Моя Теодосия

– Здесь больше не на что сесть, моя дорогая, – сказал Мерни с мрачным юмором.

Она осмотрела грязную комнату. Колеблющееся пламя свечи освещало балки, с которых длинными клочьями свисала паутина и пыль. По полу бегали тараканы. Парочка в соседней комнате разразилась хриплой песней. Затем последовал звон бутылок. Глаза Тео наполнились слезами.

– Я хотела, чтобы все было красиво, Мерни, это наши последние часы вместе. Это должно было быть как прежде: солнце, деревья, река, которую мы любили. Я никогда не испытывала там неловкости. А здесь…

Он молча прижался губами к ее волосам.

– Не уезжай на запад, – прошептала она. – Я не дам тебе уехать. Оставайся около меня, мой любимый. Ты будешь в безопасности. И иногда мы сможем встречаться.

Он приподнял ее голову и посмотрел ей в глаза.

– Иногда мы можем встречаться, – повторил он горько. – Как, Теодосия? В местах вроде этого?

Она отпрянула и, закрыв лицо руками, упала на матрас.

– Я думала, ты любишь меня, – воскликнула она. Он наклонился к ней:

– Я люблю. Никогда у меня не будет никого. Разве ты это не знаешь?

Она медленно повернулась и посмотрела на него с печальной нежностью.

– Да, я знаю это, – прошептала она.

Он поцеловал ее так страстно, как никогда не целовал до этого, даже в тот первый день у реки, с грубостью желания, давно сдерживаемого. Вдруг она замерла; за ответной страстью он увидел в ее глазах мучительный страх.

Он резко встал и пересек комнату. Подойдя к окну, он дернул раму. Окно не открылось. Он нажал сильнее. Тогда он гневно ударил кулаком по стеклу. Свежий сырой воздух повеял на него. Острый порез на руке доставил ему сильное удовольствие. Ему было больно, и боль успокоила его.

Тео лежала с закрытыми глазами там, где он ее оставил, неподвижно, только грудь ее резко опускалась и поднималась под голубым лифом.

– Теодосия, – сказал он резко, – для нас есть только один путь.

Она открыла глаза и посмотрела на него.

– Поедем со мной за горы. Там никто не будет задавать вопросы.

– За горы? – повторила она медленно. – Как мы можем?

Он сделал нетерпеливое движение.

– Мы будем не первыми, убегающими от затруднительного положения, возьмем новые имена, начнем новую жизнь в новом месте.

– Ты имеешь в виду, что я должна бросить своего мужа, своего ребенка, своего отца? – Она нахмурилась немного, будто пытаясь понять. – А ты, Мерни? Ты откажешься от своей экспедиции, потеряешь доверие президента и свою честь…

Он засмеялся сквозь сжатые губы:

– Очевидно. Никто не убегает с чужой женой, получив благословение высшего общества.

Он остановился, думая о невозможности этого дикого предложения, к которому страсть подвела его. Трудно представить Теодосию в деревянном сарае, пытающуюся приготовить дичь, которую он ей принес, отсутствие воды и другие трудности. Еще менее возможно представить ее одну в течение нескольких дней, без надежды на помощь в случае болезни или опасности, полагающуюся только на саму себя.

Многие женщины находили в себе силы, чтобы вести эту тяжелую пограничную жизнь, но, как бы он сильно ни любил ее, Льюис знал, что Теодосия никогда не будет одной из них. Несчастье сломает ее. И в этом случае физические лишения будут играть самую маленькую роль. Как долго ее любовь будет бороться с неизбежными угрызениями совести? Она может покинуть своего мужа без страданий, но не своего ребенка или отца.

«Я был дурак, – подумал он, – сентиментальный дурак». И он посмотрел на нее неожиданно враждебным взглядом.

Она поняла его и печально улыбнулась.

– Да, это невозможно, Мерни. Скоро мы возненавидели бы друг друга. Ты бы никогда не простил мне, что я пошла с тобой и помешала твоим планам. Мы не можем так безжалостно вырвать части наших жизней. Возможно, когда-нибудь все будет по-другому. Мы оба молоды. Ты вернешься из своей экспедиции… я знаю, ты вернешься. – Ее голос задрожал и оборвался.

Он обнял ее с нежностью, благодарный за ее мудрость, за то, что она поняла его.

