Торжество на час

Но Анна оставалась в постели, терзая себя воспоминаниями о прошлом и бесконечно воскрешая в памяти то утро, когда Гарри Перси покинул ее.

В тот злосчастный день он не был похож на себя: исчезли его жизнерадостность и бьющая через край энергия. Осанка и все движения выражали тот же душевный надлом, что был и у Анны. Сквозь слезы она смотрела тогда на него и не могла поверить: разве вот эти сурово сжатые безжизненные губы целовали ее? Содрогаясь от рыданий, не заботясь, что думают окружающие, Анна долго глядела ему вслед из верхнего окна Вестминстерского замка. «Сейчас, в эту минуту, он навсегда уходит из моей жизни», — думала она, предчувствуя, что душевная пустота, которую она так остро ощущала тогда, останется ее уделом на многие годы.

Вестминстер и Гринвич стали для нее всего лишь отдаленными, щемящими сердце воспоминаниями.

И вот теперь в Хевере была весна, по дорожкам парка допоздна бродили влюбленные, а она, Анна Болейн, отставная фрейлина королевы, лежала в постели, равнодушная к щебетанию птиц и звукам охотничьего рога. Рядом стояла Джокунда с чашкой горячего бульона.

— Ты должна хорошо кушать, чтобы поправиться.

— Я не голодна.

Но Джокунда подняла повыше подушки и заставила Анну взять в руки чашку.

— Милая, бедная моя девочка, прошел уже почти год…

— Скажите лучше — век.

— И милорд Перси женат на этой злюке, Мэри Тал-бот, наверное, месяцев девять или больше…

— А его проклятый отец уже полгода как в могиле. Если бы он отправился на тот свет месяца на три пораньше, сейчас бы я, а не она, была женой Гарри!

— Дитя мое! Не говори так! Не думай так! Это огорчает меня до глубины души.

— Простите меня, Джокунда. Вы так любите меня. Вы так хорошо относитесь ко всем нам… и к Мэри.

Анна поймала руку мачехи и поцеловала ее. Чтобы сделать ей приятное, она села в постели и попробовала бульон. Но после двух глотков остановилась и, глянув на Джокунду умоляющими глазами, протянула ей чашку.

— У них… у Мэри Талбот… наверное, скоро будет ребенок? — едва слышно спросила она.

Джокунда любовно начала расчесывать длинные цвета вороного крыла волосы Анны, которые, казалось, были слишком тяжелы для ее маленькой изящной головы.

— Об этом ничего не известно, — ответила она. — Но, говорят, замок Врессел стал напоминать волчью яму. Новый граф холоден как лед, а его супруга сгорает от обиды и возмущения.

Анна была рада слышать это, но в то же время жалела Гарри. Она представляла себе, как неохотно он разделял супружеское ложе с нелюбимой женщиной и какой радостью стало бы оно, будь на ее месте Анна.

Если бы только у Гарри хватило тогда сил сопротивляться воле отца чуть дольше!

Она осуждала Гарри за недостаток твердости, но прощала его. Она понимала, что слова — словами, но когда доходит до дела, кто может противиться воле короля, Нортамберленда, Уолси? У них в руках власть. Их можно только молча ненавидеть.

— Есть и другие мужчины, — резонно заметила Джокунда, убрав в сторону гребень и чашку с бульоном.

— Да, но только один смог воспламенить мою душу, — твердо сказала Анна. — Я знаю, пройдет время, в моей жизни появятся другие мужчины. Может быть, они смогут разбудить во мне страсть. Такие были и раньше. Но никогда больше я не полюблю так, всем сердцем. Эта любовь делала меня доброй, великодушной…

Былое оживление появилось на лице Анны. Она приподнялась с подушек, прижав руки к груди.

— Боже мой, какой я была тогда! Именно такой вы всегда хотели меня видеть, Джокунда. Потому что любить истинно и быть любимой — это значит стать выше всего мелочного, низкого; это очищение, отречение от себя, благодарность Всевышнему за то, что живешь…

Но оживление Анны длилось недолго. Она вновь натянула на себя обшитое горностаем одеяло, и прежнее раздражение вернулось к ней.

— Прекрасно! Гарри теперь — граф Нортамберленд. Его любимый Врессел отныне принадлежит ему, так же как и уродливое тело Мэри Талбот. И пусть воспоминания о том, что он потерял, сожгут его!

