Огненный столб

— Как тебе не стыдно думать, что я могу оскорбить тебя подобным образом?

— Но ты же только что сделал это.

— Я не оскорблял тебя!

— Оскорблял!

Нофрет замолчала. И Иоханан тоже. В прежние времена оба рассмеялись бы, и ссора закончилась бы тем, что они рука об руку побежали бы, куда вздумается. Но теперь все было иначе. Они оба повзрослели.

— Мне противно, — выпалила Нофрет, — То, с каким видом ты на меня смотришь. Словно не узнаешь меня. Как будто… Как будто во мне появилось что-то ужасное. Вместо того, чтобы…

О боги и богини! Нофрет протекла слезами, как дырявая посудина. Конечно, ему следовало бы заключить ее в объятия, как всегда делают мужчины, успокоить и защитить ее, но тогда она еще больше его возненавидит.

Но Иоханан ничего подобного не сделал. Да, он дотронулся до нее: положил руку на плечо — легко, по-дружески, дав понять, что он рядом.

Это ей тоже пришлось не по вкусу, потому что Иоханан повел себя не так, как мужчины должны вести себя с женщинами.

Нофрет попыталась стряхнуть его ладонь, но он обнял ее за плечи. Так они и продолжали идти. Солнце светило прямо и лицо, ослепляя ее сквозь слезы. Какая-то часть ее сознания рассуждала о том, что египетские мужчины часто ходят так со своими женами, так их изображают и в гробницах, когда двое сидят рядом и он обнимает ее за плечи, показывая вечности, что они не только любовники, но и друзья.

У нее вот-вот начнутся месячные, вот в чем дело. В эти дни она всегда бывает слезливой и раздражительной, а с недавних пор еще и слишком много думает о том, что мужчины делают с женщинами. Но не с ней. Она сама выберет подходящего мужчину и подходящий момент, пусть даже он не наступит никогда.

Этот мальчик ей друг, только и всего. Близкий друг. Родной. Он знает, когда нужно помолчать вместе, как сейчас.

Нофрет резко остановилась. Иоханан пристально смотрел на нее. Глаза у него были большие и темные, не такие узкие, как у египтян, с длинными загнутыми ресницами, словно у девушки. И что он в ней увидел? Опухшие глаза, лицо в пятнах от слез. Ничего такого, о чем мог бы мечтать мужчина.

— Возвращайся домой. Я сама могу о себе позаботиться.

— Я знаю, но хочу пройтись с тобой.

— Не ври. Ты же работал в гробницах с самого рассвета, я это прекрасно знаю, и теперь от усталости у тебя глаза закрываются. Иди домой и ложись спать.

— Нет.

Иоханан редко произносил это слово прямо, но если произносил, его невозможно было переубедить. Он пошел вперед, и Нофрет неохотно двинулась следом.

Пройдя несколько шагов, юноша заговорил:

— А что, если я соскучился? Тебе это не пришло в голову? Может быть, я хочу подольше посмотреть на тебя, прежде чем ты снова уедешь на год.

— Весь этот год в Фивах я просидела взаперти во дворце и забыла, как гуляют под открытым небом. И, может быть, я просто не хочу слушать, как ты укоряешь меня за то, что я не появлялась у вас. Ведь ты-то вообще никогда ко мне не приходил. Я тебе не принадлежу, и не указывай мне, когда приходить и уходить.

Иоханан не моргнув глазом выслушал столь серьезный укор.

— Я приходил во дворец, когда ты вернулась, и спрашивал о тебе. Мне посоветовали бросить это дело. Хеттская красавица, служащая самой царице, никогда не снизойдет до столь ничтожного юнца, как я. Я понял, что ты стала безгранично гордой и надменной, слишком гордой, чтобы обращать на меня внимание.

— Стало быть, ты повернулся и ушел. — Нофрет хотелось поиздеваться над ним, но дух противоречия, сидевший в ней последнее время, заставил ее смягчиться. — Глупый. Тебе надо было сказать, что ты принц из дома принцев, попросить немедленно проводить тебя ко мне, иначе им всем придется плохо. Вот как поступают во дворце, когда одинокие странники интересуются слугами царицы.

— Я не знал, — обиженно сказал он, — я никогда не ходил во дворцы.

