Царица Савская

Мне стоило бы ощутить праведную ярость. Я должна была обвинить его перед отцом, пусть лишь для того, чтобы избежать его — и любого другого мужчины, поскольку после такого публичного скандала никто не женится на мне без щедрой взятки. Вместо этого стыд пожирал меня изнутри, шевелился во мне, словно черви под кожей.

Я умоляла Шару не оставлять меня в постели одну по ночам. Но Шара не могла отказать царице, когда та за ней присылала. Садик насиловал меня еще дважды за последующие месяцы, даже когда грозовые тучи собрались над горными террасами и первые порывы сезонных ветров начали трепать растущие на склонах деревья.

Пришли дожди, и я почти не вставала с постели. Потоки воды весь день неслись по холмам вниз, увлекая за собой по иссохшим руслам рек деревья, землю и те дома, которые, к своему несчастью, оказались на их пути. Мне наконец удалось поспать целую ночь, настолько я была изнурена бессонницей, длившейся неделями. Пока что, хотя бы пока, я была в безопасности: мастер вод покинул дворец, чтобы наблюдать за потоками и состоянием каналов, и командовать рабочими, которые готовы были немедленно починить любую щель в шлюзах.

Незадолго до рассвета я встала и подошла к окну. Тело мое под ночной рубашкой иссохло, как прошлогодняя трава, потеряв всю детскую мягкость. Я распахнула решетчатые ставни.

Первые слуги уже вышли во двор, я могла различить их темные силуэты на фоне слабого рассветного зарева. И, как много ночей до этого, с тех пор как не стало матери, я попыталась различить на небе Звездных Сестер. Но в то утро луна заслонила одну из них. Я еще долго стояла у окна, глядя, как светлеет небо и блекнут звезды, и наблюдала за тем, как Сестры уходят из виду.

Впервые за долгие годы я молилась. Но не Шаме, солнцу, которая не сумела защитить мою мать… Алмакаху, лунному богу, который принял ее в свои владения.

Спаси меня или позволь умереть.

Вот и все. Я сняла с руки рубиновый браслет, самую дорогую и драгоценную из принадлежавших мне вещей, и положила его на подоконник перед светлеющим полумесяцем.

Позже в тот день во двор прибежали люди, их крики донеслись до меня через открытое окно спальни. Вскоре после этого одинокий пронзительный вопль раздался из женской части дворца, настолько громкий, что его слышала даже я.

Час спустя моя нянюшка пришла с новостями: один из шлюзов не выдержал напора. Потоком воды Садика унесло прочь.

Я возвела глаза к небу.

Я твоя.

Тела Садика так и не нашли. Спустя месяц после его смерти Хагарлат обвинила меня перед моим отцом. Ее лицо осунулось, одежда мешком повисла на исхудавшем теле. Я же снова вросла в свои платья, словно ко мне перешла пышность, потерянная ею от горя.

— Эта девчонка — проклятие нашего дома. — Ее голос сорвался. — Она прокляла моего брата и прокляла меня!

— Моя царица, ты чрезмерно волнуешься, — ответил отец усталым голосом.

— Неужто? Мой брат, ее жених, мертв, а у меня было два выкидыша с тех пор, как я перешла жить в твой дом. Ее собственная мать родила лишь одну дочь и умерла с твоим сыном в утробе. Говорю тебе, эта девчонка приносит смерть всем, кто окажется с ней рядом!

Когда отец наконец посмотрел на меня, я догадалась, что он увидел тень женщины, на которой женился не ради богатства, но по любви. И тогда я поняла, почему он не искал моего общества в горе, почему не призвал меня в годы моей отстраненности после ее смерти.

— Жена, — сказал он, склоняя голову.

— Ты отошлешь ее прочь, или я покину этот дворец и заберу с собой сына, пока она не убила и его тоже, как убила свою мать и нерожденного брата! У моей матери к моему возрасту было семеро детей, у моей сестры пять сыновей. Я же ни разу за четыре года не доносила дитя до срока. Готов ли ты заплатить за нее и жизнями наших будущих детей?

