Шамрок на снегу (СИ)

Всех, кого подозревали в сотрудничестве с англичанами, согнали и заперли в амбаре. Допросы велись круглые сутки. Вскоре арестовали и Камилу.

Ее ввели в прокуренный кабинет около полуночи. Тусклый свет керосиновой лампы выхватывал из темноты только центр комнаты с письменным столом да серые лица заседателей. На столе лежал конфискованный при обыске штык-нож. Комиссар кивнул головой,

-Где взяла? – он говорил спокойно. Казалось, излучая при этом какую-то усталость.

Камила знала – расскажи она всю правду – подписала бы себе смертный приговор.

-Нашла на улице, когда ушли англичане, - это единственное, что пришло на ум в этот момент.

-Ага, понятно. – Допрашивающий с тоской посмотрел на огонь лампы, - а что делала во время оккупации?

-Работала.

Он по-прежнему не отводил взгляд от огня.

-Где и кем?

-Санитаркой при госпитале. Спасалась от голода.

И тут на его лице произошли сильные перемены. Он повернулся к Камиле, привстал и заорал что было силы:

-Что? Да их давить и душить любыми способами нужно было! А ты и тебе подобные раны им зализывали! Чтобы они потом опять в нас стреляли! Конвой, увести арестованную!

Камилу грубо вытолкали в прихожую. Остаток ночи она провела в камере, вместе с другими.

А утром за ними пришли. И повели по главной улице на край станицы. Там уже собралась толпа. Люди молча смотрели на арестантов. Было холодно и жутко от этого молчания. Неподалеку чернела свежевырытая яма.

Их выстроили у края. Зачитали приговор. Камила крепко сжимала в руке кусочек материи с вышитым зеленым трилистником. Она думала о Эммоне. Все еще верила, что талисман спасет ее. И вдруг, о чудо – она почувствовала, что ребенок, которого она носит под сердцем, едва ощутимо шевельнулся. Она повернулась к стоящему рядом старику:

-Дядя Федя, он шевелится, - и приложила руку к животу.

Старик обнял ее за плечи и громко разрыдался. Грянул залп.

А в этот миг, далеко-далеко, Эммон вздрогнул и оглянулся. Оглянулся туда, где оставил жену и ребенка...

Зеленый листочек шамрока так и остался, никем не замеченный, лежать на грязно – сером снегу. Тела расстрелянных сбросили в яму. Туда же бросили и штык-нож с гравировкой на английском языке.

Однажды, в зимних Гаграх…

Чайка кричала долго и жалобно, то взмывая вверх, то камнем падая к темной пугающей воде… Пустота… И мрачное, безжизненное небо…

Князь всматривался вдаль, надеясь увидеть хоть что-то, что сможет спасти его от гнетущего, сдавливающего сердце, чувства безысходности... Но тщетно… Море лишь шумело своим зимним прибоем, да выбрасывало, лишь иногда, белые пенистые «барашки», которые быстро исчезали в темноте водной массы…

Почему-то вспомнился Петербург… К чему бы это? Тоска? Так ведь князь покинул его не так давно. Предчувствие? Мозг пронзила мысль – молния:

«… а вдруг, это действительно, предчувствие? Вдруг я уже не вернусь туда никогда?».

Пришлось прогнать эту мысль прочь… Это было не просто. Потому, что занять ее место было не чем. Вернее - не чем более приятным и легким… А так хотелось обрести покой…

Холодные порывы ветра разметали полы шинели и почти сорвали фуражку с головы князя, тот еле успел удержать ее. Начинался шторм. Зимний шторм, который так завораживал и притягивал к себе некогда юного молодого человека, душа которого требовала романтики и приключений… Как это было давно..!

Теперь, истрепанный жизнью, познавший много хорошего и еще больше плохого, «счастливчик», по мнению окружающих его людей - баловень судьбы, стоял на берегу того же самого моря, слушал крики чаек, глубоко вдыхал соленый и холодный морской воздух и плакал… Плакал в душе… Как ребенок… Плакал от усталости и бессилия что либо изменить в своей жизни… Жернова обстоятельств и обязательств, перетерли некогда поэтическую его душу в мелкий порошок… Из которого, кроме бесформенной массы, слепить ничего больше нет возможности.

