Тайный дневник Марии-Антуанетты

– Прекратить пение! – Эрик направил коня на толпу, выкрикивая слова команды на своем ломаном французском с сильным австрийским акцентом.

Но его, равно как и форейторов и стражников, забросали грязью, а в окно кареты кто-то ухитрился зашвырнуть дохлую собаку, которая упала у моих ног.

Людовик, рассвирепев, схватил вонючий труп за хвост и выбросил из окна.

– Мерзавцы! Грязные свиньи! – закричал он в гнусно ухмыляющуюся толпу. – Жалкие ублюдки!

Карета начала набирать ход, поскольку дорога впереди освободилась. Я услышала, как кучер закричал на лошадей, щелкнул кнутом, и толпа расступилась, давая нам проход.

Меня трясло крупной дрожью. Мне впервые пришло в голову, что мы можем и не добраться до деревни Сент-Броладре. Экипаж катился дальше по узким, темным улицам, и со всех сторон нас встречали настороженные взгляды и гневные возгласы. Сидящий рядом Людовик негромко ругался.

В конце концов, проехав под древней аркой, мы оказались за городом. Эрик сообщил, что мы выехали на дорогу, ведущую к Сент-Броладре. Вскоре я почувствовала, что моя тревога немного утихла. Я повернулась к Людовику.

– Эти невежественные парижане просто не догадывались о том, кто мы такие, – заявила я ему. – Если бы они знали, что в этой карете едет король, то склонились бы перед вами в раболепном поклоне.

– Неужели у них не осталось ни капли уважения к тем, кто стоит выше их? И неужели дворянину обязательно быть королем, чтобы к нему относились с почтением, как он того заслуживает?

– Говорят, что во всем виноваты американцы. Они утверждают, что от рождения все люди равны. Они презирают короны и титулы. И они заразили парижан своими вздорными идеями. Иоланда говорит, что она теперь вообще перестала бывать в столице, потому что боится за свою жизнь.

Как оказалось, не одни только парижане устроили нам нежданный прием. Когда через несколько часов мы прибыли в Сент-Броладре, деревня выглядела пустой и заброшенной. Над крышами домов не вился дымок. В хлеву не мычали коровы. Не было слышно лая собак. Из-за занавесок не выглядывали любопытные лица. Над деревней повисла мертвая тишина, и она действовала мне на нервы.

Я, конечно, слыхала о деревнях, настолько пострадавших от чумы или оспы, что в них не осталось ни одной живой души. Именно так сейчас выглядела Сент-Броладре, тихая и покинутая жителями, словно действительно подвергшаяся опустошительной эпидемии. Эрик повел нас к часовне, выстроенной над могилой святого, и здесь мы встретили викария. Когда мы поинтересовались у него, куда подевались жители, он в смущении и растерянности отвел глаза. Потом пробормотал что-то насчет того, что вся деревня отправилась на ярмарку в близлежащий городок, но я видела, что он лжет. Кроме того, даже во время празднеств и ярмарок всегда были люди, которые не могли покинуть свои жилища, чтобы совершить дальний путь: матери с новорожденными детьми, старики и больные, молочницы на фермах, слепые и увечные. А здесь, в Сент-Броладре, не было никого, кроме викария, – или так, во всяком случае, нам показалось.

Положив Луи-Иосифа перед могилой святого и окунув его в воды священного источника, бьющего из скалы, мы отправились взглянуть на дом, в котором проживала семья Амели. Ее двоюродная сестра, по словам викария, получила увечье и не могла более передвигаться самостоятельно, но после того как помолилась святому, к ней вернулись силы и здоровье. Тетка Амели страдала тяжелой формой дизентерии, но тоже исцелилась самым чудесным образом. Эрик привел нас к двери крестьянского дома, мы принялись стучать и заглядывать в окна. Ответа не было.

– Они все отправились на ярмарку, – продолжал уверять нас викарий. – Они вернутся только через несколько дней.

И тут я заметила, как уголок занавески дрогнул.

– Внутри кто-то есть! – воскликнула я.

Эрик громко забарабанил в двери.

– Выходите! К вам обращаются ваши король и королева. Выходите немедленно!

Мы ждали, и, наконец, из-под двери высунули лист бумаги. Эрик схватил его и протянул мне.

