На пути к свадьбе

Но она не проявляла, и Грегори вынужден был признать, что это вызывает у него эгоистическую радость. Если не брать в расчет ее назойливость, то было нечто чрезвычайно уютное в ее всепоглощающей преданности детям и внукам.

Отец скончался более двадцати лет назад, и Грегори совсем не помнил его. Но мать часто рассказывала о нем, и каждый раз при этом ее голос менялся, взгляд смягчался, а уголки губ приподнимались – чуть-чуть, но достаточно, чтобы Грегори увидел, как дороги ей воспоминания.

Именно в эти мгновения он понимал, почему она беспокоилась о том, чтобы ее дети выбирали себе спутников жизни по любви.

И он всегда так и собирался поступить. Что теперь выглядит довольно забавно, если вспомнить этот фарс с мисс Уотсон.

В комнату вошла горничная и поставила на столик между ними чайный поднос.

– Кухарка испекла твои любимые бисквиты, – сказала Виолетта, подавая ему чашку с чаем, сервированным именно так, как он любил, – без сахара, с капелькой молока.

– Ты предугадала мой визит? – спросил Грегори.

– Не сегодняшний, – ответила Виолетта, отпивая из своей чашки. – Но я знала, что ты появишься очень скоро. Когда проголодаешься.

Грегори усмехнулся. Ведь она была абсолютно права. Как и у большинства мужчин его возраста и статуса, в его квартире не было места для нормальной кухни. Он питался на приемах, в клубе и, естественно, у матери и родственников.

– Благодарю, – пробормотал он, принимая от нее тарелку с шестью бисквитами.

Виолетта, склонив голову набок, секунду задумчиво смотрела на чайный поднос, а потом положила два бисквита на свою тарелку.

– Меня тронуло, – сказала она, поднимая глаза на сына, – что в ситуации с леди Люсиндой ты обратился за помощью ко мне.

– Вот как? – не без любопытства спросил Грегори. – А к кому еще я мог бы обратиться с таким вопросом?

Виолетта откусила крохотный кусочек бисквита.

– Конечно, твой выбор очевиден, однако вспомни – ты редко обращаешься к семье, когда тебе требуется помощь.

Грегори замер, потом медленно пересел так, чтобы сидеть к ней анфас. Глаза матери – пронзительно синие и видящие насквозь – были обращены на его лицо. Что она хотела этим сказать? Нельзя любить семью сильнее, чем он.

Виолетта улыбнулась.

– О, только не обижайся. – Виолетта потянулась через стол и похлопала его по руке. – Я вовсе не имела в виду, что ты нас не любишь. Но ты действительно предпочитаешь все делать сам.

– Например?

– Ну, искать себе жену...

Он тут же перебил ее:

– Ты хочешь уверить меня в том, что Энтони, Бенедикт и Колин приветствовали твое вмешательство, когда искали себе жен?

– Нет, естественно, нет. И никто не поприветствовал бы. Однако... – Она провела рукой по воздуху, как бы стирая предложение. – Прости меня. Это был неудачный пример.

Тихо вздохнув, она повернулась к окну, и Грегори понял, что мать готова оставить тему. К его собственному изумлению, он к этому готов не был.

– Что плохого в том, что кто-то предпочитает все делать сам? – спросил он.

Виолетта посмотрела на него. Вид при этом у нее был такой, будто ее насильно вовлекают в неприятный разговор.

– Ничего. Я очень горда тем, что вырастила самостоятельных сыновей. Ведь все вы трое выбрали в жизни свой путь. – Помолчав, она добавила: – Конечно, не без помощи Энтони. Он разочаровал бы меня, если бы не присматривал за вами.

– Энтони безмерно великодушен, – тихо произнес Грегори.

– Да, именно так, не правда ли? – с улыбкой сказала Виолетта. – Ведь он тратил на вас и свое время, и свои деньги. В этом он очень похож на отца. – На мгновение ее взгляд стал мечтательным. – Мне так жаль, что ты никогда не знал его.

– Энтони был мне как отец, – сказал Грегори не только потому, что хотел сделать ей приятное, но и потому, что это было правдой.

Вдруг губы его матери сжались, а уголки рта опустились. Грегори испугался, что она вот-вот заплачет, и вытащил из кармана носовой платок и протянул ей.

