Бедная Настя. Книга 6. Час Звезды

Лишь на вторую ночь Анна догадалась, что с того дня ей стали подмешивать снотворное в пищу, принесенную на ужин. Поначалу, впервые за те несколько дней, что она уже провела на корабле, заснув быстро и спокойно — как будто разом провалилась в тихий и счастливый сон, Анна даже обрадовалась. Утром она чувствовала себя легко и свободно, но, когда назавтра история повторилась, Анна заволновалась, и тревога овладела ею.

Все, что она читала о докторе, позволяло ей видеть в нем человека, пострадавшего безвинно, а значит — жертву. И все те слова, сказанные им в тот день, когда Анна была спасена, — они же не приснились ей? Так чем же вызван его поступок — искренним желанием помочь уставшей от бессонницы пациентке или стремлением подавить ее сознание, отказаться от мыслей о возвращении? Неужели тот благородный доктор, о котором Анна была наслышана прежде, превратился в жестокого и бездушного исполнителя воли его коварного хозяина, «мессира»? И каков будет их следующий шаг? Анна не могла поверить, что эти люди решатся выполнить то, о чем говорили. Отдать ее какому-то Джафару — ради того, чтобы сохранить тайну своего существования? Эти люди не были похожи на разбойников, но кто же они на самом деле? Почему их корабль движется в основном при неверном свете луны? От кого и почему они скрываются под покровом ночи? Анна знала лишь приблизительно, сколько дней провела на корабле, — лишенная дневного света и свободы перемещения, она научилась определять время суток по разнице в блюдах, которые, подавались ей. А теперь — и по принятому вместе с пищей лекарству. Проснувшись после насильственно данного ей сна, Анна понимала, что прошел еще один день ее неожиданного заключения. И от сознания того, что она бессильна что-либо изменить в своем нынешнем положении, Анна была близка к отчаянию.

Но, как это уже часто бывало с нею, тупиковые, казалось бы, ситуации лишь ненадолго смущали Анну своей видимой безысходностью. И уже вскоре она начала задумываться о бегстве. И первое, что Анна сделала — незаметно для своих таинственных «благодетелей» отказалась от вечернего приема пищи. Она почему-то вдруг решила однажды, что, если за нею и наблюдают, то только из-за полированной поверхности металлической пластины, выполнявшей роль зеркала.

Анна даже поразилась, насколько верным и точным был расчет ее хозяев: зеркало не могло никого смутить, и к тому же его присутствие в каюте словно расширяло ее — глядя на свое отражение в овале на противоположной части стены, Анна чувствовала себя не так одиноко. Между тем, зеркало давало полный обзор всего пространства ее нынешнего жилища, а, так как свет в ее каюте никогда не гас, ее жизнь и она сама были видны тем, кто наблюдал за ней, как на ладони.

Однажды Анна решила проверить свои подозрения и, сохранив обеденный хлеб, демонстративно спрятала его под матрас. Назавтра она проделала это еще раз — честно говоря, Анна и сама не знала, для чего ей могут понадобиться два сухаря, но, возможно, наблюдавшие сочли это подготовкой к побегу. И ночью, когда Анна усердно притворялась, что спит, в ее каюту вошел один из членов экипажа и осторожно достал из-под матраса заготовленную ею приманку. Ловушка захлопнулась — Анна положила сухари в то место, которое было заметно лишь под определенным углом и только оттуда — из-за зеркала. И теперь она точно знала, что за ней следят.

Раскрыв тайну, Анна стала решать, как незаметно для своих тюремщиков избежать пропитанной снотворным пищи. Устроить скандал и бросить принесенный ей поднос на пол или просто отказаться от еды можно было разве что однажды. Потом эти господа все равно придумали бы, как заставить ее принять снотворное: оно могло оказаться уже и в питьевой воде, подаваемой на завтрак и к обеду. И тогда Анна придумала есть на ходу: она брала в руки тарелку с пищей и принималась расхаживать по каюте, периодически оказываясь в углах слева и справа от зеркала, откуда невозможно было рассмотреть все ее действия и, пока она оставалась вне зоны «зеркальной» видимости, Анна ложкой собирала традиционную вечернюю чечевицу в дамский платочек и прятала его в карман платья, чтобы потом «постирать» прямо перед носом своих соглядатаев.

