Наследница (СИ)

Уже в сумерках Элен отыскала в лесу шалаш, который деревенские мальчишки построили для игры в «казаки — разбойники». Там, завернувшись во влажную рогожку, изображавшую когда-то персидский ковёр атамана разбойников, она и провела ночь.

Утром Элен решила идти в «дальние деревни». Она понятия не имела, где они расположены, но много раз слышала, как в деревне говорили о них. «Привёз из дальней деревни», «он живёт в дальней деревне», «а в дальней деревне, что вооон за тем лесом…» При этих словах люди всегда взмахом руки или головы указывали в одном и том же направлении. Туда ездили, значит, дорога была, а в том направлении, куда указывали, существовала лишь одна дорога. Вот по ней и пошла Элен. Собственно шла она не по дороге, а рядом с ней по лесу, чтобы успеть спрятаться в случае чего. Спотыкаясь, плача от усталости и жалости к себе, отцу, брату, собирая по дороге попадающиеся ягоды, она брела до середины дня. Выбившись из сил, Элен присела отдохнуть и, незаметно для себя, уснула возле самой дороги под кустом.

Проснулась она от того, что её поцеловали в губы. Ей как раз снился прекрасный сон: сказочно красивый юноша явился за ней, чтобы увести в своё королевство. У него было лицо брата, а голос какой-то тихий и странный. И говорил он на непонятном языке. «А-а! Так ведь он из далёкого королевства, — догадалась Элен. — Там все, наверное, так говорят. Как же я буду с ним разговаривать?» И тут он замолчал и поцеловал её. И ещё раз. Элен открыла глаза, просыпаясь.

Над ней стояла огромная лохматая собака. Она улыбалась собачей улыбкой и махала хвостом. Потом собака наклонилась и в третий раз лизнула маленького человеческого щенка, явно брошенного здесь у дороги на произвол судьбы. Собака не хотела тоже оставлять этого щенка на погибель, но и поднять не могла. Оставалось обратиться за помощью к хозяину, который не сразу понял, куда его тянут, хватая за штаны.

Элен уже сидела на краю дороги, протирая глаза грязными пальцами. Взглянув вверх, она онемела — настолько подошедший человек отличался от сказочно прекрасного королевича, образ которого ещё стоял перед её глазами. Перед ней стоял огромного роста цыган и улыбался. Ни всклокоченная борода, ни буйная уже с проседью шевелюра почему-то не пугали. На дороге остановились несколько повозок непривычного для Элен вида. В них и вокруг были люди с такими же чёрными волосами, одетые непривычно пёстро.

— Ты откуда здесь взялась, басенькая? — спросил высокий.

— Из усадьбы, — почему-то честно призналась Элен.

Цыган как-то сразу помрачнел, но взгляд его быстро вновь стал ласковым. Он, оглянувшись, крикнул что-то, видимо позвал, потому что к нему сразу подошла красивая женщина лет тридцати, перекинулась парой слов с высоким и присела перед Элен. Заглянув ей в глаза, погладила по голове и просто сказала:

— Пойдём, басенькая, поешь да попьёшь, потом отдохнёшь. А что делать дальше — там решим.

Элен доверчиво взялась за протянутую ей руку и пошла к повозкам.

Так закончилась первая, безмятежная, страница жизни Элен. Это была жизнь любимой дочери и сестры, благополучной маленькой барышни — своевольной проказницы и выдумщицы. Теперь началась другая — неизвестная, переменчивая, хотя и не лишённая приятных моментов, жизнь приёмной дочери цыганского табора. А вместе с новой страницей жизни пришло и новое имя. С лёгкой руки её нового отца все стали называть её Басей или Баськой. Элен никогда ни о чём не заботилась, а если и думала о завтрашнем дне, то исключительно как об источнике следующих удовольствий или приключений; Баське же предстояло постоянно трудиться, чтобы жить. Как хорошо, что теперь она была не одна! Рядом были люди, веками выживавшие в самых неблагоприятных условиях; люди, которые хорошо знали, что надеяться можно только на себя и на свой род, который не предаст, который поможет, который спасёт…

Но пока ни о чём таком она не думала. Элен, теперь уже Баська, мирно лежала в цыганской кибитке сытая, переодетая в сухую одежду, согревшаяся. Рядом спала нашедшая её собака. Девочка задрёмывала, лениво текли мысли: «Какие же дураки придумали сказки о злых цыганах?! И о том, что они воруют детей? Они их не воруют, а спасают… И собаки у них вовсе даже добрые-предобрые… и не лают просто так… И лошади хорошие такие… и пахнут вкусно… Хорошо-о-о…». И она уснула.

Несколько дней табор останавливался только на ночлег. Эти дни Баська в основном спала. Даже ела мало, хотя обычно аппетит имела завидный. Но пища была непривычной, да и есть особо не хотелось. Постепенно она знакомилась с окружающими людьми. Высокого цыгана, взявшего её в свою семью, звали Миро или Мирко. Он происходил из цыган, кочевавших когда-то по Европе. Каким ветром и почему занесло его деда в Россию — одному Богу известно. Но с тех пор их род не покидал пределы этой страны. Мирко был человеком уравновешенным, умным, внимательным, но властным. Правда, свою властность ему приходилось показывать редко: просто никому и в голову не приходило спорить с ним. Его в таборе уважали, его советов слушались как приказов, хотя никто никогда не назначал и не выбирал Миро главным. Первую свою жену он похоронил ещё совсем молодым. Только два года прожили они вместе. Она оставила ему сына Гожо, очень на себя похожего. Вторая жена, Чергэн, была моложе своего мужа, но это как-то не бросалось в глаза. У Мирко с Чергэн было двое детей — старшая дочь Зора и сын Лачо лет двенадцати. Чергэн ничем на мужа не походила, кроме внимательного ласкового взгляда. Двигалась она плавно, как будто не шла, а плыла над землёй. Но особенно поражали её глаза: при чёрных с серебряными нитями волосах глаза были серыми! Тёмно-серые, казавшиеся невнимательному человеку чёрными, они порой вспыхивали таким внутренним светом, что это казалось невероятным. Особенно ярко это проявлялось, когда Чергэн с нежностью смотрела на мужа или сердилась на кого-то. В таборе говорили, что Мирко привёз её откуда-то издалека, и что она — одна из тех детей, кого цыгане подобрали после сильного наводнения. А ещё она была обладательницей дивного голоса. Даже у такого музыкального, песенного народа, подобный голос встречается редко. Он лился широко, свободно, без всяких видимых усилий, переходил от самых низких звуков, рокочущих, как горный поток после сильного дождя, до самых высоких, звенящих подобно весенней капели. Баська, не понимавшая ни слова в этих песнях, слушая, застывала, забывая, где она, что когда-то было, не видя ничего вокруг. Она просто растворялась в мелодии. Через неделю она впервые после трагедии улыбнулась, поняв, что Чергэн сейчас начнёт петь. Эту улыбку заметила и сама Чергэн, и Мирко, и Зора.

— Оттаивает, — по-цыгански сказал дочери Мирко. Та кивнула и спросила, обращаясь к Баське:

— Тебе нравится, как поёт наша мать? Хочешь, мы научим тебя так же петь?

Баська смутилась и, опустив глаза, ничего не ответила. Ей казалось невероятным, что кто-то может петь так же хорошо, как Чергэн, тем более она сама. О собственных музыкальных талантах она была вообще довольно низкого мнения. Как раз зимой этого года приглашённый учитель музыки сказал её отцу, что у девочки абсолютно отсутствует не только музыкальный слух и голос, но и желание слушать музыку. Им, взрослым серьёзным мужчинам, было не понять, что пока учитель старался заинтересовать графскую дочь мелодичными звуками флейты, на улице, там, у конюшен, объезжали двух новых лошадей, одна из которых, маленькая серая кобылка, предназначалась ей! В этот момент ухо Элен воспринимало только одни звуки — отдалённое конское ржание, слышное даже через закрытое окно. Ну, не повезло звукам музыки: они летели мимо! В нетерпении барышня и сама стала притопывать, как лошадка, и тут же получила замечание учителя, который убедился, что и чувство такта у неё отсутствует. Но Элен не была виновата в том, что ритм галопа лошади не совпал с музыкальным ритмом пьески, наигранной учителем!

Теперь эти воспоминания тревожили девочку. Так хотелось тоже петь! Но образованный серьёзный человек сказал, что в музыке она — бездарность, значит петь ей не суждено. А не то стыда не оберёшься. Нет, наверное, не стоит даже пробовать, ещё смеяться будут. И дразнить как-нибудь обидно… особенно мальчишки… Уж она-то их знает — сколько раз сталкивалась с деревенскими. А брата, чтобы защитить её, рядом нет. При воспоминании об Алене, Баська взялась рукой за единственную ценную вещь, оставшуюся у неё. Это был перстень матери, который она носила на шее, на длинной цепочке вместе с медальоном. Такой же медальон был и у Алена. Раньше они с братом надолго никогда не расставались. Ей стало так горько, что слёзы сами закапали из глаз.