Ревнивая лампа Аладдина

– И это все видела твоя бабушка, малыш?

Про себя же почтенная Фатима подумала, что не Саида, поэта и ученого, следовало бы назвать безумцем, а старуху Зейнаб, бабушку разговорчивого Вали. Ибо Зейнаб всегда приносила с базара странные истории, рассказывала о чудесах, которые видела. Слышались ей голоса, виделись странные картины… Быть может, все это было ложью, но разве не старуха когда-то давно первой бросилась к мастерской Салаха, отца Аладдина? Она бежала тогда по улице и кричала, что Салаху попало в глаз расплавленное золото и теперь он корчится в страшных муках. А увидела это она, как рассказывала потом мать Вали, в молоке, что переливала из одного кувшина в другой. Чуть не разбила опустевший кувшин и, не закрыв лицо, бросилась к дому Фатимы, а потом переполошила всех соседей.

Это страшное видение оказалось чистой правдой – мастеру Салаху действительно попала в глаз капля расплавленного золота. Он раскачивался, стоя на коленях, держась обеими руками за голову, и стонал от боли и ужаса. Лекарь помог ему, снял боль, вылечил ожоги, но, конечно, глаз вернуть не смог. И с тех пор мастер Салах стал кривым, но ведь остался жив! И потому Фатима была благодарна бабушке Зейнаб, хотя и называла ее про себя безумной старухой. А все остальные соседи поверили во всеведение бабушки Вали и обычно принимали ее слова за чистую монету. Понятно, почему Аладдин убежал вместе с другими мальчишками смотреть на эти страшные следы колдуна. Понятно, почему за мальчишками увязался и Саид – он всегда говорил, что мечтает своими глазами увидеть что-нибудь удивительное… А разве не удивительны ямы без дна, наполненные черной водой и кладами?

– Да, почтенная Фатима, все это видела моя бабушка… Она еще сказала, что было очень страшно… И что вашего сына, Аладдина, ждут и радости и печали.

– Да благословит Аллах всемилостивый и милосердный твою бабушку, малыш!

«Замечательное предсказание, – усмехнулась про себя Фатима, – ну кого из мальчишек не ждут в такой долгой жизни радости и разочарования?»

– Спасибо, тетушка Фатима! А хотите, я побегу искать Аладдина и братьев?

– Не надо, Вали. Если они найдут то чудо, о котором говорила твоя бабушка, то вряд ли вернутся быстро. А если не найдут, то к вечеру появятся дома… Голод ведь не тетка.

«Клянусь душой, Аладдин за сотню фарсахов почует запах свежих лепешек с медом!»

И Фатима захлопнула калитку. Тесто было готово, печь прогорела, да и солнце вскоре должно было зайти. Если Аллах смилуется над мальчишками, то вскоре Аладдин должен прибежать домой.

Фатима думала о сыне как о проказливом малыше, хотя Аладдину уже исполнилось семнадцать лет. Отец отдал немало сил, чтобы обучить сына трудному искусству ювелира. Юноша и в самом деле обладал удивительным даром, но пока все же больше времени проводил с приятелями, чем за верстаком в мастерской. Почтенный Салах, муж Фатимы, говорил, что он и сам был таким же – пока отец был жив. Когда же нелегкое искусство перешло в его руки, он стал относиться к делу ответственно. А с годами пришло и мастерство.

Мать опасалась, что и Аладдину не дано будет остепениться до тех пор, пока в мастерской заправляет отец.

Хлопок калитки отвлек Фатиму от мыслей.

– Матушка, ты искала меня?

– Да, мой мальчик, я даже выходила на улицу смотреть, куда ты запропастился.

– Я знаю. Мне сказал Вали.

– Ну как, нашли вы клад?

Аладдин отрицательно покачал головой.

– Нет, не нашли. Четно говоря, мы и следов колдуна не нашли.

– Ни одного?

– Ни единой ямы с черной водой… Саид-безумец бормотал что-то о странных тучах, что висели над развалинами… Знаешь, там, у городской стены?

– У городской стены? А, это там, где держит лавку древностей мудрец из страны Мероэ?

– Там. Помнишь, отец еще приносил оттуда такие черные капли смолы, которыми лечил свои раны? А потом ты растворяла эту смолу в теплом молоке и давала мне пить.

– Ну как не помнить тот день! – Фатима усмехнулась, невольно вернувшись мысленно на год назад. – Вы с братьями Вали поспорили, кто больше съест лепешек.

