Шторм

Она мысленно вернулась в недалекое прошлое. Тогда, четыре года назад, в августе, Кейн поехал с ней в Шайенн и оставался в городе еще некоторое время, чтобы проследить, как она устроится на новом месте в трех меблированных комнатах, расположенных над аптекой. Квартирка была уютной и чистой и находилась недалеко от школы, с руководством которой Шторм предварительно списалась и была принята в штат.

Она припомнила то утро, когда Кейн собрался к отъезду домой и уже был готов сесть в дилижанс, отправлявшийся в Ларами. Стоя рядом с братом, Шторм кусала губы, чтобы не расплакаться, а он сунул ей в руку деньги и произнес нарочито грубоватым тоном, так непохожим на его обычную манеру говорить:

– Держи, тут хватит тебе на жизнь, пока сама не начнешь зарабатывать.

Но тут он, должно быть, заметил пелену слез, застилавшую ее взор, потому что вдруг улыбнулся и пошутил:

– Хватит, конечно, только в том случае, если ты не будешь тратить их на своих друзей-приятелей.

Она быстро сунула руку ему под жилет и сильно ущипнула. Кейн ойкнул и засмеялся, а затем быстро сел в экипаж. Когда экипаж тронулся, Шторм почувствовала себя более одинокой, чем когда бы то ни было в жизни.

Ее полное беспросветное одиночество длилось весь тот месяц, в течение которого она знакомилась с Шайенном.

Потом наступил сентябрь, дни становились все короче и холоднее. Со второй недели сентября начались занятия в школе. Шторм постепенно подружилась со всеми учителями – мужского и женского пола. Однако она не оставляла никакой надежды тем своим мужчинам-коллегам, которые были не прочь поволочиться за ней. Она не чувствовала никаких угрызений совести, когда резко обрывала свои отношения с теми, кто, как ей казалось, имеет на нее серьезные виды.

Теперь, оглядываясь назад, Шторм почти сожалела, что никому не оставила ни единого шанса. Ведь кто-то из них, возможно, питал к ней глубокое искреннее чувство. Ей следовало попытаться поверить хотя бы одному из них, попытаться ответить на его чувства.

Но в то время это было невозможно: слишком свежа еще была ее рана, она не хотела и не могла открывать душу навстречу новой боли, новому страданию. Она однажды уже испытала на себе мужское лицемерие и двуличность, притворство и обман, и ей потребовались годы, чтобы залечить свое раненое сердце и выбросить из головы этого человека. И теперь Шторм надеялась только на то, что с ней больше никогда не случится ничего подобного.

«Я хочу иметь детей, – думала Шторм, – а для достижения этой цели требуется мужчина. Возможно, где-нибудь на свете существует человек, чья главная цель в браке – это создание крепкой семьи и рождение сына. Обыкновенный человек, пусть даже немного невзрачный и скучный, но такой, на которого я могла бы положиться. Вот за такого, – думала Шторм, – я могла бы выйти замуж».

Шторм смотрела невидящим взором на мелькающие мимо живописные окрестности, которым так не хватало изящного белохвостого оленя, стремительно несущегося по равнине. Она решила, что должна хорошенько подумать о возможности замужества без любви. «Достаточно ли одного уважения, чтобы скрепить супружеский союз? – спрашивала себя Шторм. – Необходима ли страсть, заставляющая гулко биться сердце, бросающая то в жар, то в холод, в семейной жизни, в браке? Наверняка существует много супружеских пар, живущих в полной гармонии, которые в свое время связало простое чувство долга».

Шторм подавила тяжелый вздох. Если она действительно хочет завести семью, ей придется ограничить многие свои интересы и распроститься с дорогими ее сердцу занятиями. Например, она уже никогда не сможет больше преподавать. Но что поделаешь. Надо же чем-то жертвовать. Иначе ее ждет еще более суровое испытание: годы и годы беспросветного одиночества.

В последние два года она подорвала свои силы, много работая с учениками. Работая практически без отдыха – в течение всего года, зимой и летом. Ей было очень нелегко, она стала раздражительной, у нее накопилась усталость, так что она очень быстро утомлялась от любого занятия.

