Легенда о прекрасной Отикубо

Свита его была невелика, и потому все сопровождающие его люди получили богатые подарки: каждому телохранителю пятого ранга пожаловали парадные одежды; телохранителям шестого ранга — каждому по нескольку хакама, а простым челядинцам — свертки шелка, накрученного на палочки, чтобы можно было, уходя, заткнуть их за пояс.

Слуги, знавшие, что их господин тюнагон и молодой эмон-но ками враждуют между собой, не могли опомниться от изумления.

Вернувшись домой, тюнагон от слова до слова пересказал своей жене все, что говорил ему Митиёри.

— Правда ли, что дочь мою хотели отдать этому старому негоднику тэнъяку-но сукэ? Когда эмон-но ками, понизив голос, рассказывал мне об этом, я чуть не сгорел со стыда… А внучек у меня до чего славный, хорошенький какой! По всему видно, что дочь моя счастливо живет в замужестве.

Госпожа из северных покоев затряслась от злости.

— И слушать не хочу! Раньше ты эту свою дочку и за человека не считал. Кто приказал запереть ее в кладовой? Ты же сам и приказал. Я здесь ни при чем. Оставил молоденькую девушку на произвол судьбы, без всякого присмотра, тут не только что тэнъяку-но сукэ, кто хочешь мог к ней сунуться. А теперь, когда ее взял в жены большой человек, ты хочешь свалить свой грех на другого. Но не слишком радуйся! Такое неслыханное счастье не бывает долговечным.

Подвыпивший Кагэдзуми пустился рассказывать, растянувшись на полу, про все, что видел и слышал в Сандзёдоно:

— Так вот, значит, окружило меня со всех сторон множество хорошеньких прислужниц, одна другой краше. Было их, верно, не меньше тридцати. Каждая поднесла мне чарочку и умоляла выпить. И все, заметьте, старые мои знакомые: одна служила у Саннокими, другая — у Синокими. Даже служаночка Мароя, и то оказалась там. И все такие нарядные, словно ветки в весеннем цвету. Видно, им хорошо живется.

Это услышали спавшие вместе в одной постели Саннокими и Синокими.

— Ах, как грустен наш мир! — плача, говорила старшая сестра. — Давно ли жила она в жалкой каморке у самых ворот и не смела оттуда на свет показаться!

Могли ли мы думать тогда, что эта Отикубо так высоко вознесется над нами! Все наши служанки ушли к ней… Стыдно показаться на глаза не только чужим людям, но даже собственным родителям. Как жить дальше? Уж лучше пойти в монахини.

Синокими тоже горько плакала:

— Какой стыд! Какой ужасный стыд! Не ведая, что готовит нам будущее, матушка только о нас, своих родных дочерях, и заботилась, а чужую дочку совсем забросила. Люди, верно, теперь говорят: «Поделом им». Когда я так несчастливо вышла замуж, то думала было постричься в монахини, но скоро понесла дитя под сердцем. А уж как родилась моя дочка, мне стало ее жалко. «Доращу ее, — думала я, — до разумных лет». Так день за днем и живу.

И, обливаясь слезами, Синокими сложила стихотворение:

«Уж так ему суждено!» —

И я говорила, бывало,

Увидев чужую беду,

А ныне судьбе злосчастной

Досталась в добычу сама.

Саннокими согласилась с ней и сказала в свою очередь:

Всех нас рок стережет!

Злая судьба прихотлива,

Словно река Асука.

Там, где сегодня пучина,

Завтра шумит перекат.

Всю ночь до рассвета проговорили сестры, жалуясь на свою судьбу.

На следующий день тюнагон стал рассматривать полученные им накануне подарки.

— Какие красивые цвета, все такое нарядное, не мне, старику, носить. А в особенности этот пояс — ведь это семейная драгоценность… Как принять такой подарок? Нет, я непременно его верну.

В эту минуту принесли письмо от Митиёри. Все слуги сразу кинулись принять его, каждому хотелось быть первым.

