Перстень Дарины

А Дарина, отдав себя под покровительство Лукьяна Всеславича, мысленно распрощалась с затаенной мечтой о мужчине, который был бы для нее и мужем, и любовником, и другом, и отцом, и всем на свете. Прижимаясь к воеводе, она беззвучно повторяла те слова, которыми уже не раз сама себя убеждала: «Мир такой страшный, жизнь такая опасная… Дай Бог найти хотя бы спокойствия и защиты для себя и своего ребенка…»

Увидев невестку и ее спасителя идущими рядом, боярыня Ксения сразу все поняла и тоже посчитала такое стечение обстоятельств знамением свыше. Она благословила новоявленных жениха и невесту и велела всем домашним благодарить Бога и Лукьяна Всеславича за спасение дома. Слов благодарности удостоился также и Мартын, отважно исполнивший поручение Дарины.

Впрочем, воевода пока не был уверен в том, что опасность миновала, ведь трое преследователей все-таки убежали, а стало быть, могли еще натворить немало бед, мстя за неудавшееся ограбление. Вечером он расставил своих ратников охранять боярский дом. И, как оказалось, сделал это не напрасно: ближе к полуночи в усадьбе чуть не вспыхнул пожар, который стражи успели предотвратить, поймав поджигателя. Виновником оказался один из холопов боярина Карпа. Под угрозой пытки он признался, что поджечь усадьбу ему велел Борил-Змей, который вместе с татарами укрылся в лесу. Воевода устроил облаву на беглецов, но они успели исчезнуть, словно растворившись в зарослях. Утромлишь было найдено их временное пристанище с остатками потухшего костра.

Этот ночной переполох еще раз убедил Дарину, что женщине с ребенком теперь нельзя оставаться без защиты, а лучшего защитника, чем Лукьян Всеславич, ей не найти.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Свадьба Лукьяна и Дарины прошла скромно и тихо, как того и хотел воевода, считая, что ему, пожилому вдовцу и суровому воину, не пристало шумное веселье. Подарком к свадьбе Дарины было золотое кольцо и ожерелье от жениха, а также два нарядных платья, сшитых Катериной и Фотинией.

Новобрачные поселились в Ольгином доме, оставив пока Святослава у Ксении, как она того хотела. Дарина вовсе не радовалась такому уединению с мужем, за которого вышла из уважения и благодарности, отнюдь не испытывая к нему страстной или нежной любви. Лукьян тоже был сдержан в проявлении чувств, и лишь иногда в минуты близости у него прорывались слова о том, как он любит свою молодую жену и гордится ее красотой и смелостью. Дарина только вздыхала, позволяя мужу любить, но не чувствуя ни радости, ни волнения от его ласк. Лукьян говорил ей, что через месяц после свадьбы увезет ее во Владимир, где в это время пребывали Даниил, Василько и другие Романовичи. Воевода собирался познакомить молодую жену со многими знатными людьми Галицко-Волынского княжества, и она с нетерпением ждала отъезда, ведь ей давно хотелось увидеть большой мир и новых людей. К тому же поездка положила бы конец тягостному для нее уединению с Лукьяном.

Но сие ожидаемое событие случилось даже раньше, до того как закончился медовый месяц. К Лукьяну из Владимира-Волынского прибыл посланец с приглашением на свадьбу дочери князя Василька. Дарину это приглашение обрадовало куда больше, чем ее мужа, и она приветливо встретила гостя, которым оказался старый друг Лукьяна, воевода Прокопий. Он был примерно одних лет с Лукьяном, но более шумный, веселый, любитель выпить чарку-другую.

За столом Дарина сидела вместе с мужем и гостем, но почти не принимала участия в разговоре, а больше слушала, узнавая много нового для себя. Раньше она была сосредоточена на своей жизни и своем маленьком мирке, в последнее же время стала все яснее понимать, что маленький мирок каждого человека зависит от большого мира, который в любую минуту может вторгнуться в любую жизнь и все разрушить. Потому-то теперь молодая женщина старалась вникать во все разговоры умудренных опытом мужчин.

— Ты уже слышал, Прокопий, про татарского темника по имени Бурундай? — спросил Лукьян, пригубив вино. — Не легкомысленно ли князю играть свадьбу, когда татарин со своими полками движется на запад?

