Последняя любовь Скарлетт

– Значит… Значит, ты больше не любишь меня, Ретт?.. Значит, я тебе не нужна?..

Ретт равнодушно пожал плечами.

– Нет…

У нее потемнело в глазах… Сердце сразу же бешено заколотилось, как пойманный в клетку зверь, как тогда горностай в холщовом мешке по дороге в универсальный магазин мистера Чермака…

Она просто не верила своим ушам:

– Ты не любишь меня?..

Ретт повторил все тем же равнодушным, эмоциональным голосом:

– Нет, Скарлетт… Теперь я могу сказать это совершенно точно – я не люблю тебя…

Скарлетт неимоверным усилием воли взяла себя в руки – однако голос ее предательски срывался, а руки дрожали…

«Боже, ну почему я дожила до того дня, когда услышала от Ретта такие вещи?.. Почему, почему, почему?.. Почему я не погибла тогда, в Атланте, когда мне было восемнадцать, почему меня не пристрелили янки, когда пришли в Тару… Почему?!..»

Уже смеркалось.

За окном полыхал все тот же кровавый закат, похожий на отблеск далекого пожара. В домах напротив зажигалось ярко-желтое электричество…

Они сидели молча вот уже, наверное, с полчаса, если не больше…

Скарлетт отрешенно смотрела куда-то перед собой – она не плакала, на ее лице не было слез.

Ретт был спокоен и немного задумчив… Теперь он выглядел человеком, который долго не мог высказать тайны, тяготившей его, и теперь, рассказав ее, почувствовал облегчение…

Наконец, едва слышно всхлипнув, Скарлетт негромко спросила:

– Тогда почему мы до сих пор живем вместе?.. Почему ты не уходишь отсюда?.. Или… Может быть мне уйти?..

Фраза эта после долгого молчания прозвучала очень странно – как-будто из глубокого подземелья… Ретт пожал плечами.

– Уйти?..

Она придвинулась ближе.

– Ну да…

Он вопросительно поднял глаза.

– Ты действительно хочешь этого?..

Скарлетт на какую-то минуту задумалась, после чего произнесла:

– Мне кажется, этого хочешь ты…

– Я – не хочу…

Скарлетт недоуменно пожала плечами.

– Но ведь ты…

Ретт резко перебил ее:

– Я никуда не уйду… Если хочешь – я могу переселиться на третий этаж или во флигеля – они все равно пустуют…

После чего замолчал, сделавшись совершенно непроницаемым…

Скарлетт спустя несколько минут спокойным голосом поинтересовалась – она сама не понимала, откуда берутся у нее эти спокойствие и рассудительность:

– Но ведь если ты уже не любишь меня… Как ты можешь жить со мной в одном доме?..

Ретт обернулся к ней – Скарлетт вздрогнула… О, опять этот страшный, тяжелый, ничего не говорящий взгляд…

И лицо – будто бы посмертная гипсовая маска, будто бы восковое изображение из музея фигур мадам Тюссо…

Он смотрит не на нее, а куда-то вглубь, в сторону, вправо, влево…

Она не может понять, что выражает теперь его взгляд, пытается, но не может…

И опять эти жестокие слова:

– Да, теперь я не люблю тебя, Скарлетт… Извини, если это причиняет тебе боль… Да, я понимаю, понимаю, как тебе теперь тяжело, но с моей стороны было бы бесчестным скрывать это от тебя.

– Ретт!..

Он склонил голову на бок.

– Что, Скарлетт…

– Ретт!.. Но ведь мы с тобой столько прожили вместе… У нас с тобой семья, дети…

Голос Ретта по-прежнему звучал отрешенно, как будто бы он был не живым человеком, а какой-то механической игрушкой:

– Да, Скарлетт… Я знаю, что ты теперь хочешь мне сказать: семья, дети… Да, я люблю наших детей… Да ты и сама это прекрасно знаешь… Хотя бы ту же Кэт… Но с тобой… Извини, но я долго пытался найти в себе хоть какой-то остаток чувства, хоть что-нибудь, похожее на элементарную человеческую привязанность, я долго пытался найти в себе это, разбудить эти давно угасшие чувства… Но у меня это никак не получилось… Скарлетт, ты ведь достаточно взрослый человек, ты и сама прекрасно должна понимать, что я не могу насиловать себя… Любовь, Скарлетт – очень тонкая субстанция… Я и теперь никак не могу понять, за что полюбил тебя тогда, после нашей встречи в Двенадцати Дубах, я и теперь не могу понять, почему это чувство не угасало во мне все это время… Никто на целом свете никогда не скажет, за что один человек любит другого, за что так быстро привязывается к другому… Никто, наверное только – Господь Бог… Да, я не могу объяснить, почему тогда полюбил тебя, Скарлетт… Также, как и того, почему же оно так внезапно угасло теперь… Хотя… Она быстро спросила:

– Что – хотя?..