– И я выиграл!

– А потом неделю на еду даже смотреть не мог…

– Но я выиграл!

И в этом был весь Аладдин. Аллах милосердный и всемилостивейший создал этого юношу победителем. Маленький Аладдин не терпел насмешек над собой, а когда вырос, не давал в обиду друзей, обожал выигрывать в спорах и не отступал перед трудностями, если ему чего-то очень хотелось.

«Хорошо, что моему мальчику всегда хочется только хорошего! Что было бы, если бы какой-то злой колдун наслал на него чары, и мой малыш захотел бы воцариться в нашем прекрасном Багдаде? Или взять в жены – о храни Аллах моего Аладдина! – какую-нибудь царевну?»

Фатима от страха даже прикрыла глаза, но потом попеняла себе за глупые мысли.

«Он же еще совсем мальчишка, мой Аладдин! А я уже печалюсь о том, кого он выберет себе в жены… И потом, у мастера-гранильщика Сулеймана растут красавицы дочери. Старшая из них, умница Джамиля, и станет женой моего Аладдина – отцы уже давно договорились. А дети перечить не посмеют. Да хранит Аллах наш дом, да ниспошлет он нам долгие годы радости!»

Успокоившись, Фатима достала из печи лепешки. А первую из них сразу отдала сыну – уже много лет первую лепешку всегда получал Аладдин.

– Но знаешь, матушка, Саид-безумец говорил, что сегодня и впрямь необычный день. Пусть бабушка Зейнаб немножко преувеличила и следы колдуна не так просто найти… Но тучи чернее черных и впрямь висели у горизонта! И черную молнию, что била с земли в небеса, я видел. И Саид видел, и Рашид с Рашадом.

– Ну, значит, так оно и было. Не торопись, ешь спокойно.

Еще раз хлопнула калитка. Фатима, не оборачиваясь, проговорила:

– Поспеши, Салах, пока лепешки горячие. Как раз такие, как ты любишь.

– Откуда ты знаешь, что это я?

– О Аллах, как глупы эти мужчины! (Иногда Фатима позволяла себе слегка подразнить мужа.) Ну подумай сам, о муж мой, свет очей моих! Я знаю твою походку вот уже скоро двадцать лет! Твои шаги я отличу от шагов любого другого человека не только в нашем прекрасном Багдаде, а во всем подлунном мире!

– Да благословит Аллах тебя, о моя прекрасная жена!

И отец присел рядом с сыном. Фатима с умилением смотрела, как дружно они уничтожают свежеиспеченные лепешки.

Макама четвертая

Стемнело. Гасли светильники на постоялом дворе, затихал огромный город. Лишь в комнате у магрибинца по-прежнему горел огонь. Из огромного сундука маг все доставал и доставал свой колдовской скарб: книги и свитки, котел и треножник, травы и камни…

Когда же работа была закончена и каждому из таинственных предметов нашлось свое место, колдун, наконец, позволил себе отдохнуть. На черном бархате небосвода сверкали звезды, прохладный ветерок шевелил павлиньими перьями в высоком медном кувшине, оглушительную тишину нарушали лишь трели цикад.

– Надо поторопиться, – проговорил магрибинец. – Через несколько часов звезда Телеат скроется за горизонтом, и я уже не смогу узнать, как мне найти человека Предзнаменования.

Маг поднялся, подошел к бездонному, казалось, сундуку, и извлек из него круглый предмет, завернутый в узорчатый платок. В свете множества горящих свечей краски вспыхнули кровавыми отблесками. Магрибинец бережно развернул шелковые покровы и опустил на тяжелое каменное блюдо… человеческую голову. Глаза ее были закрыты, но тотчас же открылись, стоило лишь шее коснуться отполированного камня.

– Слушаю и повинуюсь, о колдун из колдунов!

Если бы кто-то смог заглянуть в окно, его глазам предстала бы удивительная картина. Стол, накрытый черной шелковой скатертью, был почти пуст – если, конечно, не считать массивного блюда из полупрозрачного обсидиана, на котором уютно устроилась человеческая голова. Маг сидел у стола, пытаясь за ленивой позой спрятать нетерпение, которое снедало его. Везде горели свечи – их было так много, что они своим сиянием могли затмить не только красавицу луну, украшение небосвода, но и само солнце – источник всех радостей и всех бед жителей великого Багдада.