Гордые и свободные

– Это невозможно.

Ему очень хотелось верить, что она говорит искренне и продуманно, а не поддается минутному порыву.

– Ну хорошо, вы будете мне должны. Я не могу уехать отсюда, когда знаю, что нужна вам. Может быть, лично вам я и не нужна, но я нужна Виктории, Киппу, Ксандре, маленькому Джонни. Я очень привязалась к вашей семье. Не отсылайте меня… пожалуйста. – На последнем слове голос ее дрогнул.

Но она не молила. Доказывала, убеждала, урезонивала. Слишком горда, чтобы просить, подумал Уилл. Что ж, он ценил и уважал в людях это качество. И все же Элайза в эту минуту была чем-то похожа на заблудившегося, испуганного ребенка, которого нужно утешить и ободрить.

– Хорошо, я не буду вас отсылать, – пообещал он, так и не сказав, что ему Элайза нужна не меньше, чем другим членам семьи. Это было бы равносильно признанию в любви.

– Спасибо, – поблагодарила Элайза. – Обещаю, вы об этом не пожалеете.

– Надеюсь, вы тоже.

Выходя из библиотеки, Элайза чувствовала, что он провожает ее взглядом. Она поднялась к себе на третий этаж, держась из последних сил. Войдя в комнату, опустилась на стул. Колени дрожали, сердце сжималось.

Она сама боялась себе признаться, чем вызван ее отказ выйти замуж за Нэйтана и почему она во что бы то ни стало хочет остаться в Гордон-Глене. Конечно, все, что она говорила, было правдой, но Элайза не назвала главной причины. Все дело в том, что, сравнив Нэйтана Коула с Уиллом Гордоном, она поняла, какой мужчина ей нужен. Увы, к Уиллу она испытывает не просто уважение. Помимо ее воли, незаметно для нее самой, в ее душе возникло и окрепло куда более сильное чувство.

Какой ужас! Учительница Элайза Холл, твердо решившая прожить свою жизнь старой девой, влюбилась в женатого мужчину! Как романтично! Как трагично! В пору рассмеяться, но слишком уж болит душа. И Элайза дала себе клятву, что никто и никогда не узнает о ее пагубном увлечении.

17

Семь Дубов

Дье стоял в дверях гостиной и смотрел на своего хозяина, раскинувшегося в кресле. Слуга не знал, что произошло сегодня у Гордонов, но ясно было одно: там случилась какая-то неприятность. Всю дорогу домой мастер Клинок злился, злился он и сейчас.

Кто другой этого не заметил бы, но уж Дье-то знал, в каком настроении его хозяин. Вроде бы улыбается, вид имеет беззаботный, а сам как пружина. Мастер Клинок совсем не меняется, когда впадает в гнев. Это потому, что он не распаляется, как другие, а, наоборот, словно леденеет. Голубые глаза становятся словно льдинки – вот как сейчас. Кого хочешь таким взглядом заморозить можно.

Но вывести хозяина из себя непросто. Давненько уже Дье не видал его в таком настроении. В последний раз это чуть не закончилось смертоубийством. Обычно он спокойный такой, хладнокровный, ничем его из себя не выведешь. Но уж если разозлится – на глаза ему лучше не попадаться.

Клинок отпил виски, потянулся к хрустальному графину, налил еще. Движения у него были точные, неторопливые.

Отец недовольно нахмурился:

– Зачем это, сынок? Три стакана уже выпил.

Клинок холодно улыбнулся, взглянул на янтарную жидкость, посверкивавшую искорками.

– Спиртное, Шавано, – это забвение. Если выпить много, не видишь того, что вокруг. И все тебе делается безразлично.

– Многие из наших пьют, чтобы забыться, но потом-то все равно приходится просыпаться.

– Это верно. – Клинок коротко, недобро рассмеялся. – Алкоголь ничего не меняет, но зато на время позволяет забыть о будущем.

– И о чем же ты хочешь забыть?

Клинок медленно взглянул на отца, склонил голову набок и с вызовом произнес:

– Я вижу конец.

Шавано удивленно вскинул брови.

– А ты разве не видишь его, отец? Конец неизбежен. Может быть, ты такой же слепец, как Джон Росс и Уилл Гордон?

Дье нахмурился, не одобряя тон, с которым Клинок разговаривал с отцом. Никогда раньше молодой хозяин себе такого не позволял.

