Звезды любви

Худощавый молодой человек, вышедший на балкон, огляделся в поисках того, к кому обращалась Диана.

Диана глубоко вздохнула и повернулась к сенатору. Улыбнувшись, она сказала:

— Нет, Клэй. Я тут одна. Наверное, я просто думала вслух.

— Ну, это бывает, — согласился он, подходя ближе. — Но вот прятаться от гостей — не слишком хорошо. — Он мягко, понимающе улыбнулся.

— Я знаю, — виновато ответила Диана. — Я просто вышла, чтобы глотнуть свежего воздуха. — Она одарила сенатора сияющей улыбкой, взяла его под руку и добавила: — Идемте в дом.

Но Клэй Додсон не тронулся с места. Он лишь не отрываясь смотрел на девушку. Наконец он произнес:

— Здесь действительно чудесно. И мы здесь вдвоем. Почему бы нам…

— Так кто это прячется от гостей?! — воскликнула Диана, заметив в его глазах выражение, которого предпочла бы не видеть. — Идемте! Я умираю от желания заглянуть в буфет!

Сенатор Додсон неохотно отправился в дом вслед за девушкой. Вечеринка тянулась уже второй час. Гости решили, что теперь в самый раз поднять бокалы с шампанским в честь улыбающейся почетной гостьи, и сенатор Клэй Додсон стал запевалой, когда хор приглашенных с воодушевлением исполнил «Она — отличный парень!».

Искренне тронутая, Диана смушенно порозовела и с улыбкой произнесла короткую благодарственную речь. И к собственному удивлению, обнаружила вдруг, что к глазам подступили слезы… ведь ей, пожалуй, никогда больше не придется увидеть этих людей.

А потом все обнимали Диану и просили не исчезать бесследно, и вот наконец Клэй проводил ее вниз по широкой лестнице и на улицу, в душную вашингтонскую ночь.

Молодой сенатор из Биллингса медленно шел рядом с Дианой к дому Говардов, расположенному неподалеку, всего в трех кварталах. Было довольно поздно. На улице не было прохожих. В тишине громко распевали сверчки, а где-то вдали, на реке, коротко свистнул буксир.

Молодые люди медленно шагали по тротуару, изредка обмениваясь словами. Все уже было сказано. Сенатор пребывал в мрачном настроении; его глаза то и дело скользили по бледному прекрасному лицу Дианы, по ее зачесанным наверх угольно-черным волосам… Диана, даже не глядя на него, ощущала его грусть.

Но она была так взволнована завтрашним отъездом, что едва ощущала землю под ногами; однако ей удавалось скрыть свое возбуждение.

Они дошли до огромного трехэтажного особняка Говардов. Страшась, что прощание затянется, что ей не удастся избежать объяснения с сенатором, Диана обернулась к Клэю, едва они остановились у парадного входа с висящим над ним ярким фонарем.

— Клэй, милый Клэй, — мягко сказала она. — Это были прекрасные годы. Спасибо вам за все.

— Диана, — проговорил он сдавленным голосом, — Диана. Внезапно он схватил ее за руку, чтобы притянуть к себе.

Диана от изумления открыла рот, но в этот момент из ее руки вылетел сложенный листок бумаги. Он упал на мощеный тротуар у ног девушки. Глаза сенатора остановились на нем. Молодой человек поднял бумажку и развернул ее, чтобы рассмотреть в свете электрического фонаря.

Это был билет на экспресс Тихоокеанской железной дороги. Яркими синими чернилами на нем было написано: «Денвер, Колорадо».

— Диана, мне бы очень хотелось, чтобы вы передумали…

Диана не дала ему договорить. Она быстро поцеловала сенатора, пожелала ему доброй ночи и торопливо вошла в дом, чтобы собрать вещи для дальнего путешествия:

Глава 3

Несколькими днями позже, около двух часов пополудни, длинный поезд полз, извиваясь, по восточным долинам Колорадо. Его долгий путь из Канзаса в штате Миссури подходил к концу. Впереди уже обозначались, все приближаясь и приближаясь, грозные вершины Берегового хребта приводящих в трепет Скалистых гор, четко вырисовывающиеся на фоне безоблачного августовского неба.

Направляясь прямиком к этим взмывающим ввысь горам, пыхтящий паровоз горделиво тащил внушительную процессию из тридцати четырех вагонов. Лишь на самом локомотиве не было яркой, бросающейся в глаза надписи, украшавшей каждый из вагонов: «Шоу „Дикий Запад“ полковника Бака Бакхэннана». Буквы сверкали золотом.

