Сиятельные любовницы

— Да благословит вас Господь, сеньор, — пробормотал цыган. Но Родриго был уже далеко; цыган оставался еще несколько минут на своем месте.

Но смешно и странно оставаться просить милостыню, имея в кармане две тысячи дукатов! Цыган положил кошелек в карман, поднял шляпу и пошел по дороге в Граи, к тому леску, в котором они раскинули шатры. Он шел шибко, но прыткие ноги не спасли его от угрожавшей ему участи. А его участью была смерть.

Родриго нашел двух негодяев, которые за двадцать дукатов готовы были убить двадцать цыган.

— Сегодня вечером, в восемь часов, в Аламедо, — сказал он им, — я покажу вам человека.

— Очень хорошо.

Человек был им показан.

Не доходя нескольких шагов до своих, шатров в маленьком лесу цыган упал мертвый, даже не вскрикнув, пронзенный двумя кинжалами, из которых один прошел между плеч, а другой попал в самое сердце. Убийство было совершено быстро и искусно. Он умер прежде, чем почувствовал, что его убивают.

— Обыскать его? — спросил один из наемных убийц.

— К чему. Что ты думаешь найти у него?..

— Все равно!.. Рискнем!..

— Что такое?

— Кошелек, другой, третий!..

— И полные золота!.. Вероятно, оно украдено им у этого молодого господина, который заплатил нам за то, чтобы мы его убили.

— Нам-то какое дело!

— Конечно, никакого!.. Барашек зарезан, шерсть — наша.

Двое негодяев возвратились в Валенсию пьянствовать и играть на деньги Родриго, которые его мало трогали.

Он заплатил две тысячи дукатов, чтобы одному обладать тайной, и не считал, что заплатил дорого.

Такова история яда Борджиа, который в течение сорока лет сеял смерть во всей Италии, ибо, когда Родриго состарился, он — как добрый отец — открыл важный секрет двоим своим любимым детям, Чезаре и Лукреции, как приготовлять этот яд, который был усовершенствован им самим.

Убивать постоянно одним и тем же способом — скучно и неудобно!

Среди прочих его изобретений следует упомянуть о ключе, который обладал свойством, производя маленькую, почти незаметную ранку, убивать каждого, кто имел неосторожность отпирать им. Дело в том, что в ларце, отпиравшемся этим ключом, замок был туговат и, чтобы отпереть, требовалось небольшое усилие, а именно из-за этого усилия головка ключа укалывала руку отпиравшего. Укол был ничтожен, но зато смертелен.

Но мы рассказываем не историю Родриго Борджиа, а историю его дочери Лукреции. Она была еще в колыбели, когда он уехал в Рим готовиться долгими годами притворства к апостольскому престолу. Долгие годы! Родриго ждал, по крайней мере, тридцать лет возможности взойти на трон св. Петра.

— Терпение, долгое терпение! — говорил он Розе.

Он, быть может, и не подозревал всей справедливости своих слов.

В первое время своего пребывания в Риме, чтобы хоть Немного усладить горечь разлуки, Родриго каждый месяц приезжал на несколько дней в Венецию, но сделавшись кардиналом, из боязни скомпрометировать себя, посвящал радостям любви очень немного часов, да и то через долгие промежутки: с 1458 до 1484 года, то есть в течение двадцати шести лет, Роза и Родриго виделись едва пятнадцать раз.

Но несмотря на редкие свидания, Родриго не переставал доказывать своей любовнице и детям искренность своей привязанности. Каждую неделю он писал Ваноччо и высылал ей деньги. Она с детьми жила в роскоши. Домом управлял друг Родриго, дои Мануэль Мельхиори, слывший братом Розы и наблюдавший только за благосостоянием своей сестры и племянников, не позволяя себе делать ни малейшего замечания относительно их поведения. Это было необходимой скромностью со стороны дона Мануэля, иначе он из полезного и приятного стал бы стеснителен и скучен.

Объясним это.

Верная Родриго первые четыре года своего вдовства, Роза, пылкая по природе, однажды убедилась, что любовь, как бы ни была искренна, если выражается только перепиской, — это очень неполная, несовершенная любовь.