– Это в тебе виски говорит, – печально произнес Шавано.

– Если бы так…

Клинок покосился на бокал и отставил его в сторону, так и не отхлебнув.

Мерными, неспешными шагами прогуливаясь по комнате, он излагал мысли, которые уже много месяцев не давали ему покоя.

– Сестру Уилла Гордона и ее семейство выгнали из-под родного крова. И это только начало. При каждом новом тираже лотереи кто-то из нас будет оставаться без крыши над головой. Чем дальше, тем больше.

– Долго это не продлится. Когда Верховный суд рассмотрит наше дело, судьи заставят штат Джорджия подчиниться вердикту.

– Судьи могут выносить свои вердикты хоть до скончания века. Это ничего не изменит. Суд не обладает реальной властью, а Джексон пальцем о палец не ударит.

– Вождь Росс отправился в Вашингтон, чтобы встретиться с президентом.

– Неужели Росс думает, что ему удастся переубедить Джексона? Можно подумать, мы раньше не пытались. – Клинок насмешливо улыбнулся. – Я слышал Джексона, от него нам ждать нечего. Я видел его лицо. Он твердо решил изгнать чероки с их земель. И у него мертвая хватка – он не отступит. Да и с какой стати? Ведь ему удалось заключить новые договора с индейцами крик, чоктау, чикасау и даже с семинолами. Все они согласились переселиться на запад. Мы остались в одиночестве. Чероки – колючка, застрявшая у Джексона в шкуре. Эту колючку он рано или поздно выдернет.

– Но у нас есть союзники в Конгрессе, – напомнил Шавано.

– Они бессильны, как и Верховный суд. Особенно теперь, после победы Джексона на выборах.

Клинок снова взял бокал и подошел к огню. Какое-то время он молча смотрел на языки пламени, потом сделал глоток.

– Мне известно, о чем мечтает Росс. Он хочет, чтобы народ чероки вошел в Соединенные Штаты в качестве полноправного штата. Но Джексон никогда на это не пойдет. И Росс просто глупец, если на что-то надеется.

– Джон Росс – наш вождь, – нахмурился Шавано, крепко вцепившись в трость с серебряным набалдашником.

– Это еще не значит, что он всегда прав.

– Мне горько слышать такие слова от собственного сына. В октябре ты присоединился к Джону Риджу и его сторонникам, добиваясь, чтобы мы согласились вести с Вашингтоном переговоры о переселении. Большинство членов Совета проголосовали против вашего предложения. Я надеялся, что ты образумишься. Весь народ чероки поддерживает Джона Росса.

– Потому что Джон Росс не говорит народу чероки всю правду. Он отказывается печатать в «Фениксе» любую информацию, которая противоречит его точке зрения. Меня не удивляет, что Элиас Будино ушел с поста редактора. Откуда народу знать правду, если ее утаивают? Ты считаешь, справедливо выслушивать только одну сторону? – гневно спросил Клинок. – Росс заявляет, что всякий, кто говорит о переселении, – предатель нации. Я же говорю, что еще большее предательство – вводить свой народ в заблуждение.

– Ты считаешь, что надежды нет? – В голосе Шавано впервые прозвучало сомнение. – Но ведь это наша земля. Мы живем здесь испокон века. Нужно всего лишь проявить терпение.

– Как долго? – набросился на него Клинок. – Каждый день нас избивают, грабят, обманывают, унижают. Джорджийцам уже мало наших домов, нашей земли, нашего имущества. Они хотят отнять у нас гордость и достоинство. Джон Росс говорит, что мы должны держаться за землю. Но какой ценой? Не обойдется ли нам это слишком дорого? Что, если, сохранив зем-лю, мы погубим свой народ?

– Значит, ты считаешь, что мы должны отказаться от нашей земли и переселиться на запад, – тусклым голосом заключил Шавано, обдумывая услышанное.

– Это единственный способ выжить. Нужно начинать переговоры прямо сейчас, пока мы еще можем надеяться на хорошие условия.

– Нет! – донеслось от двери. Там стояла Темпл, слышавшая большую часть разговора. – Ты ошибаешься!

Немного поколебавшись, Клинок ответил:

– Да? Ошибаюсь лишь потому, что не согласен с твоим отцом? Но ведь тебе давно известна моя точка зрения.

– И все же я не догадывалась, что ты предатель! – В ее голосе звучали ненависть и презрение.