«Narcisse Noir / Чёрный Нарцисс» (СИ)

В этот момент, с улицы донеслось чьё-то красивое пение, и, вновь повернувшись к окну, он заметил слепого, совсем юного, который пел, аккомпанируя себе на лютне, а люди выходили из домов и лавок, неся ему, кто хлеб, кто овощи, кто деньги, складывая всё это в его суму. Вытряхнув из бархатного кошелька оставшиеся монеты, Гийом схватил несколько экю, и, быстро спустившись по лестнице, выбежал на улицу, но слепого там не оказалось. Осмотревшись, он не увидел поблизости никого, кто бы на него походил, а когда спросил у лавочника, тот лишь недоумённо пожал плечами, сказав, что никакой слепой не проходил тут вовсе!

Вернувшись в свою комнату, Гийом заперся, и не открывал, даже когда служанка принесла ему обед. Ни то он сходил с ума, ни то заболел, однако призрачный юноша напомнил ему о том, что пока у него есть Тома, даже помышлять об отступлении нельзя, иначе его любимый, хрупкий мальчик вынужден будет жить подобно этому слепому, которого он так ясно сегодня увидел. А этого бы Гийом не перенёс.

Всё, сказанное Томом за последние недели, ни на минуту не давало облегчения, хотя и было порождено любовью и нежностью. Да только любовь эта вонзалась острыми ножами, доказывая Гийому лишь собственное несовершенство, в котором он настолько запутался, что уже не знал, где начало, а где конец этой канители. Тома часто выспрашивал у него о том, как выглядит мэтр Лани, каков собой король – а ведь Гийом не мог тянуть дальше, и пришлось рассказать арфисту о якобы происходившем приёме в королевской резиденции. Пришлось придумывать на ходу обстановку и образы людей во дворце, какие-то имена, события. И хотя черноволосый красавец уже привык к тому, что его прекрасный Тиресий* не может следить за изменениями в его лице, и не видит тех отвратительных доказательств связи с другим на его теле, всё равно каждый раз сжимался под взглядом мутных глаз, и замирал от ужаса, когда Тома касался его кожи поцелуем точь-в-точь там, где уже стояли чужие отметины. Сегодня всё было точно так же, и Гийом лишь радовался тем необузданным порывам своего золотоволосого любовника, представляя, что таким образом тот стирает с его тела порочные знаки.

Закрыв окно, которое теперь казалось лишь источником шума и пыли, по мере того, как высыхала дорога, и ветерок становился теплее, Гийом присел к трюмо, в зеркальных отражениях пытаясь найти хотя бы одно, похожее на себя прежнего. Такого не было. Блестящие чёрные волосы плавно спадали на плечи, но Гийом видел в них безжизненные линии, а молочно-белая кожа казалась ему бледной и сухой. Поправляя кружевной воротник, он снова взглянул на бордовое пятно на своей шее, оставленное, на сей раз, его любимым. Слова Тома снова эхом отозвались в глубине сердца: «Если тебе в тягость, то можешь приходить через день. Ведь у тебя совсем не остаётся времени на отдых. Ты и так бесконечно добр и внимателен, печёшься обо мне, как о малом дитяти. Не приходи так часто». Почему Тома так сказал? Разве похоже это на слова беспомощного, ещё и влюблённого человека? Как может он говорить так! Неужели не чувствует, что он, Гийом, находит отдохновение лишь рядом с ним, исчезая для внешнего мира, и растворяясь в нём, в звучании его голоса и струн, в его объятиях, наконец? Почему не скажет: «Я всё знаю, я всё уже понял, Билл, но я всё равно люблю тебя, и никому, никогда не отдам!» А может ли он? Как можно желать от человека ущербного того, что не каждый здоровый способен дать? Несомненно, сердце Тома было благородным, и скорее он походил на средневекового рыцаря в своих принципах, но телесно он был ограничен, и что бы сделал он, узнай об участи, которой подвергается его возлюбленный, и о том, чем добыты деньги на лекарство? Правильно, пошёл бы на улицу, как тот самый слепой, которого – чёрт его знает, откуда – увидел сегодня Гийом перед своим окном. А посему, не приведи Господь, узнать ему однажды правду.