От осознания своего бессилия, князь все чаще и чаще начинал задумываться о смысле жизни… Нужно ли ему продолжать все это..?

Темнело… Пришло время возвращаться. А не хотелось… Для чего? Может, позволить неспокойному морю успокоить истерзанную душу..?

Князь, очередной раз, отогнав от себя нехорошие мысли, направился к пансионату, где его уже ожидал ужин, соответствующий его чину и положению в обществе, и шумный вечер, в компании с однополчанами и друзьями… Но ему ничего этого не нужно было… Он ждал, когда наступит завтра… Завтра приедет она… Завтра будет счастливый день…

-\-

.... А где то там... В далеком городе, около высокого окна своей спальни, стояла графиня, и смотрела в темноту ночи… По стеклу сбегали капли дождя, так же, как слезы графини, по щекам. Ее взгляд устремился вдаль, как будто душа хотела улететь так же далеко... Порывы ветра колыхали деревья, и гул в щелке окна был похож на стон разрывающейся души...

Она стояла и вспоминала... Вспоминала счастливые моменты в ее жизни, вспоминала разочарование, которые преподнесла ей жизнь, вспоминала тех, кто предал ее; и боль сжимала ее грудь... Комок в горле подступал, словно веревкой стягивал шею...

И, казалось, что эти мысли уносят графиню, все дальше и дальше за горизонт... Но вдруг она почувствовала запах вареного кофе, с привкусом корицы... Который, как-то незаметно, принесла ей горничная; и стало спокойно на душе и радужно; ведь все было собрано к предстоящей дороге... И завтра она уже не вспомнит о сегодняшнем вечере, потому, что завтра она увидит его...

Графиня все время спрашивала себя... Зачем она едет на эту встречу... Зачем ей это нужно... Но ответить она себе так и не смогла... Что-то влекло ее... Что - она не могла понять, но каждый раз она ждала письма... И каждый раз сердце ее начинало биться чаще, когда она получала письмо от него... А иногда, и несколько одновременно… Читая их ... Она как будто попадала в другой мир... И большего ответа она не находила...

-\-

Обратный путь оказался не близким – князь успел, незаметно для себя, удалиться от пансионата на многие сотни метров. Результат «глубокого ухода в себя». Так он обычно объяснял свое состояние, когда ни кто и ни что не могло привлечь его внимание и вернуть в реальность…

Уже зажглись стояночные огни судов, дрейфующих на рейде, в нескольких милях от берега, были хорошо видны фонари на пилларах высокого кирпичного забора, окружавшего пансионат, да и свет в окнах верхних этажей корпусов тоже говорил о приближающейся ночи… Князь ускорил шаг…

Пансионат, комплекс из отдельно стоящих двух и трех этажных корпусов, соединенных между собой вымощенными диким камнем, дорожками и декоративными мостиками, сразу понравился князю. Здесь было все, что нужно для отдыха: море в нескольких сотнях метров от забора, тишина, хороший комплекс процедур и оформление самого пансионата, благодаря которому заведение это не воспринималось как лечебное. Здесь отдых и лечение, как бы это правильнее сказать, не были унизительны для князя...

Князь вошел в комнату отдыха раскрасневшийся и бодрый от сильного ветра и быстрой ходьбы. Он буквально ворвался в помещение…

- Ого! Господа, Вы только посмотрите на Николая Львовича! И этот человек приехал на курорт! Да ему в бой нужно, непременно сейчас же!

Это давний приятель, Сибирьков, офицер и хороший человек, с полуоборота, играя в бильярд, сразу же обратил внимание на вошедшего.

- Вас всех тут нужно на передовую, без разговоров! – Полушутя, снимая перчатки и фуражку, парировал князь. Он тоже был рад видеть Сибирькова и всех остальных в бодром расположении духа. – А что, Господа, ужинать то будем?

Помещение, в котором офицеры коротали время, было оформлено в стиле «Ивановской Москвы», что предавало немного шарма низкопотолочным перекрытиям в виде грубоотесанных балок и маленьким окнам, из которых можно было смотреть на море, как из бойниц крепостей Ивана Великого…. Мебель, современная, но не массового производства, а сделанная на заказ, сочеталась с общим представлением…