— Нэн, остановись, ты опять доведешь себя до горячки!

— Да, я знаю, знаю. Вы видите, какая злоба сидит во мне. Но это они виноваты, они — в том числе Уолси и король! Если бы я могла заставить короля страдать, как страдаю я, или унизить Уолси, как он унизил мою любовь в тот день!

В приступе нервной головной боли Анна судорожным движением зажала уши ладонями.

— О, Боже мой, когда этот проклятый охотник перестанет трубить в свой рог?

Но звуки рога и голоса охотников стали слышнее. Собаки с лаем неслись через парк.

— Боже милостивый! Это же король! — воскликнула Джокунда.

Через секунду Анна босиком, едва дыша, стояла рядом с Джокундой у окна.

Действительно, к дому подъезжал Генрих Тюдор собственной персоной. Приятное лицо, добродушная улыбка.

Интересно, чему он так рад? Тому, что застал людей врасплох? Он растоптал ее жизнь, а теперь решил потешить себя картиной ее страданий?

Анна чувствовала, как тяжелая волна ненависти поднимается в ней.

— Наверное, он приехал для того, чтобы обсудить какие-то государственные дела с твоим отцом, — стараясь успокоить ее, сказала Джокунда и поспешила из комнаты, чтобы встретить короля.

За время болезни Анна, уйдя в глубь своих переживаний, редко вспоминала Генриха Тюдора, но если и думала о нем, то только с болью и ненавистью. Ее разбитое сердце не могло чувствовать мелких толчков тщеславия. В любом случае, она считала, что то лестное предпочтение, которое он оказывал ей, не могло смыть нанесенной обиды.

На лестнице послышались торопливые шаги и взволнованные голоса. Джокунда вновь появилась в комнате, на этот раз в сопровождении Симонетты и Мэтти, камеристки Анны, которая несла на вытянутых руках лучшее, парадное платье госпожи.

— Отец приказал тебе сойти вниз, — сказала леди Болейн.

— Я плохо себя чувствую, — попробовала уклониться Анна, забираясь обратно под одеяло.

— Вы достаточно хорошо чувствовали себя вчера, когда спускались вниз, чтобы поиграть с вашей собакой, — строго заявила Симонетта.

Но Анна не обратила на нее внимания.

— Вы хотите, чтобы я стала такой же распутницей, как Мэри? — бросила она вызов своей благочестивой мачехе.

На глазах Джокунды Болейн показались слезы, а руки потянулись к четкам, висевшим у нее на поясе.

— Ты же знаешь, я бы все отдала, только бы не допустить этого, — сказала она.

— Тогда прикажите Мэтти отнести платье обратно.

— Никто не может ослушаться, если речь идет о желании короля, — торжественно произнесла Симонетта. — Разве не достаточно вы уже доставили хлопот вашему бедному отцу, Нэн?

Но Анна пропустила мимо ушей эту величественную тираду.

— Это касается только нас с миледи, — резко заметила она.

Джокунда движением руки велела разочарованной камеристке выйти из комнаты.

— Я всегда повиновалась мужу, но сейчас сделаю все, чтобы помочь тебе, — сказала она.

— Но король ждет! — протестующе воскликнула Симонетта.

Бог мой! Пожелай вдруг король Англии ее тощее, изголодавшееся по любви тело, уж она бы не задумывалась!

— Для него ожидание будет новым развлечением, — ехидно заметила Анна, устраиваясь поудобнее на подушках.

Сэр Томас больше не посылал за дочерью. Побуждаемый ли собственной тревогой или нетерпением высокого гостя, но он явился сам.

— Ради Бога, что все это значит? — вскричал он, увидев дочь все еще лежащей в постели, а Джокунду и Симонетту праздно стоящих рядом. — Немедленно встань и оденься, ты, ленивая неблагодарная девчонка! И пусть они наведут хоть какой-нибудь румянец тебе на щеки! Не советую вам, всем троим, терять время и выводить меня из терпения в присутствии короля!

— Не могли бы вы принести извинения королю за нашу дочь, принимая во внимание ее болезнь и предвидя, какой позор ждет нас всех, если… — отважно начала Джокунда.

Муж глянул на нее как на сумасшедшую.

— Позор? — повторил он. — Скажи лучше, честь. Ты разве не слышала, что Его Величество обещал сделать меня смотрителем Пенхурста и всех окрестных охотничьих угодий?