Ключи счастья. Том 1

— Вы думаете, что? Наверное, полсотни стоит, — говорит Лизогуб.

— Будет вам! Брешете! — Горленко машет на него рукой.

Он совсем захмелел от горилки.

— Какая прелесть! — задумчиво говорит Маня.

И рука ее нежно ласкает экзотическое растение.

Все наперерыв подают советы, где поставить пальму: в тени, в комнате, на террасе ли? Как поливать? Надо, чтоб ей не было тесно.

Только Нелидов брезгливо молчит.

Вера Филипповна растерялась. С одной стороны, совестно, с другой — лестно. Она так любит цветы.

Лика жадно глядит в лицо рабочего. Ей досадно, что он смотрит на Маню. Ну чего он на нее так смотрит?

Маня оборачивается невольно и встречает взгляд смелых глаз.

Что они хотят сказать ей? Неужели…

Щеки ее загораются румянцем. Восхищение рабочего трогает ее и волнует. Она отвечает ему нежной и благодарной улыбкой. Это длится всего один миг.

Маня и Нелидов в парке. Ускользнули незаметно. Народу так много. Кто за ними уследит?

Она бежит вперед, раздвигает ветки. Он позади.

Вдруг он видит ее туфли. Ее сбитые каблуки.

«Не женись на девушке, которая носит стоптанные башмаки» — вспоминается ему немецкая поговорка. И ему становится не по себе.

Они садятся в беседке.

— Я ревнив, — говорит Нелидов, до боли сжимая руки Мани. — Я ревную даже без любви. Из одного самолюбия. Нынче я понял, какие муки вы мне готовите. И мне стало страшно.

— Опять это вы? Не сердитесь, Николенька! Бедный рабочий! Может быть, в жизни его нет красок и солнца? И он теперь будет мечтать обо мне… Неужели ты не чувствуешь, сколько здесь красоты?

— Ты должна улыбаться мне одному, — говорит он, не сдаваясь на ее ласки.

— Обними меня, маленький! Ты еще ни разу не поцеловал меня…

— Нет… Сейчас приедет Штейнбах. Почему говорят, что ты была в него влюблена? Неужели это возможно? Не лги мне, Мари! Ты вся изменилась сейчас, когда я помянул его имя. Ты любила его?

— Никогда! Я любила и люблю только тебя! Он верит звуку ее голоса и смолкает.

— Хорошо. Пусть так! Ты должна знать, что я ненавижу этого человека. Это мой злейший враг. Хотя мы с ним не сказали двух слов. Все равно! Я тоже чувствую его ненависть. Поэтому, если он придет, я запрещаю тебе смеяться с ним и говорить! Слышишь, Мари? Запрещаю! Я отрекусь от тебя, если ты будешь игнорировать мою волю.

Он ходит по беседке, нервный, растревоженный, делая непривычные жесты. Она сидит с поникшей головой.

— Вот ты смолкла! И радости в тебе нет. Мари, я люблю твой смех. Он мне нужен… Ну, засмейся же! Засмейся!

Он подходит сзади. Обнимает ее мягким жестом за шею и опрокидывает назад, себе на руку, ее голову.

Солнце ярко озаряет нижнюю часть ее лица. Ее алые губы. Но глаза в тени. Над ними ветка.

Она глядит удивленно снизу вверх в это наклонившееся и опрокинутое над нею, такое странное и как будто чужое лицо. Но он не целует ее. Какой холодный взгляд! Он тоже рассматривает ее, как чужую. В это короткое мгновение они чувствуют внезапно, что между их душами пропасть, через которую Нет моста.

— Почему ты мне не улыбаешься?

— Потому что… мне грустно…

— Грустно? Как может тебе быть грустно рядом со мною?

Она делает движение губами. Да… Он ясно видит в ее лице усмешку. Он теряется внезапно.

й вдруг слепой, холодный гнев овладевает им. Встают подозрения. Он еще не оформил их. Но сердце стучит.

— Что значит твоя усмешка? — сдержанно спрашивает он. — Ты бунтуешь, Мари?

— А тебе это странно?

Даже звук голоса другой. Он глядит в ее усталое, чужое лицо.

— Я ревную и хочу твоей покорности.

— Разве любовь чего-нибудь требует?

— Да… Да… Да!.. Любовь это рабство. Всегда… Я хочу тебя всю… С твоими мыслями, желаниями, чувствами… Вот так… — он срывает веточку липы и, судорожно сломав ее, мнет в своей руке.

Она глядит холодно. И внезапно гордо встряхивает головой. Он бледнеет.

