Дорога надежды

Отец де Марвиль был известен своей воинственностью и фанатизмом. Отец де Мобеж сознательно держал его подальше от Квебека, на передовой всегда опасных ирокезских линий, где его злоба позволяла добиться от дикарей большего, чем благостность его предшественников.

Как крещеные, так и некрещеные язычники стали в конце концов бояться его проклятий и живописаний ада, решив, что в него вселился дух барсука или росомахи — животных, наводящих ужас своими дьявольскими повадками упорством и изощренной мстительностью.

— Кончится тем, что я окажу ему протекцию и получу разрешение посадить его на корабль, отплывающий в Европу.

— Он захватит с собой клеветнические, дискредитирующие нас документы.

— Ну и пусть! Разве можно удержать сухие листья, носимые дьявольским ветром? Кто знает, не обернется ли его жестокость против него самого! И потом, говоря по совести, дорогая, следует признать, что в его последнем обвинении против меня было много правды. Если бы его слова не преследовали цель создать ложный и уничижительный образ той, в преклонении перед которой он меня упрекнул, я бы отдал дань его проницательности. Ибо, и это истинная правда, вы для меня — все, я у вас в подчинении, я — ваш раб.

— Говорите тише, — взмолилась она, — иначе «им» опять захочется вас сжечь.

Глава 11

Скандальный визит в дом Кранмеров имел своим благоприятным последствием то, что Анжелика встала с постели. Преодолев трудный этап выздоровления благодаря тому, что без разрешения спустилась и поднялась по лестнице, она решила закрепить достигнутый успех. На следующий день она повторила свой подвиг, оделась и спустилась в сад. Для нее принесли кресло. Она наслаждалась солнцем, все еще летним, казавшимся сквозь листву зеленоватым.

Среди аромата зреющих фруктов и того более стойкого, который исходил от грядок лечебных и душистых трав, выращиваемых каждой английской хозяйкой в укромном уголке сада, ее ноздрей коснулся тонкий запах лесной земляники.

Земляничное благоухание было мимолетным, как сон. Его принес с собою легкий бриз, подобный дыханию, которое она ощутила на своей щеке. Она с усилием стряхнула с себя почти сладостное оцепенение. Ей захотелось прогуляться по аллеям. Она оставила кресло, поставленное для нее в тени липы, и все еще нетвердой поступью отправилась на поиски земляники. И нашла ее у края аллеи, поросшей сухой пожелтевшей травой.

Это было как в сказке. Вкус вновь обретаемой жизни, ее скромный и восхитительный вкус на языке.

Время сбора лесных ягод еще не наступило, время, когда все северные поселенцы Нового Света: французы и англичане, мужчины, женщины и дети — с корзинками в руках устремлялись к необозримым пространствам, поросшим короткими рдеющими листьями и лесными ягодами — голубыми, черными, фиолетовыми, красными, розовыми, желтыми. Среди них: терн, черная смородина, ежевика, малина и в особенности та, что во Франции называется «черникой», маленькая лесная ягода, напоенная сладостью и солнцем, а в сушеном виде предохраняющая северян от недуга, угрожающего тем, кто долгие месяцы лишен свежих овощей и фруктов, знакомого пионерам и матросам цинги.

«В Вапассу уже, наверное, готовятся к сбору ягод. Может быть, мы еще застанем последнюю чернику», — думала она.

Скрипнула калитка, кто-то вошел и направился к ней по узкой, заросшей сорной травой тропинке.

— Мадам де Пейрак!

Голос звучал жалобно и приглушенно.

Она обернулась и увидела стоявшего за ее спиной канадского «спутника» иезуита. Отблеск листвы подчеркивал смертельную бледность его почти прозрачной кожи. Он был похож на привидение.

— Вчера я не смог к вам подойти, мадам де Пейрак.

— Эммануэль! Вы Эммануэль Лабур, не так ли? Я тоже узнала вас. Мы познакомились в Квебеке. Вы присматривали за семинаристами и часто наведывались к нам, рассказывая о нашем протеже Ниле Аббиале и о Марселлине, постоянно убегавшем племяннике господина де л'Обиньера. Позднее я узнала, что вы решили два года прослужить у иезуитов в их миссии на Великих Озерах.