Но самой трудной оказалась для Анны не эта нехитрая женская уловка. Не принуждаемая более ко сну снотворным, она испытывала невероятные мучения, стараясь не выдать себя, когда наступало время сна. Ей приходилось огромным усилием воли удерживаться от желания повернуться с бока на бок, полежать с открытыми глазами, обдумывая дальнейшие планы. Анне потребовалось все ее мужество, чтобы успешно притворяться крепко спящей. И однажды она была вознаграждена за свое терпение — как-то ночью в ее каюте опять раздались знакомые голоса.

— В чем вы хотите убедить меня, Буассьер? — с усталостью, вызванной, по-видимому, неугомонностью надоедливого доктора, спросил его непреклонный хозяин.

— Знаю, убедить вас невозможно, — тихо отвечал доктор. — И поэтому я взываю к вашему благоразумию и милосердию.

— Да чего же вам еще надо? — с искренним возмущением произнес «мессир». — Вашу подопечную не беспокоят, она не испытывает не достатка в еде. Если ей скучно, можете принести ей книги из библиотеки.

— Посмотрите на ее бледность, — не унимался доктор, говоривший внятным шепотом. — Этой женщине не хватает солнца и тепла. Вы должны позволить выйти ей на палубу!

— Никогда! — повысил голос его собеседник, но спохватился и тоже перешел на шепот. — Я не могу рисковать! А вдруг она поймет, куда мы направляемся? И потом, эта бледность ей даже к лицу, она точно понравится Джафару.

— Скажите, мессир, — в голосе доктора вдруг послышался не свойственный ему металл, — чего больше вы боитесь: того, что эта несчастная узнает о том, о чем не должна знать, или того, что, если она получит право свободно передвигаться по кораблю, то это может внести смятение в души и помыслы членов вашего экипажа, а, быть может, и в ваши собственные?

— Вы стали слишком много позволять себе, Буассьер, — словно вскользь бросил «мессир», и тон его не предвещал ничего хорошего. — Мне показалось, что вы опять зачастили к буфету. Я заметил, что брату Иоанну приходится чаще, чем прежде, обновлять содержимое моего любимого графинчика с абсентом.

— Это не имеет никакого отношения к теме нашего разговора, — отрезал доктор. — Мы говорим не обо мне, тем более, что я, соглашаясь принять участие в вашей экспедиции, не давал обета воздержания от алкоголя. Я просто хочу, чтобы вы поняли, — я не могу помешать вам исполнить задуманное. Сопротивляться вам так же бессмысленно, как убедить меня изменить веру. Но я хочу быть до конца честным перед самим собой, как врачом. А мой долг служителя Эскулапа велит, чтобы я позаботился об этой женщине, ей и так пришлось вытерпеть немало. И сколько ей еще предстоит!..

— Жалость — это проявление слабости! — от слов «мессира» повеяло ледяным холодом. — Я не допущу ее вмешательства в устав моего корабля! На «Армагеддоне» нет места человеческим недостаткам, ибо только совершенный способен познать Господа в его истинном облике!

— Я не уговариваю вас сделать исключение для членов экипажа, — не сдавался доктор. — Я прошу о снисхождении к невинной душе, невольно нарушившей наше уединение. Вглядитесь в это лицо — разве это не лицо ангела?

— Не богохульствуйте, доктор! — твердо сказал его хозяин. — Но, так как вы не унимаетесь, я готов пойти вам навстречу. Но с одним условием — вы забудете дорогу к абсенту.

— Клянусь! — пообещал доктор.

— Попробую вам поверить, — усмехнулся «мессир». — Утром мы входим в гавань Рока. Весь экипаж сойдет на берег. Судя по всему, нас ожидает какое-то важное задание, а значит, братьям будет полезно вспомнить боевое искусство. Если хотите выгулять свою подопечную, оставайтесь на корабле — пусть подышит воздухом. Так и быть, я позволю даме подняться на палубу. Но вы станете на это время ее тенью — она не должна увидеть того, что ей не позволено. Однако же, если такое случится, вы ответите за это. И миндальничать я не буду — вы знаете, чего стоит мое слово.