Две недели назад ее вызвали в кабинет директора школы и в мягкой форме, но решительно дали понять, что она на грани нервного истощения, во всяком случае все симптомы – налицо, и у нее при таком режиме работы не сегодня-завтра может произойти нервный срыв.

– Шторм, – сказала ей директриса, женщина средних лет, добрая и порядочная наставница, – я хочу, чтобы вы отправились домой на продолжительный отдых. Возвращайтесь на ваше ранчо, насладитесь в полной мере жизнью на природе. Помнится, вы рассказывали мне о вашей чудесной кобыле – так вот, вам пойдут на пользу долгие прогулки верхом. Одним словом, делайте все, чтобы только отдохнуть от работы в школе, выбросьте ее полностью из головы! Переключитесь на другие занятия.

Когда Шторм попыталась что-то возразить, доказать, что с ней все в порядке, миссис Вильсон покачала головой и сказала твердо:

– Нет, Шторм. Я пришла в школу, когда мне было шестнадцать лет, и занимаюсь преподавательской работой уже половину своей жизни, поэтому я знаю, о чем говорю, – и она встала, давая понять, что разговор окончен. – И не смотрите на меня с таким отчаяньем во взоре, – произнесла директриса, подходя к двери, – дорогая моя, это еще не конец света. Вы – красивая молодая женщина. Вам надо выйти замуж и завести собственных детей, которых вы и будете обучать. Иначе вас ждет участь старой девы, вас ждет моя доля. Поверьте, в ней нет ничего отрадного.

Шторм вернулась в свои меблированные комнаты и прорыдала там два дня кряду. Но затем она вынуждена была смириться с неизбежным и написала Кейну письмо. Ответ не заставил себя долго ждать. Он был коротким: «Приезжай домой, радость моя. Извести меня, когда выедешь дилижансом, чтобы я мог встретить тебя».

Шторм срочно направила брату этой же почтовой каретой столь же короткое послание: «Буду в четверг, выезжаю дилижансом». Она попрощалась со своими друзьями и упаковала вещи: одежду, картины, всякие безделушки, которые она купила, чтобы придать арендованным комнатам хотя бы легкий отпечаток собственной индивидуальности. Сделав все это, она стала ждать четверга – дня отъезда, который неумолимо приближался. Шторм ждала его со страхом и трепетом.

Погруженная в мысли о прошлом, она не заметила, как Кейн повернул лошадей с большого тракта на проселочную дорогу, которая вела прямо к жилому дому на их ранчо.

Шторм опустила ноги на пол коляски и выпрямилась, сложив руки на коленях. Когда коляска миновала пологий подъем, Кейн остановил лошадей перед спуском и улыбнулся, увидев, что Шторм встала. Он не проронил ни слова, заметив, как сестра жадно всматривается в родные, с детства знакомые картины. Перед глазами Шторм расстилались широкие живописные равнины, долины, заливные луга, вдали сквозь голубую дымку марева виднелась горная цепь. Всюду паслись стада коров. Голубая лента реки Платт прорезала пологие холмы, покрытые сочной травой. Территория Вайоминга была до сих пор скудно заселена колонистами, здесь обитали индейские племена, настроенные крайне недружелюбно к белым поселенцам. Но как любила Шторм этот чудесный край! Вайоминг – одно из красивейших мест на всем Северо-американском континенте. Само слово «Вайоминг» индейского происхождения и означает «большие прерии», Это край ковбоев и нефтяников, край, где сохранилось множество целинных, нетронутых цивилизацией заповедных уголков.

Вдыхая чистый свежий воздух, аромат лугов, ощущая бескрайний простор зеленых равнин, вслушиваясь в торжественную вековую тишину, Шторм чувствовала, как ее нервная система успокаивается, все страхи и волнения отпускают ее… И непроизвольно из уст девушки вырвался вздох облегчения и умиротворения. Она поверила, наконец, что теперь с ней будет все хорошо, и, вдохнув полной грудью пахнущий сосной целебный воздух, взглянула на Кейна глазами, в которых блестели слезы.

– Я всеми силами старалась приспособиться к новой жизни, жить интересами моих друзей, вникнуть во все происходящее в Шайенне, но никогда я не могла отделаться от чувства, что я – всего лишь зритель, я – чужая всем и всему.