Чудо в аббатстве

Однажды, когда я возвращалась с кладбища, меня кто-то позвал. Это был Руперт.

— Дамаск, — окликнул он, догоняя меня, — ты не должна выходить из дома в такой час.

— Я буду выходить, когда захочу, — отрезала я.

— Это небезопасно, Дамаск. Вокруг бродят грабители.

— Я не боюсь их.

— Но это опасно.

Я отвернулась, а он сказал:

— Дамаск, не уходи. Я хочу поговорить с тобой.

— Я слушаю тебя.

— Я часто думаю о будущем. Что будет со всеми нами?

— Поживем — увидим.

— Грядут перемены. У нас новый хозяин в доме.

— До сих пор изменений было мало, но, несомненно, они наступят после свадьбы.

— И что потом, Дамаск? Я много лет работал для твоего отца. Он обещал, что настанет день — и часть земель, которые я обрабатывал, станут моими. Он, конечно, надеялся, что мы поженимся, — проговорил с сожалением Руперт.

Я поспешно ответила:

— Отец понимал, что браки совершаются только между теми, кто любит друг друга. Он первый сказал бы, что каждый должен добровольно вступать в этот союз.

— А ты считаешь, что не могла бы выйти за меня замуж?

— Сейчас я не думаю о браке.

— Дамаск, у лорда Ремуса несколько поместий, и Кейт клянется, что настоит на том, чтобы он подарил одно мне.

— В таком случае, тебе не нужно беспокоиться о своем будущем.

— Если бы ты разделила его со мной, мы могли бы отправиться туда вместе.

Я покачала головой. Он вздохнул и добавил:

— Твой отец хотел этого.

— Он хотел только, чтобы я была счастлива.

— Я сделаю тебя счастливой, насколько это возможно для тебя сейчас, когда ты потеряла его. Я буду жить только для тебя. Я буду заботиться о тебе, лелеять тебя.

— Я знаю это.

— Будь моей женой, Дамаск. Уйдем отсюда. Ты будешь в большей безопасности, чем сейчас, потому что родственники человека, обвиненного в измене, постоянно подвергаются риску. Одно неосторожное слово, даже взгляд могут вменить тебе в вину. Став моей женой, ты изменишь фамилию, никто и не подумает, что твой отец…

Я резко повернулась к нему:

— Ты думаешь, я хочу этого? Я горжусь своим отцом!

Я убежала от него в комнату. Заперла дверь и заплакала. Это были слезы горя и гнева. Неужели я никогда не оправлюсь от своей потери? И как Руперт посмел даже подумать, что я когда-нибудь захочу отказаться от своего отца. Я стала думать о Руперте. Он хороший и добрый. Он не хотел обидеть меня. Я подошла к окну и посмотрела в сторону Аббатства. Я смогла разглядеть серую башню. Я подумала о кладбище — каким призрачным оно выглядит сейчас, при слабом свете луны, падающем на надгробия могил давно умерших монахов.

Внезапно поползли слухи, что в Аббатстве появился призрак. Возвращавшиеся домой в сумерках фермер с женой увидели, как из стены Аббатства появился монах. Казалось, он прошел сквозь камни.

Все поверили этому. Ведь только подумать о тех двоих, повешенных у ворот Аббатства, и о монахе, что хотел убежать в Лондон с сокровищами, но пойманном и казненном, и еще о брате Амброузе, убившем Ролфа Уивера. Вспоминали и об аббате, умершем от разрыва сердца. Вполне понятно, что они не могли успокоиться в своих могилах и возвращались туда, где они жили и страдали.

Люди боялись подходить к Аббатству с наступлением темноты. Но даже при дневном свете никто не отваживался ходить туда в одиночку.

Как ни странно, я не чувствовала страха и продолжала навещать могилу отца.

Моя матушка стала женою Саймона Кейсмана, и после свадьбы в дом незаметно прокрались перемены. Сначала их было трудно уловить, но, тем не менее, они были. Слуги почувствовали изменения в управлении домом. Саймон не собирался быть снисходительным господином, каким был мой отец. Он расхаживал по имению с хозяйским видом. При встрече слуги должны были кланяться ему, а служанки делать реверанс. Он тщательно проверял домашние счета, уволил нескольких слуг за ненадобностью. Нищие уже не были уверены в том, что найдут у нас кров и пищу. Саймон распорядился не привечать путников, чтобы они не считали наш дом постоялым двором, и не потому, что их было много, — после смерти отца, зная, что он обвинен и приговорен, они боялись даже близко подходить к нашему дому. Теперь же, когда в имении был новый хозяин, они без боязни могли прийти, но Саймон Кейсман приказал не поощрять их.