В самом начале поезда, в пышущей жаром кабине, Боз Уитман, машинист, соскочил со своей вращающейся табуретки. Улыбаясь от уха до уха, Боз дотянулся до шнурка, висящего над его головой. Паровоз тут же издал долгий, громкий свист, напугавший небольшое стадо беломордых коров, пасшихся неподалеку от железной дороги. Машинист возбужденно рассмеялся. На нем были форменная полосатая железнодорожная фуражка, яркий красный шейный платок, красная рубаха, полосатый комбинезон и автомобильные очки, защищавшие его чувствительные шестидесятидвухлетние глаза от пыли и золы.

Продолжая смеяться, Боз снова дернул за шнур свистка, потом передвинул регулятор и дернул за ручку тормоза. Раздался оглушительный скрежет. Оранжевые искры вылетели из-под стальных колес. Постепенно поезд замедлил ход и остановился. Удивленные актеры и рабочие выглядывали в окна вагонов, гадая, почему они остановились, если до Денвера оставалось еще не меньше двух миль.

Когда локомотив остановился окончательно, в конце поезда открылись раздвижные двери одного из вагонов; вагон был из тех, в которых перевозили животных. На землю спустили широкий трап. Затем в дверях показался широкоплечий, крепко сложенный молодой человек с темно-русыми волосами.

В программе выступления этот человек значился как Малыш Чероки; сейчас он успокаивал нервничавшего гнедого жеребца, основательно нагруженного оружием и походным снаряжением, заставляя того спуститься по трапу из вагона.

Следом за Малышом Чероки выбрались два мускулистых укротителя, постоянно участвовавших в шоу полковника Бакхэннана, — это были братья Лезервуд, Дэнни и Дэви. Веселые, громкоголосые, братья Лезервуд грубо дергали поводья лошадей, не слишком тревожась о том, что железные удила больно ранят нежные рты животных.

Следом за ними показался невысокий ковбой средних лет. Уильям Джонс, или Коротышка, был некрупным человеком с обветренным лицом; он был таким тощим, что на нем едва удерживались штаны. На шее болтался серебряный свисток на цепочке, а с губы свисала сигарета. Одной рукой поддергивая бриджи, а в другой держа поводья, он вел за собой чалого мерина, вглядываясь в окружающее сквозь дым сигареты. Не вынимая изо рта самокрутки, Коротышка предостерегал бездумных долговязых братьев Лезервуд:

— Эй, мальчики, полегче! Полегче!

Коротышка был главным конюхом труппы, и он совершенно не выносил, когда с животными обращались плохо. Очень тихий, очень застенчивый человек, Коротышка всегда был мягок с Божьими тварями — людьми и животными, — и его болезненно задевало то, как задиристые Лезервуды терзают испуганных лошадей.

Вместе с Коротышкой из вагона вышел седоволосый старый индеец; его бронзовое, обветренное лицо с резкими чертами пересекали глубокие морщины. Индеец разделял тревогу Коротышки за лошадей. Он вел в поводу крупного пони. Индейца звали Древний Глаз, и когда-то он был вождем племени ютов в Колорадо. Но те дни давно миновали. Древний Глаз уже проводил семьдесят пятую зиму своей жизни. Последние двадцать лет он провел в разъездах вместе с шоу «Дикий Запад». Древний Глаз прекрасно понимал, что теперь он не представляет для полковника Бакхэннана такой ценности, как в былые времена. Он слишком состарился, чтобы изображать свирепого воина, — а именно такой была прежде его роль в шоу. Но он знал, что до тех пор, пока будет существовать это представление, он останется в нем, в труппе, с полковником и своими старыми любимыми друзьями.

Забросив длинные кожаные поводья на склоненную голову пони, Древний Глаз с легким кряхтеньем взобрался в седло. Вдруг старый ют содрогнулся. Коротышка заметил, как плотное, полное тело юта пронзила дрожь.

— Эй, вождь, с тобой все в порядке? — негромко спросил Коротышка, чтобы никто, кроме Древнего Глаза, не мог услышать его. — Ты не заболел?

Древний Глаз передернул плечами и отрицательно качнул головой, заставив жесткие седые волосы, достигающие плеч, взметнуться вокруг темного сморщенного лица. Он посмотрел в глаза Коротышке и признался: