Соблазненная

— Проклятье! Мне бы следовало быть там, с ней, — в отчаянии воскликнул Антони. — Боже, только сегодня утром Роз сказала, что я стану наследником всего этого, не пошевелив пальцем. — У него затряслись плечи, в глазах, обращенных к Антонии, была глубокая боль. — Клянусь, я не хочу стать лордом Лэмбом и наследником всего… таким путем!

Антония, утешая его, протянула руку

— У тебя горе смешалось с чувством вины, Тони. — Слезы душили ее. — Но ты же не виноват.

Он благодарно обернулся к ней, будто она была его спасительной нитью, и торопливо вытер глаза рукавом.

— Я презренный эгоист. Рад, что в этом сезоне ты не поедешь в Лондон.

Антония совсем забыла о Лондоне. Теперь, когда они в трауре, о нем не могло быть и речи. Она почувствовала угрызения совести из-за денег, попусту потраченных на наряды, которые она, может быть, никогда не наденет. Когда она появится в свете на будущий год, они, возможно, выйдут из моды. Она отогнала от себя эти мысли, стараясь утешить брата.

— Хорошо, что нас двое. Вдвоем и беда полбеды. Я раньше тебе не говорила, но этот дом — моя защита. Здесь я чувствую себя в безопасности. Когда становится ужасно, как теперь, мне кажется, что сами стены укрывают и утешают меня. Дом станет нашей крепостью, а мы держась друг за друга, будем сильнее.

— Какого черта отец, словно сопляка, отдал меня под опеку этому малому, Сэвиджу!

— Не только тебя, Тони. Адам Сэвидж и мой опекун, — возразила она.

— Кто он такой, черт побери? Мы ничего о нем не знаем! — обиженно воскликнул Антони.

— Нет, знаем. Знаем, что он строится в Грэйвсенде Всего в десяти-двенадцати милях отсюда. Давай на следующей неделе съездим туда.

Намерение предпринять что-то отвлекало от лишавшего сил чувства безысходности. Они оставались снаружи, пока не удлинились тени и холод с моря не прогнал их домой. Оба отказались от приготовленного мистером Бэрке легкого ужина. Антония удалилась в спальню.

Роз зашла к ней удостовериться, что все в порядке.

— Не понимаю, почему не приехала мама, — недоумевала Антония.

— Что тут не понять, милая? — спокойно объяснила Роз. — Лэмб-холл теперь принадлежит Антони. Ева здесь больше не хозяйка. На Цейлоне она живет как императрица, слуги ее почти как рабы, готовы выполнить любое ее приказание. Она — одна из единственной в своем роде группы немногих избранных, белая женщина в условиях примитивной культуры. Скорее всего, цейлонское общество тяготеет к ней, она там и солнце, и луна, и звезды.

— Послушав тебя, я кажусь неумной, — печально заметила Антония.

— Это твоя мамаша в некоторых отношениях не совсем умна, во всем остальном она ой как расчетлива. Во всяком случае, Антония, быть женщиной — нелегкое дело. Этот мир принадлежит мужчинам, и так будет всегда. Заметила, как сегодня мистер Уотсон почти не видел тебя? Не находишь ли ты несколько несправедливым, что, хотя вы с Антони родились в один час и день, от одних родителей, он наследует все, а ты ничего? И все по одной простой причине, что он мужчина, а ты женщина.

— Но титул переходит только по мужской линии, — беззлобно заметила Антония.

— А титулы обычно влекут за собой собственность, землю и богатство. Неплохо придумано, чтобы власть оставалась в мужских руках, — отрубила Роз.

— Я никогда не сомневалась в этом порядке, — серьезно ответила Антония.

— Никто в этом не сомневается, пока это не коснется нас лично. Из-за того что я подарила лорду Рэндольфу дочь, а не сына, его наследником стал племянник, который после смерти твоего деда получил и титул и мой дом. Я лишилась всего, кроме вдовского домика на земле моего поместья.

— О Роз, как несправедливо! Я часто спрашивала себя, зачем ты взвалила на себя бремя воспитания двух близнецов, хотя, по существу, у тебя не было выбора.

— Мне это не доставило ничего, кроме радости, милая. Я могла бы снова выйти замуж, но так или иначе я бы не вынесла, чтобы еще один мужчина распоряжался моей жизнью.

— Должно быть, Это и означает бран, — задумчиво сказала Антония.

— Некоторые женщины бывают счастливы, выйдя замуж за властного мужчину. Другие же предпочитают командовать и, как говорится, ходить в штанах, однако эти женщины мало уважают своих мужей, помыкают ими. И в этом случае женщины тоже оказываются в двусмысленном положении: словом, и так нехорошо, и так плохо!

— Ой, бабушка, ты так смешно говоришь, а смеяться сегодня — это так ужасно.

— Нет, милая, не ужасно. Carpe diem… пользуйся днем! Какая жалость, что в этом сезоне ты не сможешь поехать в Лондон. — Роз, как бы смирившись, глубоко вздохнула. — Женщине в царствование Георгов требуются две вещи: красота и деньги. Если у нее есть красота, она может выйти замуж за деньги. Если же у нее есть деньги, красота ей не нужна.

Антония улыбнулась сквозь слезы:

— Ну и выбор: либо замуж, либо нянчить обезьян в аду. Не такова ли незавидная доля старых дев на том свете?

— Рада, что ты улыбаешься.

Лежа в темноте, Антония пыталась вспомнить отца. Она не могла отчетливо представить черты его лица, но в памяти сохранился высокий темноволосый мужчина, который был неизменно добр и нежен с нею. Всякий раз, когда она падала и ушибалась, отец брал ее на руки и смахивал слезинки. Он научил ее ездить верхом и ходить под парусом и никогда не показывал, что отдает предпочтение брату. Мать же, наоборот, никогда не скрывала, что ее любимцем был сын, Антони. Мать часто резко отчитывала Антонию, и тогда та бежала к отцу и искала утешения у него на коленях. Уткнувшись лицом в подушку, она думала о том, что никогда больше не ощутит его ласковых рук. Внутренний голос подсказывал ей, что она должна выплакать все слезы этой ночью. Завтра она должна быть сильной, ради Антони.

Пришло время взрослеть. Она вдруг почувствовала себя много старше своего брата. Хотя Тони стал теперь лордом Лэмбом и хозяином имения, на самом деле он все еще оставался неопытным подростком. Антония, со своей стороны, чувствовала, что отныне она должна оставить свое девичество позади. Она поняла, что быть женщиной значит быть взрослой и брать на себя ответственность за других. Мужчины могли позволить себе оставаться мечтателями, но женщина должна быть расчетливой, практичной.

Слезы все еще струились из-под ресниц, когда она забылась глубоким сном, перенесшим ее в детство. Она гарцевала на пони, хвастаясь своей ловкостью перед отцом и другими взрослыми, гостями Лэмб-холла. Они смеялись над ее проделками, а у нее под обращенным к ней полным гордости, любящим, подбадривающим взглядом отца голова кружилась от счастья.

Соскочив с седла, она побежала в раскинутые руки отца. Она хохотала, глядя в его смуглое лицо, вдыхая запах крема для бритья, чувствуя, как сильные руки поднимают ее высоко в воздух.

— Кинь ее мне, — смеясь, пошутил кто-то из друзей отца.

Она радостно визжала, чувствуя на себе лестное внимание, потом вдруг увидела лицо появившейся на лужайке матери. На нем было написано неодобрение. Она не любила, когда отец играл с Антонией или ласково прижимал к себе даже в отсутствие гостей.

Антония была тоненькой и темноволосой, как и отец. Мать говорила, что она слишком живая и неуправляемая, как мальчишка. Антония оцепенела в отцовских рунах, и он опустил ее на землю. Солнечный день померк.

— Не надо потворствовать ее развязности, дорогой. Это было бы простительно, если бы она была хорошей девочкой.

Мать взяла под руки двух приятелей отца, чаруя их своей красотой. Остальные потянулись за ней по лужайке, забыв об Антонии. Правда, отец не забыл. Он послал ей воздушный поцелуй, который она поймала и спрятала в карман.

— Пусть я буду такой же красивой, как мама, когда вырасту.

Антония внезапно проснулась. Она вспомнила, что отец умер и что она никогда больше его не увидит, разве что во сне. Воспоминания о нем были светлыми, полными любви и радости, и их никто у нее не отнимет.

Глава 2

А в тридцати милях от Лэмб-холла в тесном холостяцком жилище в лондонском районе Сохо Бернард Лэмб, можно сказать, с нескрываемой радостью читал извещение о кончине своего дядюшки. До сегодняшнего утра его виды на будущее не сулили ничего хорошего.