Наследница. Графиня Гизела (сборник)

– Мама, я веду к тебе гостью, очень милую маленькую девочку! – весело сказала молодая девушка. Казалось, от только что происшедшей неприятной сцены не осталось и следа.

Она вкратце рассказала матери, что случилось в лесу.

– Так позаботься о чае, – произнесла, поднимаясь с кресла, госпожа фон Цвейфлинген.

Своими исхудалыми руками она стала поправлять складки убогого платья, приводить в порядок чепчик и волосы. Невзирая на полнейший отход от света, в ней было что-то, бессознательно, помимо ее воли сохранившееся от него и напоминавшее о нем – это была манера держаться. Этот гордо выпрямившийся тщедушный стан, эти бледные руки, не без грации сложенные на груди, конечно, не напоминали того обворожительного оригинала, изображение которого висело в комнате, но тем не менее вся фигура говорила, что и она когда-то была на своем месте в великосветском салоне.

– Подойди сюда и дай мне руку, дитя мое, – благосклонно произнесла она, повернувшись в сторону, где стояла незнакомая девочка.

– Сию минуту, – ответил ребенок, до сей поры с некоторой боязнью смотревший на пожилую женщину, – я только спущу на пол Пуса.

Она осторожно вытряхнула из меховой муфточки ангорского кота. Животное было закутано в ватное розовое шелковое одеяло и изо всех сил стремилось вырваться на свободу. Ютта помогла ему освободиться. Кот стал потягиваться, расправляя свои члены, утомленный чересчур долгой неподвижностью, потом выгнул спину и жалобно мяукнул.

– Стыд какой, ты начинаешь выпрашивать милостыню, Пус, – с упреком сказала девочка, бросая, однако же, взгляд на стол, где стоял горшок с молоком.

– Бедняжка Пус проголодался, – улыбнулась Ютта. – Мы сейчас накормим его, только сперва разденем маленькую хозяйку.

С этими словами она подошла к ребенку. Но девочка отодвинулась, отстраняя ее руки.

– Я сама могу это сделать, – произнесла она очень решительно. – Терпеть не могу, когда Лена меня раздевает, но она всегда это делает, точно я кукла какая.

Сняв капор и салоп, она подала их Ютте.

Девушка с видимым удовольствием провела рукою по собольей опушке салопа из дорогой шелковой материи. При этом она почувствовала как бы некоторый благоговейный страх, ибо по всему было видно, что это маленькое создание, стоящее перед ней, принадлежало к очень знатному семейству…

Действительно, ребенок мало походил на других детей. Несколько высокая для своих лет, девочка была узкой в плечах и слишком худощавой: ее плоская, тоненькая фигурка казалась как бы сжатой дорогим зимним костюмом. Густые, почти бесцветные волосы были острижены, как у мальчика, и зачесаны назад. Эта незатейливая прическа придавала ее личику некоторую угловатость, и с первого взгляда девочка могла не понравиться. Но можно ли было устоять перед этими глубокими, невинно смотрящими детскими глазами! При взгляде на них забывались и худощавость, и угловатость этого маленького личика. Глаза были прекрасны. Сейчас они серьезно и вдумчиво смотрели на изможденное лицо старой слепой женщины. Девочка стояла возле нее и держала ее за руку.

– Так ты, малютка, – говорила госпожа фон Цвейфлинген, привлекая ее ближе к себе, – очень любишь своего Пуса?

– Да, очень люблю, – подтвердила девочка. – Мне его подарила бабушка, и потому я люблю его больше всех кукол, которые дарит мне папа. Я кукол совсем не люблю, – добавила она.

– Как, тебе не нравятся такие прекрасные игрушки?

– Нисколько. У кукол такие противные глаза! И это вечное одевание и раздевание надоедает мне ужасно. Я не хочу быть такой, как Лена, которая мучает меня новыми платьями. Лена сама очень любит наряжаться, я это хорошо знаю.

Госпожа фон Цвейфлинген с горькой улыбкой повернула голову в сторону, где шуршало платье Ютты. Она широко раскрыла свои невидящие глаза, как будто бы в этот момент могла лицезреть дочь, слегка покрасневшую под лишенным выражения взглядом матери.

– Ну да, конечно, Пус должен тебе больше нравиться, – после небольшой паузы продолжила слепая, – он никогда не меняет своего туалета.