Он угрюмо кивнул.

— Во время нападения ирокезов на Квебек я дал себе такой обет, в случае если мне удастся спасти детей на мысе Бурь…

— Ваше желание исполнилось. И вы выполнили обещание. Догадываюсь, какой ценой.

— Увы! — прошептал он.

Ее удивила его подавленность. Вряд ли испытания, которые ему пришлось пережить, какими бы ужасными они ни были, могли до такой степени сломить этого мальчика, оставшегося в ее памяти веселым и энергичным. Будучи уроженцем этой страны, а следовательно, выносливым по своей природе, он закалился в раннем детстве: три года провел в плену у ирокезов после того, как на его глазах скальпировали всех близких.

И в Квебеке часто удивлялись, видя столько нежности, религиозности и деликатности в подростке, выросшем у дикарей. Но теперь она совсем не узнавала его. Он был другим, что-то сломило его. Ей показалось, что он пришел к ней, как приходит раненое животное, возлагая последнюю надежду на единственное живое существо, будучи уверен, что встретит в других лишь равнодушие и жестокость. Неужели гибель отца д'Оржеваля так его потрясла?

Он низко склонил голову, не решаясь заговорить, рассматривая свои руки, и она обратила внимание на его указательный палец — укороченный, обожженный, незаживающий. Обуглившаяся кость первой фаланги выступала наружу.

— Бедное дитя! Значит, вас тоже пытали?

— О, пустяки! — ответил он. — Они сунули палец в раскуренную трубку. Но это совсем не страшно. Страдания во имя Христа — благо, и я предпочел бы испытать вдесятеро больше, если бы это помогло избежать необходимости…

— Чего? — Он умолк. — Я вас понимаю, — сказала она. — Вы оказались свидетелем гибели того, кому собирались служить, и укоряете себя, быть может…

Он вздрогнул, словно от пытки, еще более мучительной, чем та, которая не смогла сломить его плоть.

— Нет! Нет! — Он с каким-то отчаянием встряхнул головой. — Ах! Мадам, наконец вздохнул он. — Если бы вы знали! Нет, я ни в чем себя не упрекаю.

Мученическая смерть — удел тех, кто несет этим несчастным варварам Слово Божье. Тут мне не о чем сожалеть. Здесь другое! О! Это выше моих сил, эта тайна душит меня.

Она увидела, до какой степени он несчастлив.

— Доверьтесь мне, — мягко обратилась она к нему. — Мы ваши соотечественники, вы это знаете, и готовы поддержать вас и прийти на помощь, если вы чувствуете себя одиноким в этой чужой и враждебной вам стране.

Он смотрел на нее остановившимся взглядом, и губы его дрожали.

— Дело в том, что… Я бы не хотел нарушать…

— Может быть, это касается нас? — спросила она, озаренная внезапной догадкой. — Понимаю! Наверное, вам стало известно о каком-то направленном против нас заговоре.

— Нет, нет, это не так… Клянусь. А впрочем, да! Какая несправедливость! Я вижу бездну мерзости и лжи, в которую низвергается все, что было когда-то моей жизнью.

— Дайте вашу руку, — попросила она. — Вы слабы, и я тоже слаба, так как недавно перенесла тяжелую болезнь. Присядем вон там, под этим деревом, и вы попробуете привести в порядок свои мысли.

Они сделали несколько шагов, высокий мальчик, такого же роста, как и она, оказавшийся более слабым, нуждающимся в ее ободрении.

— Мы похожи на двух старичков, — заметила она. Он улыбнулся, и она расценила это как свой успех. Они вновь остановились.

— Мадам, разве не по воле Бога вы находитесь сейчас в этом городе? Я вспомнил, как вы пришли к нам на помощь во время ирокезского нападения на мыс Бурь, когда многие наши добрые учителя были скальпированы и погибли, и так по-доброму утешили и ободрили меня в моем горе. Он умолк.

— И на мыс Бурь возвращались гуси…

— Ах, большие белые гуси с мыса Бурь, увижу ли я их когда-нибудь снова?

— А почему бы и нет, чего вы боитесь? Вам надо лишь восстановить силы.

Он глядел на нее, черпая уверенность в ее взгляде.

Рядом с ней Квебек казался ему ближе.