– Конечно, я вернусь. Ты очень преувеличиваешь опасности.

– Ты будешь думать обо мне, Мерни, ночью, сидя у костра в своем лагере, слыша плеск воды в реках, которые ты найдешь в той далекой стране.

Она неожиданно выпрямилась, уставясь через открытое окно в черную ночь.

– Реки… Почему их значение так глубоко, так тревожно и в то же время завершающе – я не могу выразить этого. Однако вот в этой песне: «Вода распрощалась с морем… Однако она шепчет, в то время как течет, тоскуя, к родному дому». Бегущие воды тоскуют о море. Они означают для меня любовь, но они означают также и жизнь, и страх. Что такое море, Мерни? Это покой или смерть?

– Не знаю, моя дорогая, – ответил он улыбаясь. – Возможно, оба сразу, так как смерть – это покой, я думаю. Ты маленькая язычница. У индейцев такие же чувства к реке, как и у тебя.

Он говорил с легкостью, но он понял ее. Она затронула мистицизм в его собственной душе. Иногда, когда он был один в лесу, он чувствовал все проявления природы, наделенные каким-то внутренним значением. Он с нежностью смотрел на Тео. Он больше всего любил ее такой, какой она была сейчас, – ускользающей от него, недосягаемой. Ее умное лицо сияло какой-то таинственной красотой.

Мерни был несказанно рад, что он не обладал ею. Он не знал, какие были бы последствия – разочарование или неописуемый восторг, который еще больше привязал бы их друг к другу. В любом случае их любовь вылилась бы в новую, более стойкую форму, от которой они не смогли бы убежать. Сейчас они все еще были свободны.

Свеча неожиданно зашипела, и Тео повернула голову. Она вскрикнула и вскочила на ноги.

– Мерни, посмотри! Свеча! Она почти сгорела. Уже, должно быть, очень поздно. Что я буду делать, если папа вернется раньше меня?

– Элеонора придумает какое-нибудь объяснение. Не пугайся, моя дорогая. – Он поцеловал прядь ее длинных блестящих волос. Но, по правде, он подумал, что ей лучше уйти. Их время закончилось, и наступил момент вернуться каждому в свою собственную жизнь.

Она убрала волосы под капор, завязала ленты на своей накидке. Ее пальцы дрожали от спешки. Когда она была готова, они молча посмотрели друг на друга.

«Это все, – подумала она, – я должна запомнить. Его серебряно-золотые волосы; глаза, которые становятся мягче, когда смотрят на меня, и, наоборот, холодными, как сланец, когда смотрят на других; его руки, такие сильные и такие необычайно нежные».

– До свидания, моя любовь, – прошептала она.

– О, Мерни… я… – Ее голос сломался, и она выбежала из комнаты, проскользнув в дверь, словно темный дух.

Он услышал мягкий стук ее ног, сбегающих по лестнице, и увидел из окна, как она подбежала к ожидающей ее карете. Ее тяжелая дверь захлопнулась.

В то время как он медленно отошел от окна, свеча оплыла и погасла. Чувство потери и одиночества, казалось, заполнило угрюмую и темную комнату. Он бросился из дома почти бегом. Он хотел в таверну. Сейчас ему были необходимы большая кружка холодного шипящего эля, компания мужчин, откровенный мужской разговор. Там, возможно, он найдет успокоение и забудется.

Он вошел в таверну как раз, в то время как Аарон вернулся домой, где нашел Теодосию в белой ночной рубашке, собирающуюся лечь спать. Она пожаловалась, что голова еще больше болит, и быстро поцеловала его на ночь. Он отослал ее в постель без всяких подозрений.

Единственный раз в своей жизни Тео удачно обманула своего отца. Она не почувствовала ни триумфа, ни угрызений совести, ни тем более стыда – ничего, кроме физической слабости, такой непреодолимой, что ноги ее заболели, а разум притупился.

Меривезер Льюис покинул Вашингтон на рассвете пятого июля. Он ехал один и так тихо, будто выехал на прогулку. Он должен был встретить Вильяма Кларка у залива Харпера, и впереди у него были долгие месяцы сборов и приготовлений. Нужно тренировать людей, строить лодки и ждать зимы, чтобы попасть в Сент-Луис. И только после этого можно действительно начать подниматься по Миссури.