Девочка улыбнулась. Лицо ее мгновенно преобразилось: худенькие щечки округлились, маленький бледный ротик изящно изогнулся.

– О, он мне нравится еще больше потому, что он очень понятлив, – проговорила она. – Я рассказываю ему разные хорошие истории, которые знаю и которые сама придумываю, а он лежит на подушке, смотрит на меня и мурлычет – он всегда так делает, когда ему что-нибудь нравится… Папа смеется надо мной, но ведь это правда – Пус знает мое имя.

– О, да это замечательное животное! А как тебя зовут, малютка?

– Гизела. Так звали и мою покойную бабушку.

Слепая вздрогнула.

– Твою покойную бабушку! – повторила она, едва дыша от волнения. – Кто была твоя бабушка?

– Имперская графиня Фельдерн, – ответила девочка с достоинством.

Видимо, имя это никогда не произносилось при ней иначе, как с самым глубоким уважением.

Госпожа фон Цвейфлинген быстро отдернула свою руку от руки ребенка, которую до этого держала с нежностью.

– Графиня Фельдерн! – воскликнула она. – Ха-ха-ха! Внучка графини Фельдерн под моей крышей!.. Спирт еще горит под чайником, Ютта?

– Да, мама, – отвечала испуганная девушка. В голосе и манерах слепой ей виделось помешательство.

– Так погаси его! – приказала сурово старая дама.

– Но, мама…

– Погаси его, говорю тебе! – продолжала та с упорной настойчивостью. Ютта повиновалась.

– Я погасила, – сказала она едва слышно.

– Теперь унеси прочь хлеб и соль. – На этот раз девушка подчинилась без возражений.

Маленькая Гизела сначала боязливо забилась в угол, но вскоре на личике ее появилось выражение смелости и негодования. Она ничего не сделала дурного, а ее ни с того ни с сего наказывают! В своем детском неведении она не подозревала, что в приказаниях слепой заключалась непримиримая вражда, ненависть и даже смерть. Она лишь чувствовала, что с ней обращаются так, как никогда в жизни еще никто не обращался.

– Ты должен подождать, Пус, пока мы приедем в Аренсберг, – проговорила она, отнимая у кота блюдце с молоком, поставленное Юттой на пол.

Затем она стала одеваться, и когда Ютта вернулась в комнату, кот был уже у нее на руках.

– Я лучше уйду отсюда и буду просить папу оставить меня в карете с госпожой Гербек, – сказала девочка, бросая вызывающий взгляд на слепую.

Но, казалось, слепая уже все забыла и не думает о случившемся. Еще неподвижнее сидела она, обратив лицо к той двери, что вела в галерею. Это была не живая фигура, а скорее статуя, отлитая из металла. Но чем безжизненнее была поза, тем живее казалось ее лицо. Может быть, мужчина, который в эту минуту твердой, уверенной поступью шел по галерее и высокомерным тоном обращался к Зиверту, не переступил бы порога этой комнаты, если бы мог видеть эту женщину, каждая черта лица которой дышала непримиримой ненавистью и неутолимой жаждой мести, тем более сильными, что они уже много лет таились в глубине ее души.

Дверь отворилась.

На пороге появилась дама. На ее полном, красивом лице еще были следы тревоги. Одежда немного помялась. Но, как истая светская женщина, она уверенно вошла в комнату с обязательной улыбкой на устах.

Ютта поклонилась ей немного боязливо, при этом взгляд ее был устремлен на мать, не выходившую из оцепенения. На дворе завывала метель. Молодой девушке казалось, будто над ней должна была разразиться сейчас гроза.

Через отворенную дверь ей было видно, как незнакомый господин шел по галерее в сопровождении Зиверта, держащего фонарь. Никогда прежде лицо старого солдата не выражало столько враждебности и неприязни, как в эту минуту. Несмотря на внутреннее беспокойство, Ютта досадовала, что старый слуга посмел состроить такую неучтивую, дерзкую мину перед столь важным и, по всему, знатным господином.

Господин вошел в комнату. Он взял за руку маленькую Гизелу которая бросилась к нему навстречу. Не обращая внимания на то, что ребенок о чем-то настоятельно просил его, он шел дальше, желая наконец представиться по всем правилам приличия.