Я заметила, что матушка стала нервной. Она старалась угодить Саймону, соглашаясь со всем, что он говорил. Но больше всего вызывало во мне отвращение то, что она его обожала. Я приходила в ярость, вспоминая, как она не ценила моего отца.

Мое горе стало утихать, и я стала обращать больше внимания на окружающих.

Однажды я обнаружила надпись на железных воротах усадьбы. Буквы складывались в «Кейсман-корт» До этого дом не имел названия, он был известен просто как имение адвоката Фарланда. Увидя эти буквы, я почти заплакала.

Саймон Кейсман был хозяином и хотел, чтобы все знали это. Он желал, чтобы все знали, что мы живем от его щедрот. Матушка обязана была представлять ему счета по хозяйству — при отце она никогда не делала этого. Она была отличная и экономная хозяйка, но я заметила, что по пятницам, представляя счета, она заметно нервничала.

Положение Руперта изменилось. Его больше не считали членом семьи. Он был просто работник, хотя и старший, и не имел права сам принимать решения.

Только меня оставили в покое. Меня не заставляли выходить к обеду, если я этого не хотела, не призывали к порядку и не принуждали помогать по дому Я часто ловила на себе странный взгляд Саймона. Я относилась к нему подозрительно, не любила его и постоянно искала лисью маску на его лице. Казалось, она проступила еще отчетливее. Его взгляд стал острее и еще более походил на звериный. Я все время была настороже, я ненавидела его и внесенные им в дом перемены, так как они еще больше напоминали мне о былых днях и о моем дорогом отце.

Меньше чем через два месяца после свадьбы матушка сказала мне, что ждет ребенка. Я пришла в ужас, хотя, конечно, это было вполне естественно. Моей матери исполнилось тридцать шесть лет, и она была еще достаточно молода, чтобы родить ребенка. Но то, что это произойдет так скоро, представлялось мне оскорблением памяти отца и вызывало отвращение. Как она изменилась! Она казалась мне дурочкой. Она вела себя, как молоденькая жена, ожидающая первенца.

Саймон Кейсман был в восторге. Он считал себя победителем. Он знал, что мой отец очень хотел иметь большую семью, но у него родилась лишь одна дочь.

Я поняла, что хочу уехать, и решила написать Кейт письмо с просьбой приютить меня.

Через несколько дней после этого Саймон встретил меня в саду и сказал:

— Дамаск, я так мало вижу тебя. Можно подумать, ты намеренно избегаешь меня.

— Что же, ты прав.

— Я чем-нибудь оскорбил тебя?

— Очень многим.

— Сожалею.

— Не похоже.

— Понимаешь, Дамаск, надо смиряться с обстоятельствами, даже когда они против нас. И ты знаешь, что всегда нравилась мне.

— Знаю, ты предлагал мне стать твоей женой.

— И ты немного обижена тем, что я женился на другой.

— Не за себя — за других.

— Она вполне удовлетворена.

— Ее легко удовлетворить.

— С удовольствием скажу, она никогда не была удовлетворена более, чем сейчас.

— Что же, тогда у тебя не жизнь, а сплошные удовольствия.

— Конечно, например, сейчас я с удовольствием разговариваю с тобой.

— А мне это не доставляет радости, — резко ответила я.

— Мне жаль, что я взял то, что должно было принадлежать тебе.

— Ты лжешь. Ты счастлив, получив то, что всегда хотел.

— Я не получил всего, что хотел.

— Разве? Всего лишь прекрасный дом и хорошие земли. И тебе все еще мало…

— Я слышал, что ты хочешь уехать к кузине.

— Не говори мне, что ты намерен запретить мне это.

— У меня и в мыслях этого нет.

— Я рада, потому что это было бы бесполезно.

— Давай будем друзьями, Дамаск. Я хочу сказать тебе, что, сколько бы ты ни пожелала здесь оставаться, тебе всегда рады.