Я повернулась к ней, зашипев. Я была словно сухая ветка, готовая разлететься на острые щепки под весом единственной птички. Я была готова к безрассудству, была готова проклясть ее, ее сына, все будущие надежды ее лона, каждого члена ее племени, даже их верблюдов и козлов, вплоть до последнего бешеного пса.

Но воздух, который я набрала в легкие, чтобы проклясть ее, превратился вместо злых слов в тихий изумленный выдох. Был один безумный миг, когда я чуть не рассмеялась.

Она ничего не могла мне сделать, ничего не могла больше у меня отнять, не осталось ничего, чем бы я дорожила, — вплоть до моей собственной жизни.

Я, не имеющая силы, могла больше ничего не говорить. Она потеряла все свои преимущества передо мной. И в тот миг она сама это осознала. Я смотрела, как ее щеки бледнеют от этого осознания.

— Да, — сказала я своему отцу. — Отошли меня прочь. Позволь отправиться за узкое море, в землю матери твоей матери. И дай мне жрецов и подношения для храма Алмакаха за морем, я принесу ему жертву во имя твое.

То ли мне показалось, то ли по его лицу и вправду скользнула тень облегчения.

Я не могла винить его за быстрое согласие. Алмаках был и его спасением тоже.

Той осенью я взошла на корабль в обществе моего учителя, свиты жрецов, новых священников для растущей колонии, а также с богатым грузом благовоний, пожертвований и даров для храма в Пунте. Мне не позволили взять с собой нянюшку и Шару — Хагарлат за этим проследила, — а потому я со слезами простилась с обеими, целуя их в шеи и доверяя их воле богов.

Я была полна решимости никогда больше не возвращаться во дворец Мариба, к темным коридорам и еще более темным воспоминаниям. Я хотела провести остаток моей жизни в Пунте — в мире и спокойствии.

Но Алмаках, единожды призванный, имел на меня совершенно иные планы.

Глава вторая

Мне снился туман, нисходящий на горные склоны накануне муссонных дождей. Туман взбурлил молоком от первых порывов ветра идущей грозы, и глухой рев дождевых потоков покатился вниз по склонам горы. Вода кипела пеной, капризной, меняющей цвет — вначале белой, затем желтой, по мере того как поднимался ил. Потоки, достаточно грозные, чтобы унести верблюда или даже дом, покатились по руслам рек в сторону шлюзов и ждущих влаги полей под ними.

— Македа.

Я открыла глаза и различила сквозь тонкий газовый полог кровати высокие потолки. Змейки лампового света играли на плитках тенями от полога, который должен был защищать меня от вездесущих москитов.

Пели цикады. Даже закрытые ставни не спасали от их оглушительного хора. В месте между миром сна и миром яви их песню можно было принять за шелест весенних дождей, неустанный, убаюкивающий, зовущий обратно в сон…

Моего виска коснулись поцелуем, легким, как крылья мотылька. Я потянулась вверх, закрыв глаза, чтобы поймать прядь волос, намотать на палец, прижать к носу. Теплое колено скользнуло у моего бока. Последние курильницы благовоний уже погасли, остался лишь аромат простыней, пропитанных желанием, утоленным на них несколько часов назад, в весенней жаре.

— Македа. — Теперь шепотом. Это было имя, данное мне семьей моей бабушки, — имя, которое я приняла, прибыв в Пунт и оставив позади опороченное имя Билкис.

Я притянула его к себе, губами отыскивая соленую шею. Он застонал, застыл на миг, словно собираясь заговорить, но затем опустился на меня всем телом.

И даже тогда мне казалось, что я слышу дождь, слышу стук капель в частящем пульсе, чувствую грозный поток в ощущениях. Так было, пока мы не застыли и я не задремала вновь.

— Македа.

Я вздохнула глубоким довольным вздохом.

Ты должна проснуться.

Я открыла тяжелые веки, взглянула, как он лежит, приподнявшись надо мной на локте, и погладила его влажный лоб, запустила пальцы в темный водопад волос, обрамлявший его лицо. Макар, чей благородный отец служил моему в царском совете.

Макар, воин, который два года назад привел с собой новых сабейских поселенцев, чтобы было кому трудиться в золотой шахте и пополнять гарнизон.

Макар, любовь моя.