Голубой велосипед

Люди были потрясены: французские солдаты стреляли в соотечественников. Но сзади толпа напирала все сильнее. Вскоре первые ряды оказались смяты. Сбив двух стариков, упавших на землю между солдатами и толпой, выскочила вперед небольшая автомашина. Раздавив одного из упавших, рванула дальше. Это явилось как бы сигналом, толпа пошла, хлопнули один, два, три выстрела, которые никого не задели. А потом солдаты растворились в людской массе.

Сразу же после взрыва Королевского моста Тавернье бросился разыскивать автомашину, везущую то, что было для него самым дорогим. На набережной Барентен ее уже не было. Работая локтями и кулаками, он выбрался на мост. Машина находилась там, двигаясь со скоростью никуда не торопящегося человека. Увидев его, Леа зашлась от радости.

– Слава Богу! Вот и вы! Я уж было подумала, что вы нас покинули.

Франсуа сменил Леа за рулем. Вполголоса он сказал ей:

– Мост сейчас взлетит.

– Ох!

– Тише, не стоит пугать людей. Попытаемся проскочить.

Рядом с машиной шагал солдат.

– Передайте людям, которые покажутся вам надежными, что мост сейчас взорвут. Пусть они попытаются предупредить панику.

Солдат посмотрел на него непонимающе. Его грязное и осунувшееся от усталости лицо отупело. Двигался он, как вол в упряжке. И вдруг взвизгнул, принявшись расталкивать тех, кто был впереди:

– Сейчас мост взорвут! Сейчас мост взорвут!

Толпа рванула вперед, словно ее подхлестнули. Какой-то десяток метров отделял ее от левого берега Луары.

Подобно зверью, чувствующему приближение землетрясения, беженцы, забыв о человеческом достоинстве, дрались между собой, отпихивали тех, кто слабее. Горе упавшему: он погибал затоптанным.

Прозвучало еще несколько взрывов. С оглушительным грохотом рухнул второй мост.

Прошло всего полчаса, как обрушился Королевский мост.

Стоя рядом с автомобилем, Леа и Франсуа созерцали катастрофу не в силах отвести взгляд от ужасающей картины. Сколько их было на мосту? Триста, пятьсот, восемьсот или больше? Где-то внизу, в ложе реки, барахтались немногие уцелевшие, пытаясь взобраться на груды камня, железа и тел. Взывали о помощи раненые, сорвавшиеся на опоры моста, а выше по течению, где было глубже, люди тонули. На капоте пылавшей автомашины дожаривалось тельце ребенка.

– Пойдемте отсюда, – сказал Франсуа Тавернье, подталкивая Леа к автомобилю.

Над руслом Луары поднимался черный дым.

Среди развалин машина выехала на авеню Кандаля. Из предместья Сен-Марсо французские пулеметы стреляли в сторону Пражской набережной и набережной Больших Августинцев. Около собора Нотр-Дам-дю-Валь Камилла попросила остановить автомобиль.

– Сейчас не время, – буркнула Леа.

– Прошу вас, иначе меня вырвет.

Франсуа Тавернье выключил двигатель. Спотыкаясь, молодая женщина отошла в сторону.

– Позвольте, я ей помогу, – выходя следом, сказала мадам Леменестрель.

– Спасибо, – Камилла вытерла рот грязным платком, который та ей протянула.

Поддерживая друг друга, они вернулись к машине. Камилла села.

– Мама, я хочу пи-пи, – произнес мальчик.

– Хорошо, мои дорогие. Только быстро.

Они отошли на несколько шагов. Девочка присела, а мальчик все никак не мог расстегнуть штанишки. Внезапно в десяти метрах от них со свистом упал снаряд. Сидевшие в машине видели, будто при замедленной киносъемке, как подбросило в воздух мать и двоих ребятишек, изрубленных осколками. Медленно, изящные даже в гибели, упали они в дорожную пыль.

С воплем отчаяния выскочила из машины пожилая женщина. Сначала кинулась она к дочери, потом к внучке, затем к самому дорогому ее сердцу существу – к внуку. Раскинув руки, металась она между ними.

Нагнувшись над телом мадам Леменестрель, Франсуа Тавернье приподнял ее голову. Он побледнел, почувствовав под пальцами смертельную рану. И в смерти сохранила она бесконечную прелесть. Поперек ее ног свернувшись калачиком, лежала дочка. Казалось, ребенок спал, а на ее розовом сатиновом платьице распускался красный цветок. Поодаль раскинулся мальчуган, его голову почти полностью отсекло осколком, из штанишек торчала крошечная пипка.