– Нет, в этом нет надобности, – заверила его Виолетта, хотя платок взяла и глаза промокнула. – Я в порядке. Просто немного... – Она проглотила комок, застрявший в горле, и улыбнулась. Однако в ее глазах остался подозрительный блеск. – Когда-нибудь ты поймешь – когда у тебя будут собственные дети, – как приятно слушать такие слова.

Она отложила платок, взяла чашку и сделала глоток и вдруг довольно заахала.

Грегори усмехнулся. Его мать буквально боготворила чай. Ее чувства не шли ни в какое сравнение с традиционной английской любовью к чаю. Она утверждала, что чай помогает ей думать. Грегори порадовался бы этому, если бы не тот факт, что предметом ее раздумий слишком уж часто становился он. К третьей чашке мать обычно разрабатывала пугающе подробный план его женитьбы на дочери какой-нибудь подруги, которую она чаще всего навещала по утрам.

– Хорошо, что ты обратился ко мне. Есть дела, с которыми может справиться только женщина, – махнула на него рукой Виолетта. – У тебя не было иного выбора, как обратиться ко мне.

Это было правдой, поэтому Грегори промолчал.

– Ты привык, что за тебя все делается, – заявила мать.

– Мама.

– Гиацинта такая же, – поспешно добавила она. – Думаю, это симптом младшего ребенка. Честное слово, я не хочу сказать, что ты ленив, или избалован, или мелочен.

– А что же ты хочешь сказать? – поинтересовался Грегори.

Она одарила его озорной улыбкой.

– Я просто хочу сказать, что тебе никогда не приходилось над чем-то усердно трудиться. В этом смысле тебе очень повезло. Хорошее само случается с тобой.

– Ты, как моя мать, этим обеспокоена?

– О, Грегори, – сокрушенно вздохнула она, – ничем я не обеспокоена. Я желаю тебе только добра. Ты же сам это знаешь.

Он не смог определить, какого ответа требует это заявление, поэтому промолчал и лишь многозначительно поднял брови.

– Наверное, я говорю сумбурно, – нахмурилась Виолетта. – Я пытаюсь сказать, что тебе никогда не приходилось тратить много усилий на то, чтобы достичь цели. Только я так и не поняла, в чем причина – в твоих способностях или в целях.

Грегори продолжал молчать. Взглядом он нашел особо сложное переплетение рисунка на обоях и задержался на нем. Он ни на чем не мог сосредоточиться, потому что мысли крутились в вихре.

И куда-то неслись.

В комнате стояла тишина, воздух был неподвижен, но ему все равно казалось, будто что-то давит на него, жмет со всех сторон.

Он не знал, что она собирается сказать, но каким-то образом...

Понял.

И это было важно.

Возможно, важнее, чем что-либо слышанное им.

– Ты не желаешь просить о помощи, – сказала мать, – потому что для тебя важно, чтобы братья видели в тебе взрослого человека. И в то же время... В общем, жизнь дается тебе легко, и иногда мне кажется, что ты даже не пытаешься...

Грегори уже набрал в грудь воздуха, чтобы заговорить.

– Дело не в том, что ты не хочешь пытаться, – опередила его Виолетта. – Просто в большинстве случаев тебе это и не требуется. А когда же оказывается, что обстоятельства требуют от тебя приложения всех сил... Если ты не можешь сам справиться с делом, ты решаешь, что оно просто не стоит твоих усилий.

Грегори обнаружил, что его взгляд вернулся к заинтересовавшему его завитку на обоях.

– Я знаю, что значит трудиться ради чего-то, – тихо сказал он и посмотрел матери в лицо. – Чего-то отчаянно желать и знать, что желаемого можно и не достичь.

– Знаешь? Я рада. – Виолетта потянулась за чашкой, но, вдруг передумав, убрала руку и взглянула на сына. – Ты достиг желаемого?

– Нет.

Она на мгновение опечалилась.

– Сожалею.

– А я нет, – напряженно произнес он. – Уже нет.

– О, понятно. – Она села поудобнее. – Тогда я тоже не сожалею. Полагаю, это пошло тебе на пользу.

Первым порывом Грегори было обидеться, но, к его собственному изумлению, он сказал:

– Вероятно, ты права.

Мать понимающе улыбнулась.