— И хорошо, что не ходил. — Злость прошла, потерялась где-то, как и слезы. Ее локоть упирался ему в бок, Нофрет обняла его за талию, зацепившись большим пальцем за пояс, чтобы было удобнее. Раньше она никогда так не делала, но это показалось ей таким привычным и удобным, как будто уже много раз они ходили так по каменистой дороге в город Атона.

— Когда ты придешь в следующий раз, скажи стражникам, что личная служанка царицы ожидает тебя. Будь для них принцем. Заставь их слушаться и делать то, что ты велишь.

Иоханан некоторое время обдумывал ее слова. Обиженное выражение исчезло с его лица; на нем промелькнула улыбка.

— Это-то я сумею. Вроде как быть десятником на строительстве. Я был им в прошлом году и хорошо умею объяснять людям, что делать. Но обрабатываю камень, — добавил он немного грустно, — я не так хорошо. А вот отдавать приказы могу.

— Ага, предводитель, — с легкой насмешкой сказала Нофрет, снова остановилась и освободилась от его руки. — А теперь иди домой. Приходи повидать меня, когда сможешь, в свободный день. Мне всегда разрешат уйти. Моя госпожа понимает такие вещи.

— Я знаю. Я приду. И войду как принц, даже если надо мной будут смеяться.

Нофрет присмотрелась к нему в закатном свете. Он совсем непохож на египтянина: вьющиеся черные волосы, бородка, внушительный нос. Он станет еще выше ростом, и силы, накопленной за годы работы на строительстве гробниц, тоже будет немало.

— Тебя назовут чужеземцем, но никто не станет смеяться над тобой. У них хватит для этого здравого смысла. Ведь ты же выше любого из них и силен как бык.

Иоханан покраснел.

— И такой же неуклюжий, а это смешно, я знаю.

— Ну и дурак, — Нофрет подтолкнула его в сторону деревни. — Всего хорошего. Приходи ко мне. Обещай.

— Обещаю, — сказал он, хотя, кажется, все же боялся, что над ним будут смеяться.

22

Среди роскошной и пустой придворной жизни Ахетатона царь существовал словно душа, оторвавшаяся от тела. Он выглядел не более безумным, чем прежде, и так же мало интересовался царскими обязанностями, но, по мнению Нофрет, совсем отрешился от всего, что окружало его.

Когда пришла новая болезнь, говорили, что это проклятие Амона. Она разразилась только во дворце и поразила лишь самых царственных: убила Кийю, которая так и не оправилась после рождения дочери, схватила и пожрала Меритатон-младшую, хрупкое бледное дитя, сгоревшее, словно ночной факел при свете дня. Болезнь забрала и дочь Кийи, которая казалась самым крепким ребенком из всех детей царя, забрала и оставила безжизненное тело — царь смотрел на него так, будто никогда прежде не видел мертвых.

Она чуть не унесла и Анхесенпаатон. Сначала царица переносила беременность плохо, но скоро это прошло, и она настроилась долго и спокойно ожидать рождения ребенка. Ожидание кончилось слишком скоро, и в горячке болезни она произвела дитя на свет. Ребенок был недоношенным и очень маленьким, но, казалось, настроен жить несмотря ни на что.

Еще одна дочь… Нофрет не стала заниматься девочкой, предоставив кому-нибудь другому взять ее, обмыть и сделать все необходимое. Ребенок принадлежал только Анхесенпаатон. Она выдержала холодный взгляд акушерки и еще более холодный — личного царского врача, который пришел только тогда, когда женщины уже обошлись без его помощи, и обняла свою госпожу. Царица вырывалась, хотя кожа ее напоминала папирус, растянутый над горящей жаровней.

Пришли жрецы, пели гимны и совершали магические обряды. Суетился царский врач с целой свитой помощников. Сам царь пришел, поглядел и удалился.

Нофрет была рада, что он не остался. Анхесенпаатон не узнавала никого, незачем было узнавать и его. Ее душа блуждала где-то далеко, в стране детства или среди мертвых. Она говорила с сестрами и с матерью, смеялась и лепетала, как маленький ребенок, но все время цеплялась за Нофрет, начиная беспокоиться, как только та пыталась отойти.

Нофрет предпочитала думать, что, хотя Анхесенпаатон называла ее всеми именами от матери до Сотепенры, где-то в глубине сознания, несмотря на жар, она знала, что говорит с Нофрет. Так было проще, чем смириться с мыслью о том, что о тебе помнят лишь как о теле, за которое можно уцепиться.