«Я жалел вчера, что ночь разлучила нас слишком быстро, — говорилось в письме. — Мы не рассказали друг другу и сотой доли того, что случилось с нами за эти годы. Если вы не посетите меня, я буду в большой обиде.

Почему вы оставили у меня бумагу, о которой мы говорили? Приезжайте ко мне снова, иначе жена моя будет тревожиться, опасаясь, что ваш гнев на меня не до конца еще рассеялся».

Синокими в свою очередь получила письмо от Отикубо:

«Все эти годы ты не выходила у меня из головы. Но как ни хотелось мне подать весть о себе, слишком многое меня удерживало. Помнишь ли ты еще обо мне? Или уже забыла? Мне это было бы грустно.

Пусть забыли меня,

Не боится любовь моя времени.

Так на Вечной Горе

Разрастаются густо азалии

Меж безмолвных камней.

Передай матушке и сестрицам, что я была бы рада повидаться с ними».

Три старшие сестры тоже прочли это письмо, досадуя, что Отикубо обратилась только к одной Синокими. Каждой хотелось получить от нее весточку. Вот как меняются люди! А ведь когда Отикубо жила в своей каморке, ни одна из сестер и не думала ее навестить.

Тюнагон ответил своему зятю:

«Я надеялся быть у вас сегодня же, но, к несчастью, «путь закрыт»^[40]. Прошу меня извинить. Я с радостью думаю о том, что теперь мы будем видеться часто. Кажется, такое счастье способно вдохнуть в меня новую жизнь. Я говорил еще вчера, что не приму от вас бумагу на право владения дворцом Сандзёдоно. Ваше великодушие пробуждает во мне стыд. Подаренный мне пояс слишком роскошен для такого старика, все равно что парча темной ночью. Я хотел бы вернуть его, но, боясь обидеть вас, оставляю на некоторое время у себя».

Вот что написала Синокими в своем ответном письме к Отикубо:

«Видно, заглохла дорога к нашему дому, и нет никакой отметы у наших ворот, нет даже криптомерии, как поется в старой песне…^[41] Я бесконечно рада вашему письму. Но не думайте о себе: «Людям я чужда, хоть не живу в высоких небесах».

Нет, не стала ты нам чужой,

Ты сама нас, беглянка, покинула,

Позабыла дорогу в свой дом.

Сколько лет по тебе мы печалились…

Кто же любит сильней, скажи?»

* * *

С того самого времени молодые супруги стали так заботиться о тюнагоне, что описать нельзя. Старик, можно сказать, не выходил от них. Братья Отикубо, старший — Кагэдзуми и младший — Сабуро тоже охотно посещали своего знатного зятя. Вначале им было совестно, но скоро они стали чувствовать себя у него как дома, радуясь, что породнились с такой знатной семьей. Отикубо заботилась о младшем брате, как о своем родном детище, стараясь устроить его судьбу.

Однажды она сказала Кагэдзуми:

— Я хотела бы повидать также матушку и сестриц. Ведь моя родная мать умерла, когда я была еще совсем маленькой, и я полюбила Госпожу из северных покоев дочерней любовью. Мое самое горячее желание — воздать матушке за все ее заботы, но она, верно, сердится на меня… Передайте всем в доме привет от моего имени.

Вернувшись домой, Кагэдзуми сообщил матери и сестрам:

— Вот что сказала сестрица. Она заботится о нас, ее братьях, так заботится…

Госпожа из северных покоев подумала, что раз падчерица стала так богата, то, верно, говорит правду. Зачем ей кривить душой? К тому же, если бы Отикубо затаила злобу против нее, мачехи, то не стала бы так покровительствовать своим братьям. Значит, во всех гонениях на семью тюнагона был повинен муж Отикубо. Ведь не кто иной, как сам Митиёри, помогал ей шить в ту злосчастную ночь. Он все слышал, он знал обо всем. Рассудив так, мачеха пересилила свой строптивый нрав, и они с Отикубо начали обмениваться ласковыми письмами.