Прелюдия любви

Сара поняла, что не может осуждать его, поскольку сама не сделала никакой реальной попытки противостоять ему, в какой-то мере догадывалась о его чувствах. Ни один из поцелуев Энтони, который был чрезвычайно опытен в любовных делах, не подействовал на нее так, как этот. Она испытывала странное ликование и одновременно страх. Но превыше всего было чувство вины.

— Криспин, теперь вы отвезете меня назад? — спросила Сара. Ее голос дрожал, и дрожали примулы у нее в руках.

Он глубоко вздохнул, потом поднял ее шляпу и кнут.

— Я очень сильно вас огорчил? Сара, дорогая маленькая Сара, вам следовало остаться в Лондоне. Клэверинг, который должен был стать для вас убежищем, разрушил ваш мир, разбив его на части.

Она отвечала, даже не ему, но себе:

— Я думаю, Клэверинг заставил меня стать взрослой. А это такая вещь, которой никому из нас в конце концов не избежать. Но… пожалуйста… теперь я хотела бы поехать домой.

И только когда вдали показались высокие каминные трубы и грачи, сидящие в своих гнездах на вязах, Сара осознала, что за слово она произнесла. Она сказала о Клэверинге — «домой».

Она бросила поводья у коновязи и соскользнула с седла, прежде чем Криспин сделал попытку помочь ей. Желание, чтобы он снова заключил ее в свои объятия, было таким сильным, что она не осмеливалась позволить ему даже прикоснуться к ней.

Мэри, встревоженная, выглянула из дома.

— Что такое, Сара, что-то случилось? Ты словно в лихорадке.

— Мы слишком быстро скакали, — торопливо ответила Сара. — Я нашла несколько примул и фиалки. Посмотри, это для тебя.

Мэри машинально взяла цветы. Потом положила руку на локоть девушки:

— Сара, дорогая, тебе пришло письмо.

— Но почтальон…

— Его принес не почтальон.

— Кто же в таком случае?

— Специальный гонец, от тетушки Фебы.

Сара почувствовала, как кровь отлила от ее щек, а руки похолодели.

— Плохие новости? Что-то с папА? У него был приступ подагры, но ведь…

— Гонец сказал, что с твоим отцом все в порядке. Дело… дело в лорде Бретертоне, дорогая. Он был ранен. Зайди в дом. Письмо, без сомнений, сообщит тебе больше, чем могла выяснить я.

Сара почувствовала, как Мэри берет ее за руку и сжимает холодные пальцы. У двери она оглянулась. Криспин смотрел на нее, но выражения его глаз Сара понять не смогла. А потом она была уже в доме и слышала, как он зовет грума. Она присела в гостиной и взяла письмо из рук Мэри. Несколько секунд она держала его нераскрытым, глядя на похожий на паутину почерк мачехи. Затем, заметив, что Мэри смотрит на нее и что Криспин стоит за дверью, Сара сломала печать.

Пока она читала, в маленькой комнате царила тишина. Наконец, Сара подняла глаза. Она не узнала своего голоса:

— Энтони был ранен пулей из пистолета в правую руку. Говорят, что пулю выпустил какой-то разбойник. Они думают… думают… — Дальше продолжать Сара не могла. Она оказалась в объятиях Мэри и уткнулась головой ей в грудь. Она слышала, как Криспин вышел из комнаты. Через несколько минут он вернулся и склонился над ней со стаканом в руке.

— Выпейте это, — спокойно сказал он. — Не пытайтесь рассказать нам больше, пока не придете в себя.

Бренди обожгло горло и заставило Сару закашляться. Она ухватилась за руку Мэри, но именно темные глаза Криспина успокоили ее.

— Они полагают, что даже если он выживет, то может потерять руку, — сказала Сара, едва понимая, что говорит. Она сделала глубокий вдох, ее губы дрожали. — Конечно же я должна немедленно ехать к нему — сейчас же, сегодня.

— Я прикажу, чтобы ваш экипаж был готов сразу же после обеда, — сказал Криспин.

— Я не могу есть.

— Ты должна, — твердо сказала Мэри. — Сколько раз ты говорила мне это за прошедшие недели. Теперь пришла моя очередь.

Криспин выпрямился.

— Я позову вашу горничную, Сара, и прикажу ей немедленно укладываться. Мы должны двинуться в путь до наступления сумерек.

— Мы? — эхом повторила Сара.