Двигаясь между ними, Камилла без конца повторяла:

– Это я виновата… это я виновата…

И забилась в истерике.

Леа схватила ее за плечи, встряхнула, попыталась заговорить и, наконец, отвесила пару пощечин, которые остановили крики.

– Нет здесь твоей вины, ты ни при чем. Пошли в машину.

– Садитесь, мадам, здесь нельзя оставаться, – обратился к бабушке Франсуа Тавернье.

– Поезжайте, месье. Я не могу оставить их здесь одних. Мне надо их похоронить.

– Это слишком опасно, вы и сами погибнете.

– Месье, это единственное, о чем я молю Бога. Забрав их у меня, Господь лишил меня всего.

– Я не могу вас бросить одну, мадам.

– Надо, надо, месье. Вспомните о двух молодых женщинах, едущих с вами, о ребенке, которого носит одна из них. Они нуждаются в вас. Я уже нет.

– Прошу вас, мадам.

– Не настаивайте.

Франсуа подошел к Леа и Камилле, которую поднял на руки. "Как пушинка", – подумал он. Мягко уложив ее на заднем сиденье, сел за руль.

– Вы едете? – обратился он к Леа, которая продолжала стоять, будучи не в состоянии оторвать взгляда от трех тел.

Не сбросив бомб, пронеслись самолеты.

В Сен-Марсо французские солдаты больше не стреляли. Ворвавшись в Орлеан через Бургундское предместье, немцы не встретили сопротивления. На Мотт-Санген они соорудили въезд на железнодорожный мост, который не был взорван. К четырем часам пополудни первые танки пересекли Луару по железнодорожным путям и присоединились к тем, которым удалось проскочить по мосту Георга V до его взрыва. Несмотря на мужественное сопротивление солдат в орлеанском депо, имевших для обороны моста всего лишь старую уложенную на кирпичи пушку, превосходящие их огневой мощью и численностью немцы вынудили их отступить к улице Дофин, оставив многочисленных убитых, и установили у въезда на мост три небольших орудия.

К пяти часам первые части врага вышли на площадь Круа-Сен-Марсо и на каждом перекрестке установили пулеметы. Несколько растерянных жителей, оставшихся в своих домах, вышли из подвалов и удивленно взирали на солдат-победителей, про которых им долгие месяцы долбили, что те голодают, голы и босы. Женщина неопределенного возраста не удержалась и подошла потрогать сукно на шинели молодого офицера, который вежливо с ней поздоровался:

– Добрый день, мадам.

Ошеломленная женщина расплакалась и побежала, крича:

– Нас обманули!

В то же время французские солдаты вступали в Орлеан через предместье Банньс.

– Будьте начеку, немцы уже здесь.

– Это невозможно, – воскликнул лейтенант. – Они у нас в тылу.

Едва успел он отдать приказ, чтобы солдаты заняли оборонительную позицию, как по бульвару Сент-Эверт стали прибывать моторизованные части противника. После короткой перестрелки французские солдаты сдались. Были убиты лейтенант и двое его подчиненных. Немцы согнали своих пленных во временный, окруженный пулеметами лагерь на Мотт-Санген. Вечером туда доставили новых военнопленных.

Отовсюду доносились стоны раненых, перекличка спасателей, ухала пушка, бушевали пожары, стихал треск французских пулеметов, сбежавшие из приюта Флери сумасшедшие пробирались среди развалин, и от взрывов их смеха дрожь пробирала тех, кто уцелел. Тогда же сбежавшие из тюрем преступники грабили немногие уцелевшие от огня лавки. Больше не было мэра, муниципального совета, покинутый и разрушенный город остался без защиты.

Надвигалась первая ночь долгой оккупации Орлеана.

15

Поздней ночью они проселочными дорогами доехали до деревни Ля Тримуй во Вьенне. В глубине машины бредила Камилла, ее лицо было покрыто холодным потом. На деревенской площади, у реки, прямо на земле спали беженцы. Открылась выходившая на улицу дверь кафе, и оттуда пробился слабый желтый луч света. Заведение было забито народом. Остановив машину, Тавернье вышел. В нос ему ударил запах пива, дыма и грязи.