И сам Родриго, услыхав в один из своих редких приездов в Венецию ее жалобу на редкость свиданий, дал ей полную свободу, сказав:

— Моя милая, так как я хочу стать Папой, то с моей стороны было бы и глупо, и жестоко принуждать вас быть мученицей. Сохраните мне ваше сердце — вот все, чего я вправе от вас требовать.

И Ваночча сохранила свое сердце для одного Родриго. Что же касается ее чувств, то она часто дарила их прекрасным венецианцам. Из этого видно, что дом Ваноччи вовсе не был школой нравов и что строгий цензор в лице дона Мануэля был бы в нем неуместен.

Освобожденная своим любовником, Ваночча находила совершенно естественным не быть требовательной к детям. После одного любовника она брала другого. И пока дети были только детьми, зрелище этого разврата не представляло для них опасности. Но когда Чезаре и Франческо стали мужчинами, а Лукреция достигла шестнадцати лет, влияние дурного примера выразилось в них вполне.

Отец их, кардинал, давал их матери полную свободу в удовольствиях, и она не находила дурным вполне пользоваться этой свободой. И они также были вольны поступать как хотят. Законы нравственности, религии, природы для них не существовали…

В шестнадцать лет Лукреция была поразительно хороша собой. В ней было все: благородство, грация, изящество, ум. Все, исключая сердце.

Но сердца не видно… И для того, чтобы обольщать и убивать, сердца не нужно.

Она была блондинка. До шестнадцати лет белокурая Лукреция была прекрасна! Она посоветовалась с зеркалом и решила по примеру матери завести любовника…

Во дворец Ваноччи в числе других вельмож являлся Марсель Кандиано, очень нежно поглядывавший на Лукрецию.

Она тоже поглядывала на него. Друг друга можно понять быстро, если хотеть этого. Марсель Кандиано понял, что он нравится; от разговора глазами он поспешил перейти к словам.

Однажды вечером, пользуясь тем, что они были одни, Кандиано прошептал:

— Я люблю вас!

Она отвечала улыбкой. Она видела, что ее мать поступает так же в подобных случаях.

На другой день, если он скажет больше, она решила ответить ему яснее. Но на другой день Кандиано не явился во дворец Ваночча.

Кто-то изумился этому отсутствию.

— А! — был ответ. — Разве вы не знаете, что Кандиано лежит в постели.

— Больной?

— Умирающий от удара кинжалом, который он получил, выходя отсюда.

— А кто его ударил?

— Неизвестно. Убийца был в маске.

Бедный Кандиано! Лукреция была печальна целый час.

Но в тот самый вечер, когда она узнала о происшествии, рядом с ней за ужином сидел кавалер Никола Альбергетти из Ферары.

Он был старше Кандиано и не так красив, но зато очень богат. В числе других драгоценностей на мизинце левой руки он носил перстень с огромным бриллиантом, которым все восхищались, вместе с другими восхищалась и Лукреция.

— Этот перстень вам нравится? — спросил любезный кавалер и преподнес его молодой девушке.

Лукреция удивилась столь чрезмерной доброте, но так, для формы.

— Доброта моя больше, чем вы думаете, — ответил улыбаясь, Альбергетти. — Этот перстень я получил от алхимика, который немного занимался колдовством и который уверил меня, что, пока я буду носить его, мне нечего бояться смерти.

— А между тем вы отдаете его, — заметила Роза Ваночча. — Это неблагоразумно.

— Какая заслуга в том, чтобы дарить то, что ничего не стоит? К тому же я не суеверен. Если бы я заболел, то не бриллиант спас бы меня. Против разбойников и врагов у меня есть шпага…

С этой минуты в кругах Ваноччи стало для всех ясно, что Альбергетти мечтал о счастье быть любовником Лукреции. С нею он был любезен, предупредителен, ловя каждый случай сказать ей вслух комплимент о ее грации, о ее уме…

— Но, — сказал однажды вечером Розо маркиз Пизани, ее любовник в это время, — Альбергетти влюблен в вашу дочь!..

— Так что же? — холодно ответила Роза. — Почему он не может ее любить!..

— Вы не догадываетесь?

— Чего?

— Что может произойти нечто опасное и для вас, и для нее от этого ухаживания?