— Естественно, мне следует сопровождать вас.

— Я… я приехала без эскорта.

— Это другое дело. Вы ехали медленно, и все заранее было устроено вашим отцом. Теперь вам придется менять лошадей, найти пристанище на ночь. Я уверен, что Мэри согласится со мной.

И поскольку Мэри тут же согласилась, Сара спросила:

— И оставить тебя одну?..

— Я не совсем одна, моя дорогая, — мягко произнесла Мэри. — В самом деле, я буду тяжело скучать по тебе, но теперь ты должна подумать о себе. Конечно же Криспин должен поехать с тобой. Он о тебе позаботится.

Но что, если он поведет себя так же, как час назад? И едва только эта мысль появилась у нее в голове, как он тут же ответил:

— Это всецело моя забота, Сара, — позаботиться о вас. Я ничем не потревожу вашего спокойствия ни в пути, ни в Лондоне.

— Благодарю вас, — пробормотала Сара, испытав мгновенное облегчение оттого, что все ее сомнения были развеяны. — Но есть еще одна вещь. — Она взглянула на письмо. — Маман также пишет, что Стернеры отправились в Бат в то же утро, как Энтони получил ранение. Думаю, нам нет смысла считать, что из пистолета стрелял разбойник. Энтони, в этом у меня нет сомнений, превосходный дуэлянт.

Она стояла на ступеньке экипажа, в последний раз оглядывая темный каменный фасад дома и дымок, поднимавшийся из высоких труб. Несколько веток упали с вязов на террасу и заставили лошадей дернуться, так что Сара, взбираясь в карету, почти упала на колени Берты. Джереми поднял ступеньку, закрыл дверь и вскарабкался на свое место на подножке. Экипаж двинулся вперед. Рядом с ним скакал Криспин на сильной гнедой.

Сара опустила окно и выглянула наружу. Мэри стояла на крыльце так же, как в тот раз, когда Сара впервые увидела ее: коричневые волосы, коричневое платье, коричневые глаза. Но теперь взгляд Сары был исполнен любви и нежности. Голос Мэри потерялся в шумном гомоне грачей:

— Возвращайся, моя дорогая. Возвращайся в Клэверинг.

Они въехали в буковую аллею. Сара закрыла окно. Берта, сидевшая рядом, была необычайно молчалива. Они говорили «прощай» морю — морю, и его летящим брызгам, и крикам диких птиц. И свободе, которую Сара узнала здесь, в Сассексе. Теперь в ее жизни больше не будет свободы и не будет избавления. Ей придется встретиться лицом к лицу с Лондоном и со всеми его проблемами.

Глава 8

Они прибыли на Беркли-стрит следующим вечером, очень поздно. Когда Сара с трудом выбиралась из экипажа, рука Криспина поддерживала ее, а его голос шептал ей на ухо слова ободрения. Все было так же, как во время их утомительного, тревожного путешествия. Он устранял с дороги все сложности, придавал ей мужества, вел себя с нею, словно она была его младшей, драгоценной сестрой. Во время остановок, когда они перекусывали или меняли лошадей и когда они сидели вместе на постоялом дворе вечером, он постоянно говорил с ней. Он говорил о Клэверинге, об их с Мэри детстве; о деревнях вокруг поместья, которые ей не посчастливилось увидеть; о Чичестере и его соборе, который Мэри так хотела ей показать. И ни разу он не упомянул того, что могло бы причинить ей боль или огорчить. Он не прикасался к ней, разве что для того, чтобы помочь выйти из кареты или пересечь полоску каменистой земли. Она была глубоко благодарна ему за заботу и самообладание, которое, как она знала, давалось ему нелегко.

Но теперь пришло время проститься. Криспин протянул ей листок бумаги:

— Это — адрес, по которому живет Эдвард, я собираюсь там расположиться. Я знаю, что мне не позволят явиться к вам с визитом, но, если вам понадобится моя помощь, пообещайте, что вы сообщите мне об этом.

Сара спрятала записку в ридикюль.

— Я обещаю, Криспин, и… спасибо вам. — Она подняла на него глаза. — Спасибо за все, что вы сделали, и за помощь, которую вы мне оказали.

— И вы говорите это после той боли, которую я вам причинил?

— Вы этого не хотели, я уверена. В конце концов, какая разница, кто, вы или Дебора, открыл мне глаза на жестокости рабства.