– Хотя, Скарлетт, – продолжал он, – ты и сама в немалой степени приложила к этому руку. – Ты, Скарлетт, своими мелочными придирками, своим эгоизмом…

Скарлетт покачала головой.

– Да… Когда решила избавить наш дом от этого гадкого грызуна?..

Ретт неожиданно улыбнулся.

– Почему гадкого?.. Он очень милый, этот зверек… Очень даже милый…

Скарлетт прищурилась, будто бы от яркого света – несмотря на то, что в комнате царил вечерний полумрак. Они не включали свет – им было все равно, светло вокруг них или темно…

Ретт продолжал – теперь интонации его стали неожиданно теплыми:

– А этот горностай – очень даже милый зверек…

Скарлетт нахмурилась.

– Милый?..

Он едва заметно кивнул.

– Конечно…

– Но ведь после появления в доме этого горностая все пошло прахом!.. – неожиданно громко воскликнула она. – Ничего себе – «милый»… Знаешь, я почему-то вспомнила свою детскую считалочку…

Ретт посмотрел на свою жену несколько удивленно и спросил:

– Считалочку?..

– Ну да… Ты, наверное, ее знаешь…

Ретт передернул плечами с деланным недоумением и спросил:

– А к чему ты это?..

– А все к тому же… Ведь все наши неприятности начались только после того, как ты принес в дом этого грызуна… такой милый и безобидный, как овечка… Только питается человечиной.

Ретт, пружинисто поднявшись, включил электрическое освещение. Скарлетт на мгновение зажмурилась – так сильно резанул ее зрение этот желтый яркий свет…

– Знаешь что, Скарлетт, – произнес он, усаживаясь на прежнее место, – твоя главная ошибка в том, что ты никогда не умела мыслить абстрактно… Ты ведь по своей натуре практик и циник… А практический склад ума не располагает к обобщениям…

Скарлетт напряженно посмотрела на него.

– То есть…

Ретт продолжал:

– Понимаешь, этот горностай, которого ты так возненавидела – это ведь не причина…

– Что же тогда?..

Улыбнувшись, Ретт произнес:

– Следствие… Да, я думал, что ты и без меня сможешь понять такие очевидные вещи… Я бы даже сказал, Скарлетт – слишком очевидные… Да, я не старый маразматик, каким, может быть, кажусь тебе иногда… Эти привычки к изысканному комфорту, эта страсть к благородным старинным вещам, страсть коллекционера…

Она осторожно перебила Ретта:

– И горностай?..

– Да, и этот горностай… Да, Скарлетт, я ведь неоднократно говорил тебе об этом – я старый человек… Слишком старый… А люди в моем возрасте очень часто выдумывают себе какую-нибудь игрушку… Когда чувствуют, что нити, которые связывали их с жизнью раньше, или перетерлись, или уже давно оборвались… Так вот я придумал сперва для себя всех этих старых итальянских мастеров, все эти коллекционные часы, все эти милые вещицы безвозвратно ушедшей эпохи… А потом, неожиданно для самого себя – и этого горностая. Да, Скарлетт, я не так глуп, каким, наверное, иногда кажусь тебе. Я ведь все прекрасно понимаю… все эти мои игрушки, Скарлетт, не прихоть, а нормальная отдушина человека, который, идя всю жизнь в каком-то одном направлении, под конец понял, что избрал неправильный путь… То, что я сошелся с тобой тогда, после твоей измены – моя роковая ошибка. О, как я тогда мучался, как переживал, как страдал!.. За ту памятную ночь я, наверное, выкурил десять сигарет. Как теперь помню – часы бьют три часа ночи. Я зажигаю настольную лампу, потому что никак не могу заснуть… Тянусь за очередной сигаретой… За окном – темно и холодно, этот самый недобрый предрассветный час, когда все вокруг кажется каким-то обманчивым и неверным. Над городом висит какая-то сырая, ватная тишина… А я, не в силах уйти от своих воспоминаний, представляю, что ты теперь, в этот самый момент, когда я так страдаю, крепко спишь в своей кровати, представляю твои рассыпавшиеся по подушке волосы, представляю твое гибкое и все еще стройное тело и чуть пульсирующую голубую жилку у левого виска… Я помню тот день, будто бы он произошел вчера…