Отказать королю.

— Да, миледи. Она выполнит все наши заказы в срок.

— Отлично, — отозвалась графиня. Она забрала у меня список, который я до сих пор сжимала в руке, а потом пристально взглянула на меня: — Тебя что-то беспокоит, Тэмсин?

— Нет, миледи.

Я заставила себя улыбнуться в подтверждение своих слов. В тот момент я дала себе слово: ничего не скажу принцессе о том, что поведал мне Рейф Пинкни. Он опрометчиво поделился со мной дворцовой сплетней, которая может и не подтвердиться. Дабы не ранить чувств ее высочества, я замкну свои уста и буду горячо молиться, чтобы подлый слух так и остался слухом.

ГЛАВА 18

Принцесса провела при королевском дворе весь ноябрь и декабрь 1527 года. Она часто сопровождала своего отца, что вызывало крайнее неудовольствие Анны Болейн. На другой день после дня святого апостола Фомы[75] Анна уехала в замок Хивер в Кенте в тридцати милях от Гринвича праздновать Рождество со своей семьей. На всех последующих праздниках и пиршествах королева Екатерина сидела подле своего супруга на самых почетных местах. Сначала провели рыцарский турнир, но он закончился рано, потому что день оказался слишком пасмурным. Последующие святочные увеселения и маскарады прошли как всегда весело к вящему удовольствию всех присутствующих.

Нашей пантомиме, для участия в которой мы нарядились благородными мантуанками[76], сопутствовал успех, но и после него король как будто избегал любых встреч и разговоров один на один со своей дочерью.

В этот раз я обратила внимание, как же много шелка пошло на костюмы и декорации для рождественских представлений и пантомим. Из него были сделаны даже искусственные деревья: боярышник, символизирующий дом Тюдоров, и шелковица — эмблема французской королевской династии Валуа.

Вести о том, что Папе Клименту VII удалось бежать из Рима, были встречены новой чередой праздников. В тот год Вечный город был захвачен войсками императора Карла V[77]. Англичане, как и положено добрым католикам, радовались освобождению Папы из плена. Тогда я не понимала того значения, которое имели любые новости, касающиеся его святейшества, для Великого Королевского Дела. Меня обманула кажущаяся гармония, воцарившаяся между королем Генрихом и королевой Екатериной, и я предпочла считать, что король оставил мысль об аннулировании своего брака.

Зима 1528 года выдалась очень холодной. Даже море у берегов Англии кое-где замерзло. В феврале в замке Хансдон в Хертфордшире, который наиболее часто служил резиденцией принцессы, когда она на время оставляла королевский двор, я встретила свое шестнадцатилетие.

Через несколько дней меня вызвали в комнату, где обычно леди Солсбери в одиночестве предавалась молитвам и иным занятиям. Там у камина меня ждал сэр Лайонел Даггет. Прошло полтора года со времени нашей последней встречи, слишком хорошо отпечатавшейся в моей памяти. Сразу же насторожившись, я замерла в дверях.

— Заходи, дитя мое, — подбодрила меня леди Солсбери и, видя, что я мешкаю, неодобрительно поморщилась. — Поприветствуй сэра Лайонела.

Я быстро сделала обязательный реверанс и приблизилась к своему опекуну, проговорив:

— Прошу прощения, сэр. Не ожидала увидеть вас здесь.

За прошедшие месяцы сэр Лайонел изменился, и далеко не к лучшему. Раньше он был худ и строен, но теперь на его фигуре отразилась невоздержанность в еде и питье. Появился даже намек на второй подбородок.

Благосклонно покивав головой в одобрение моих слов, леди Солсбери взяла в руки вышивание и принялась за работу. Она явно стремилась сохранять приличия и не собиралась позволить моему опекуну остаться со мной наедине. Сэр Лайонел поморщился, но счел за благо не спорить с графиней, в чьих жилах текла королевская кровь.

— Могу ли я узнать, каковы причины вашего визита, сэр? — произнесла я сладким голосом. Я почувствовала себя гораздо увереннее, когда поняла, что разговор наш не будет проходить с глазу на глаз.

Мой опекун достал из-за пазухи какой-то документ и развернул его на деревянной столешнице письменного стола графини.

— Надеюсь, вы желаете, чтобы поместье Хартлейк управлялось с толком?