— Что значит этот жест, Мари?

— Я не выношу насилия.

— Да? А на что тебе твоя свобода?

Она встает.

— Куда ты? — удивленно срывается у него.

Глаза Мани погасли. Углы рта опустились. Совсем чужое лицо. Даже некрасивое. Странно!

— Мне обидно… Мне досадно на тебя.

— Почему?

Он крепко держит ее за руку. Его ноздри трепещут.

— Неужели ты не чувствуешь, что ты разбил мое настроение? Этого нельзя простить!

— Мари… Не смей так говорить со мной!

Он почти не возвышает тона. Но голос его дрожит.

Она гордо поднимает голову. И с вызовом смотрит темными глазами, как бы меряясь силами. Красота ее вспыхивает опять.

— Ты не должна меня критиковать! Это не любовь…

— Я и не люблю тебя в эту минуту, — говорит она спокойно.

И идет дальше, потому что его рука разжалась.

Через мгновение он догоняет ее в аллее. Она чувствует, что он растерялся. В первый раз она сознает свою силу.

Несколько мгновений они идут молча рядом.

Странные мысли бегут в голове у Мани. У него нет чуткости. Он несложен. Вспоминаются Ян, Штейнбах. Все было поэзией и сказкой рядом с ними. Ни одного мгновения, за которое можно покраснеть.

Вдруг она останавливается и берет его руку.

— Маленький, мне тебя жалко. Забудь, что я сказала!..

И в голосе ее звенит грусть об исчезнувшей иллюзии.

Но он ничуть не тронут ее нежностью. Его губы стиснуты. Глаза светлы.

— О чем ты думала сейчас? — сквозь зубы спрашивает он. — Вернее… о ком ты думала? Во всяком случае, не обо мне.

Ее бровь поднимается. Она шаловливо смеется.

— У этого рабочего такое интересное лицо! Право, можно подумать…

Она вдруг смолкает, что-то вспомнив. Нелидов зорко смотрит на нее.

— Это возможно, — говорит он медленно — Твой Ян жил здесь нелегальным… Я давно подозреваю, что этот Штейнбах…

— Молчи! Молчи! Ради Бога, молчи! — кричит она в ужасе. И кладет пальцы на его губы.

Он гневно сдергивает ее руку с своего лица.

— За кого ты испугалась? За него?

Она дрожит, отвернувшись.

О глухим, полусдавленным восклицанием он отталкивает ее руку.

— Ты боишься, что я выдам эти… тайны? Ты итаешь меня… способным на предательство?

— Николенька! Прости… Милый, прости! Я этого не думала.

— Ты забыла, кто я?

— Николенька…

— Берегись, Мари! Берегись! Если я прощу тебе такую обиду…

Голос его вдруг срывается. Он идет от нее быстро-быстро.

Она садится на скамью, закрывает лицо руками. Через мгновение она уже в беседке. Лежит лицом вниз…

Она оскорбила его. Он не простит…

Она не помнит, сколько времени прошло, как они расстались. Солнце тогда заливало скамью. Тени берез колыхались и плясали над ней. Теперь солнце опустилось за липу. Прохладно и тенисто кругом. Далеко звучат смех, голоса. Здесь тихо.

Вдруг шаги…

Маня садится, выпрямляется. Слушает, вытянув шею.

Кто-то идет… Сюда? Да, да… Это он? Он, конечно… Простил… Любит…

Стремительно кидается она к выходу, отбрасывает ветку березы. И чуть не падает на грудь Штейнбаха.

— Вы?… Это вы?

— К сожалению, да…

С кривой, печальной усмешкой он поднимает панаму. Его глаза без улыбки и блеска глядят ей в зрачки.

Ей кажется, что кровь замерзает в ее жилах, что сердца уже нет.

— Вы позволите войти?

Она молча делает шаг назад. Он входит.

Она садится на край скамьи. Луч солнца из-за липы золотит ее затылок, край щеки, длинные стрелы опущенных ресниц.

— Я прошу разрешения сесть, — говорит робко.

И садится поодаль.

— Вас видел кто-нибудь, как вы шли сюда? — быстро спрашивает она. И в глазах ее мольба.

— Господин Нелидов играет в шахматы с Федор Филипповичем в кабинете.

— Вы его видели? Видели?

— Он меня не видел. Я прошел мимо.

— Он вас ненавидит, Марк. Он вас ненавидит.

— Я это знаю…

— Зачем вы приехали? Зачем?

— Это жестоко, Маня. Я хотел вас видеть.