — это притворство, но какое наслаждение она доставляет!

Я погрузилась в мечты. Я представляла себе, что король Карл занял свой трон, что он открыл по всей стране театры и наши родители вместе в нами возвращаются в Англию. При дворе ставят для короля пьесу, в которой главную роль играю я.

Это было естественным продолжением волшебного вечера.

И тут я услышала голоса и села в кровати. Эти приглушенные, шипящие голоса раздавались из коридора…

Я набросила на себя шаль и, подойдя к двери, тихонько приоткрыла ее.

— Мне просто тошно, я устала от твоей ревности, — раздался голос Харриет.

— Ревность! Не хотелось бы мне быть на твоем месте. Сегодняшнюю фаворитку завтра выбрасывают.

— Тебе, конечно, лучше знать, — подхватила Харриет, — ты-то давно болтаешься на вторых ролях.

Флоретт размахнулась и отвесила Харриет пощечину. Я отчетливо услышала ее звук.

— Так ты вздумала распускать руки! — и с этими словами Харриет нанесла ответный удар.

— Ах ты, английская шлюха… — ответила соперница и, к моему ужасу, вновь замахнулась.

Я увидела, как Харриет перехватила ее запястье и дернула Флоретт за руку. Та сумела освободиться, и Харриет отступила назад. Позади нее находились три ступеньки — хорошо, что не целая лестница. Споткнувшись, она упала.

— Это послужит тебе хорошим уроком! — прошипела Флоретт. — Упасть еще до того, как тебя бросил Жабо! Это подготовит тебя к будущим событиям.

Я уже наполовину высунулась из двери, чтобы посмотреть, не пострадала ли Харриет, но сообразила, что, будучи свидетельницей их ссоры, могу привести их в смущение, поэтому отступила в комнату. Я увидела, что Харриет встает на ноги и, пошатываясь, поднимается по ступенькам.

— Давай-давай! — поощряла ее Флоретт. — С тобой ничего не случилось. Даже если на тебя обрушится каменная стена, ты будешь подпрыгивать от радости. Таким, как ты, все нипочем.

— Тогда тебе следует вести себя со мной поосторожней, — сказала Харриет.

Флоретт рассмеялась и вошла в комнату для гостей.

Через несколько секунд за ней последовала и Харриет.

Было ясно, что они ненавидят друг друга, и, судя по всему, причиной служил красавчик Жабо. Я решила, что жизнь актеров чрезвычайно интересна, но назвать ее мирной никак нельзя.

Я проснулась рано утром. Накануне я долго не могла уснуть, спала беспокойно, а когда проснулась, то первой моей мыслью было намерение хорошенько накормить актеров перед тем, как они отправятся в путь.

Я подошла к окну. Снегопад прекратился, лишь на земле лежал тонкий белый слой снега. Я подумала, что это может задержать их и они останутся с нами, так как погода очень уж неблагоприятна для путешествий. И тогда мы каждый вечер сможем смотреть спектакли.

На кухне уже находились Жак, Жанна и Марианна. Они готовили эль, хлеб и бекон, тоже решив как следует накормить гостей перед дорогой.

Замок словно ожил с их прибытием. Уже слышались голоса актеров — громкие, зычные: эти люди даже «доброе утро» не могли произнести просто, без драматической окраски. Мы чувствовали некоторую подавленность, так как вскоре они должны были покинуть нас.

Жанна собирала на стол, а Марианна шумно раздувала огонь в очаге, который так и тлел всю ночь.

Спустился месье Ламотт и сразу подошел ко мне. Он поцеловал мне руку и отвесил поклон.

— Дорогая госпожа, мне не часто доводилось ночевать с такими удобствами.

— Надеюсь, вы не замерзли.

— Меня всю ночь окутывала теплота вашего приема, — ответил он, видимо, давая мне понять, что одеял было недостаточно, чему я охотно верила.

Спустилась мадам Ламотт с нашими детишками, на ходу пересказывая им содержание какой-то пьесы из репертуара их труппы.

Она восторженно приветствовала меня и объявила, что за всю свою жизнь она (так же, как и другие члены труппы) ни от чего не получала такого удовольствия, как от пребывания в замке Контрив.