Я нахмурилась, глядя в документ, ибо не могла понять ни слова:

— Что здесь написано? Это не по-английски.

— Документ написан на латыни, чтобы придать ему юридическую силу.

— А что в нем говорится?

— Не стоит смотреть на меня с таким подозрением, мисс Томасина. Эта бумага всего лишь подтверждает полномочия Хьюго Уинна как вашего управляющего. Я думал, что вы одобрите его назначение, но если вы предпочитаете видеть на этой должности кого-нибудь другого...

— Нет, нет. Мистер Уинн знает поместье как свои пять пальцев. Я против него ничего не имею... — торопливо проговорила я, но почему-то медлила и не решалась обмакнуть перо в чернильницу.

«А что, если Хьюго затаил в душе обиду на меня?» — подумала я. Ведь я получила все, а его внучка — ничего. Будет ли он верен мне? Но я не знала никого другого, кто бы так хорошо умел управлять моим поместьем. Поэтому когда сэр Лайонел указал мне место, где я должна была поставить свою подпись, я отбросила колебания и написала свое имя крупными буквами.

Мой опекун самолично посыпал лист песком, чтобы чернила на моей подписи не расплылись, аккуратно скатал документ в свиток и спрятал его обратно за пазуху.

— Вы приехали к нам только за этим? — быстро спросила я, ибо сэр Лайонел выглядел слишком довольным собой.

— А какие еще вопросы мы могли бы с вами обсудить? — осторожно спросил он, бросив взгляд на графиню, мирно вышивающую в уголке.

Я могла бы сказать ему, что старшая придворная дама принцессы Марии в последнее время стала туга на ухо, но промолчала. Мне совсем не хотелось вести доверительные разговоры с сэром Лайонелом.

Мой опекун снял дорожный плащ с крючка в стене и отвесил мне короткий поклон:

— Я должен отправляться в путь. Не хочу злоупотреблять гостеприимством принцессы. Вдобавок у меня есть еще кое-какие дела, которые я должен завершить, перед тем как вернуться в Корнуолл.

Я не знала, каковы были обязанности сэра Лайонела в Корнуолле, да и знать не хотела. Пусть убирается как можно скорее! Хорошо, что его должность не позволяет ему много времени проводить при дворе короля и принцессы Марии. Хотя в этот раз мой опекун вел себя вполне учтиво, мне совсем не хотелось проводить в его обществе больше времени, чем нужно. Как только он вышел из комнаты, я вернулась в покои принцессы, взялась за шитье и выкинула из головы любые мысли о сэре Лайонеле Даггете.

ГЛАВА 19

К тому времени, когда мы вернулись в Гринвич на ежегодные майские праздники[78], весна уже давно вступила в свои права. Однако тотчас по прибытии принцесса Мария свалилась в лихорадке, а кожа ее покрылась сыпью. Несколько придворных дам королевы стали жертвой того же недуга. Сперва королевские врачи испугались, что началась эпидемия оспы, но затем решили, что это корь.

Ухаживать за принцессой поставили пожилых и опытных придворных дам, а мы — фрейлины — были предоставлены сами себе. Мария Витторио воспользовалась этой возможностью, чтобы навестить своих родителей.

Я сидела одна в нашей спальне, когда она вернулась.

— Что стряслось? — спросила я, приметив мокрый от слез платок, судорожно сжатый в ее кулаке. — Еще кто-нибудь заболел?

Мария покачала головой, смахнула слезы с глаз и яростно прошептала:

— Нет, но хорошо бы кое-кто заболел и умер.

Я промолчала, давая ей время справиться со своими чувствами. После сцены в часовне нас связывали незримые нити доверия, сотканные из нашей преданности и верности принцессе. Мария вздохнула, вытерла глаза и рассказала мне, что же ее так расстроило:

— Я имею в виду мисс Анну Болейн, Тэмсин. Король постоянно выделял ее из всех прочих фрейлин, оказывал ей знаки внимания, а сейчас, когда до него дошли вести о болезни, распространившейся в свите королевы, он велел приготовить для нее отдельные покои на галерее рядом с ареной для турниров, и переселить ее туда. Она будет жить отдельно от всех фрейлин. Наверное, его величество хочет таким образом оградить ее от заразы.