Пока юноша размышлял и возился с многочисленными застёжками, за окном снова раздался цокот копыт и звук приближающейся кареты, и через несколько мгновений послышался голос кучера и фырканье лошадей – экипаж остановился у входа в дом. Любопытно выглянув из окна, Гийом едва ни лишился дара речи – это была та самая загадочная карета, что так его интриговала в последнее время. Лакей откинул раскладную лесенку, тут же распахивая дверцу, и почтительно кланяясь отошёл в сторону. До чего же приятным было удивление Беранже, когда вместо принцессы, или старика в роскошном парике, из кареты вышел молодой вельможа, роскошно одетый, и направился прямо к их дверям! Де Севиньи вышел навстречу гостю, и, обнявшись, они вошли в дом, в то время как лакей открыл вторую дверцу, и перед глазами юноши возник не менее изящный брюнет, по осанке которого, было легко определить, что он танцор. Ступив на крыльцо, второй гость вскинул голову и его взор поймал на себе любопытное выражение пары янтарных глаз, заставляя их обладателя залиться краской и поспешно захлопнуть окошко.

Сердце отчего-то билось очень часто, разливая по всему телу непонятное волнение. Любопытство брало верх, побуждая Гийома покинуть свои скромные покои и спуститься вниз, однако он должен был ждать повелений барона, которые, кстати, ему вскоре передал слуга. Быстро окинув взглядом своё отражение в зеркале, Билл надушился и поспешил вниз.

Спускаясь по лестнице, Гийом слышал голоса, принадлежащие хозяину и двоим его визитёрам, и оказавшись внизу, поймал на себе два взгляда. В обоих читалось удивление и крайняя степень заинтересованности, однако, не забывая о своём положении, и, соответственно, не имея права представляться, или даже рассматривать высокопоставленных гостей, он приблизился к барону, скромно опустив взгляд, и тихо осведомляясь, чем может быть полезен.

* http://youtu.be/2_IRS510Lsw She Moved Through the Fair (клавесин) *

- В кабинете стоит клавесин. Пока я и мои гости будем ужинать, проверьте его, а вскоре мы поднимемся туда, и вы будете для нас играть. Вы ведь и поёте весьма недурственно, мой мальчик.

Низко поклонившись, Гийом уже было собирался покинуть гостиную, как услышал голос, который в общем разговоре показался ему самым привлекательным, и принадлежал тому, первому, за которым он наблюдал из окна:

- Отчего это вы не представите нам вашего юного друга, Анри? – произнёс первый незнакомец, которого Билл считал не менее, чем принцем. Второй молчал, внимательно рассматривая его.

- Ах, да, прошу прощения, мой дорогой маркиз, и вы, мэтр! Это мой секретарь, - после короткой паузы ответил де Севиньи, и когда Гийом поднял глаза, то столкнулся с хвастливым взглядом хозяина, на лице которого сразу заиграла самодовольная ухмылка. – Этого замечательного юношу зовут Гийом Беранже. Рекомендую его, как в наивысшей степени сообразительного и способного человека. Перед вами, - обращаясь уже к Гийому, произнёс барон, - Его Светлость маркиз Александер Этьен де Бюжо де ля Пинкори и прославленный служитель искусства при дворе Его Величества, мэтр Жан Бартелеми Лани.

- Откуда вы родом? – первым задал вопрос представленный маркизом, в то время как Беранже пытался удержаться на ногах, услышав имя человека, повстречать которого мечтал последние несколько лет. Из-за чрезмерного волнения его поклон получился малость неуклюжим, а на щеках вспыхнул румянец, однако совладав с собой, юноша выпрямился, и ответил вполне твёрдым голосом: «Из Марселя, Ваша Светлость». Его глазам предстал едва ли не бог любви – настолько привлекательным показался ему маркиз! Тёмно-каштановый оттенок волос только подчёркивал совершенную черноту его глаз, которые сверкали подобно звёздам в ночном небе, высокие скулы и красивый изгиб губ приковывали взор, а величественная осанка выделяла статность, и этого не могло скрыть даже то обилие рюшей и бантов, что считались такими модными. Казалось, что всё в этом человеке идеально, а каждая деталь туалета находится на своём месте, в то время как на ком-то другом это могло бы выглядеть даже нелепо. Мода, законодательницей которой во Франции была де Помпадур, подразумевала максимальное сближение образа мужчины с образом женщины, и утончённые манеры непременно подчёркивались множеством изящных деталей гардероба: бантами, кружевами, рюшами, и пастельными тонами тканей.** Однако де ля Пинкори выглядел мужественным и ничуть ни жеманным, даже не смотря на присутствие в его образе вышеперечисленных акцентов, а на Гийома, для которого многие вещи, принадлежавшие высшему свету, всё ещё казались диковинными, всё это вместе произвело очень сильное впечатление.