— О Бурундае уже месяц как идет молва, — ответил Прокопий, осушив свою чарку до дна. — Но ведь он продвигается через наши земли в Польшу, хочет захватить Судомир.

— Бурундай, пожалуй, будет посильнее Куремсы.

— Но нам-то он ничем не грозит. Он нашим князьям предлагает дружбу, называет их мирниками.

— А вдруг это хитрость татарская? — нахмурил брови Лукьян.

— Негоже тебе, друг, носиться с такими мрачными мыслями, да еще во время медового месяца, — улыбнулся Прокопий. — Если бы татары хотели напасть, они бы разгромили те крепости, которые встречались у них на пути.

— Татары не любят осаждать крепости, ты ведь знаешь. Да и, потом, может, у Бурундая пока недостаточно сил для осады. Однако же, продвигаясь потихоньку вперед, он будет окружать наши крепости, оставлять их у себя в тылу, в лагере.

— Ну, его лагерь далеко отсюда, в Поднепровье, — отмахнулся Прокопий. — А князья Романовичи не глупее нас с тобой, верно? Если бы они подозревали, что Бурундай что-то замышляет против них, так не устраивали бы во Владимире пышную свадьбу.

— Дай Бог, чтоб они были правы и удача от них не отвернулась, — вздохнул Лукьян.

Дарине, немного уставшей от серьезности и хмурости своего мужа, хотелось верить его более веселому другу, и она, не утерпев, вмешалась в разговор:

— Князья ведь умнее своих подданных и знают, что делать.

— Устами младенцев глаголет истина, — рассмеялся Прокопий. — А ты, Лукьян, не огорчай свою молодую жену. Видишь, как ей хочется поехать в княжий град на веселую свадьбу?

При взгляде на Дарину суровое лицо Лукьяна невольно смягчилось, в глазах блеснули искорки. Она улыбнулась ему в ответ, радуясь скорой поездке.

Маленького Святослава решили в дорогу не брать, оставить его с Ксенией. Основную часть своих ратников Лукьян по просьбе Дарины тоже оставил в селе, чтобы охраняли боярский дом. В дорогу отправились лишь пятеро воинов, да еще те трое, которые прибыли с Прокопием. Мартын тоже попросился в поездку, и Лукьян с Дариной охотно согласились взять с собой монаха-странника, уже доказавшего свою ловкость и храбрость.

Когда подошло время прощаться с сыном, радостное возбуждение Дарины сменилось пронзительной печалью.

Тревога матери передалась ребенку, и он, скривив личико, поднял на нее полные слез глаза и уже приготовился громко зарыдать. Она прижала мальчика к себе и стала осыпать поцелуями, сама потихоньку плача. Наконец, оторвавшись от него, шагнула в сторону, к оседланной для нее лошади. Малыш, словно почувствовав, что мать уезжает далеко, протянул к ней ручонки и закричал:

— Мама, мамочка моя!..

Она кинулась к нему, подхватила на руки, заглянула в ясные детские глаза — и вдруг обратила внимание, что они совершенно такие же, как у Антона — карие и большие.

Подошла Ксения и осторожно взяла у Дарины малыша, повторяя:

— Иди, маленький, к бабушке на ручки, а мама скоро вернется, мама скоро вернется.

И в эту минуту Дарине вдруг до боли захотелось рассказать Ксении, кто на самом деле приходится отцом Святославу. Но было не время и не место для такого откровения, и Дарина промолчала.

А дальше началась дорога, уводившая ее от родных мест в неведомые дали, к новым поворотам судьбы.

Лукьян Всеславич гордился тем, что его молодая жена решила отправиться в путь верхом, а не в повозке, как это сделали бы большинство женщин. А Дарине, в душе которой жило неосознанное и невинное женское тщеславие, хотелось въехать в княжий город красиво, на коне, а не в тарахтящей повозке. Она взяла с собой в поездку свои немногочисленные драгоценности и те два платья, что были сшиты ей к свадьбе, и питала надежду, что на княжеском веселье будет выглядеть не хуже других.

Перед отъездом Лукьян Всеславич поручил Мартыну купить мужское монашеское платье, которое могло бы быть впору Дарине. На удивленный вопрос жены он пояснил, что в столь неспокойное время женщине иногда лучше путешествовать не в женской одежде, а под видом монаха. Впрочем, он тут же заметил, что до переодевания дело вряд ли дойдет.