– Жалоба деревни Сент-Броладре, – громко прочла я вслух. – Настоящим жители подтверждают и заявляют, что них нет пастбища для выпаса домашней скотины, что они платят большие налоги за продажу своих товаров и продуктов, что земля у них сухая, каменистая и бесплодная…

– Достаточно! – выкрикнул Людовик. – Ломайте дверь! Арестуйте всех, кто находится внутри!

Стражники выбили дверь и ринулись в коридор, гремя оружием. Но они никого не нашли. Внутри обнаружилось лишь несколько предметов мебели, кастрюли и сковородки, висящие на стене, шкафы с пустыми полками и стол, на котором стояла свеча, несколько книг, бумага, перья и бутылочка с чернилами. Очевидно, тот, кто сидел здесь, и составил жалобу. Но он явно успел удрать.

Тут мы услышали какой-то шум, звуки быстрых шагов и поспешили обогнуть дом с другой стороны. Нашим взглядам предстали амбар и свинарник, а за ними поля, пустые и вспаханные, урожай с которых убрали еще несколько месяцев назад. Вдалеке мы отчетливо увидели удаляющуюся фигуру молодой женщины, которая изо всех сил бежала по черной каменистой земле. Ее нижние юбки взметывались с каждым сделанным ею шагом, белея на фоне грязных полей. На голове у нее была ярко-красная шапочка, из разряда тех, которые парижане называют «фригийский колпак».

Стражники бросились в погоню и побежали по полям, крича вслед женщине и требуя, чтобы она остановилась. Но она была очень проворна и убежала от них. На самом краю деревни, там, где поля сменялись зарослями деревьев, она остановилась и повернулась, чтобы взглянуть в нашу сторону. И в этот момент я с ужасом и содроганием узнала ее. Это была Амели.

X

4 июня 1783 года.

Сегодня я встала еще до рассвета и поднялась на крышу дворца, с нетерпением ожидая, когда же во двор влетит на коне Аксель. Он прислал сообщение, что прибудет в Версаль еще до обеда. И на случай, если он появится раньше времени, я хотела оказаться первой, кто увидит его.

Нынче утром во дворце побывало столько всадников, что к девяти часам меня охватило нетерпение. Но тут я увидела белого коня и светловолосого всадника в запыленном белом мундире, и сразу же поняла, что это может быть только он. Я бросилась вниз по лестнице, пробежала длинным коридором и едва не столкнулась с Акселем, спешившим мне навстречу.

– Вот она! – радостно вскричал он. – Вот мой маленький ангел!

Трое озадаченных пажей, сидевших на скамье в коридоре неподалеку, поспешно вскочили со своих мест и удалились. Мы остались одни. Мы обнимались, обменивались поцелуями, смеялись, плакали и снова целовались, пока платье мое не перепачкалось в пыли, а мундир Акселя не украсили следы моих румян.

– Как вы похудели! Но как загорели!

– А вы, любовь моя, стали еще прекраснее. Материнство идет вам.

Следующий час мы провели вдвоем, вдалеке от любопытных глаз, держась за руки, целуясь и разговаривая. Я увидела у Акселя два шрама от ран. Кожа его утратила былую мягкость и гладкость. Это все ночи, проведенные на заснеженной земле в холодных палатках. И еще дни, когда негде укрыться от лучей палящего солнца Вирджинии. Он вел жизнь на свежем воздухе, грубую и беспощадную, и она закалила и изменила его.

Какое блаженство, что Аксель здесь, рядом со мной! Если только такое возможно, кажется, я люблю его еще сильнее, чем прежде.

22 июня 1783 года.

Я стала автором нового модного веяния при дворе. Аксель привез мне несколько дюжин прекрасных светлых перчаток телячьей кожи, надушенных розовой водой. Каждый день я надеваю новую пару. Все придворные дамы следуют моему примеру.

6 июля 1783 года.

Людовик часами готов разговаривать с Акселем о времени, которое тот провел в Амстердаме, и о других его путешествиях. Людовик никогда и нигде не бывал, поэтому он мечтает о дальних странах – или так он говорит, во всяком случае. Откровенно говоря, я думаю, что он слишком робок, чтобы действительно отправиться в дальнюю дорогу. Кроме того, как он будет обходиться без своих поваров и ежедневных пиршеств, мягких пуховых перин, на которых мы спим, своих мастерских, растений и библиотеки? Вдобавок, он нигде не чувствует себя в безопасности, если не считать его любимого Компьенского леса. Да и без стражников, охраняющих нас, ему неуютно.