Погадай на дальнюю дорогу

– Ты идешь?

– Ступай, я скоро, – откликнулся Илья.

Ему не хотелось идти в душный дом, где полно народу. Кивнув, Настя ушла, и во дворе никого не осталось. Илья облегченно вздохнул; тут же лег прямо в мокрую траву, закинул руки за голову. Небо, казалось, приблизилось, заискрилось в вырезе яблоневых ветвей прямо над головой. Из соседнего сада купцов Щукиных тянуло запахом душистого табака и мяты. Где-то совсем рядом протопал еж, шмыгнула тенью кошка. Соловей в кустах смородины заливался во всю мочь. Несмотря на росу, было тепло, земля еще не остыла от дневного жара. Лежа в траве, Илья уже начал было подремывать, когда услышал вдруг тихое, чуть слышное:

– Морэ...

Он поднял голову, осмотрелся. Темнота. Никого.

– Илья...

Он встал. Двор был пуст, в доме горело лишь одно окно. На траве лежали голубые полосы лунного света.

– Кто зовет? – недоумевающе спросил он.

У темной стены дома шевельнулась чья-то тень.

– Илья... Сюда.

Он пожал плечами и пошел на голос.

Возле угла дома, полускрытая кустами сирени, чернела вкопанная в землю бочка для дождевой воды. Водяная поверхность блестела в свете месяца. Тонкая фигурка склонилась над ней. Илья подошел вплотную. Удивленно спросил:

– Это ты?

– Я. – Маргитка повернулась к нему. Распущенные волосы падали ей на глаза, из-за спутанных прядей в лунном свете ярко блестели белки.

– Чего ты, девочка?

– Ничего. Дай руку.

Он машинально протянул ладонь. Маргитка ухватилась за нее и, прежде чем Илья успел что-то сообразить, задрала юбку выше колен и опустила одну босую ногу в бочку с водой.

– Ой, хорошо-о-о... Ноги горят, как по углям плясала. Вовремя Яков Васильич нас разогнал, а то через минуту бы кровь пошла. – И она разбила отражение месяца, заболтав ногой, смутно белеющей в воде. Стоя рядом, Илья не отрываясь смотрел на эту обнаженную девичью ногу. По спине поползли горячие мурашки. – Стой... Теперь вторую. – Маргитка крепче сжала его руку, вытянула ступню из бочки, от чего юбка задралась до бедра, начала поднимать другую ногу.

Но тут Илья пришел в себя и резко оттолкнул девчонку. Охнув, она взмахнула руками, повалилась в траву. Тишина. Месяц закачался в потревоженной воде, превращаясь в россыпь серебряных бликов. Соловей в смородине продолжал орать.

– Эй... – через минуту молчания озадаченно позвал Илья.

Из темноты донесся приглушенный смех:

– Что «эй»? У меня имя есть!

– Бросила бы ты это дело, девочка, – помолчав, сказал Илья. – Ни к чему это. Ни тебе, ни мне.

– За меня не говори, – прозвучало в ответ.

Маргитка встала. Голубоватый свет упал на ее лицо – спокойное, серьезное. Присев на влажно блестящий край бочки, она запустила ноги в траву. Илья стоял рядом, смотрел на отражение месяца в воде и не мог понять, почему он не уходит. С минуты на минуту из дома мог кто-то выйти, увидеть их – и тогда неприятностей не оберешься. Что это девчонке в голову взбрело? А хороша ведь, зараза... Не выдержав, он осторожно посмотрел на Маргитку и увидел, что та, отбросив за спину перепутавшиеся волосы, сражается с пуговицами на груди.

– Спасибо тебе, Илья, – сказала она, не отрываясь от своего дела.

– За что?

– Что отцу не сказал.

– А ты так уж испугалась? – Маргитка не ответила, и Илья добавил: – Мне-то что... Мое дело сторона, а вот тебе из-под Паровоза замуж выходить...

– Про «замуж» я тебе уже говорила.

Маргитка наконец закончила свою возню с пуговицами и распустила ворот платья. В вырезе мелькнула грудь. Встретившись глазами с ошалелым взглядом Ильи, Маргитка тихо рассмеялась, запрокинула голову... и вдруг, словно дожидаясь этого, со стороны дома запела скрипка.

Они одновременно обернулись. Во втором этаже Большого дома горело окно, и темный силуэт Гришки со скрипкой отчетливо вырисовался на нем. Тихие звуки поплыли по саду, сливаясь с соловьиным щелканьем. Мелодии, которую играл сын, Илья еще ни разу не слышал. Она была похожа на те, что он слышал у венгерских цыган: протяжная, рыдающая, с тревожными высокими нотами. Илья ждал, что вот-вот послышатся недовольные голоса разбуженных цыган, и действительно, окна в доме начали вспыхивать одно за другим, но не раздалось ни одного сердитого возгласа. Из окон высовывались встрепанные головы, смотрели наверх. Цыганский дом слушал песню.

– Твой сын хорошо играет, – нарушила молчание Маргитка.

– Для тебя старается, – не поворачивая головы, сказал Илья.

Маргитка без улыбки кивнула. Сунув руку в расстегнутый вырез платья, вдруг чуть слышно ойкнула:

– Господи... Кусает кто-то! Илья, достань! Прошу тебя, достань, жук бежит!

– Где, дура?

– Да там... На спине...

Понимая – врет девчонка, чувствуя – добром это не кончится, Илья сделал шаг к ней. Маргитка тут же повернулась к нему лицом, поймала за руку, притянула его ладонь к своей груди. Ее глаза, казавшиеся в темноте черными, оказались совсем близко, Илью обожгло дыханием.

– Послушай... Чего тебе бояться? Я ведь порченая. С тебя спроса не будет. Чем я тебе не хороша? Я лучше, чем Настька твоя, моложе... Я...

– Пошла прочь! – Илье наконец удалось вырвать руку.

Не оборачиваясь, он зашагал по седой от росы траве к дому. В голове был полный кавардак. Страшно хотелось оглянуться, перед глазами стояла обнаженная до бедра нога, пропадающая в темной воде, молодая грудь в вырезе платья... В доме заливалась скрипка; в спину как сумасшедший щелкал соловей, и в этом щелканье Илье отчетливо слышался смех Маргитки.

Глава 5

Гроза собиралась с самого утра. Над Москвой висело душное желтое марево, листья деревьев застыли от духоты, горячий воздух дрожал между домами, и стоило выйти на улицу, как спина немедленно покрывалась потом, а в висках начинало гудеть. То и дело небо темнело, из-за башен Кремля выползала синяя туча, москвичи с надеждой задирали головы, но тучу всякий раз неумолимо уносило за Москву-реку, и над городом снова повисала жара. Единственным разумным делом в эту погоду было сидение дома в обнимку с корчагой мятного кваса. По крайней мере так казалось Илье, бредущему в слепящий полдень по безлюдному Цветному бульвару. Однако вернуться домой он не мог – как не мог это сделать весь мужской состав хора, попавшийся сегодня утром под руку Митро.

Сам Илья считал, что сходить с ума вовсе незачем. Ну, нет Кузьмы третью неделю дома, ну так что ж теперь... Не баба небось и не сопляк, нагуляется – явится. Но Митро явно думал иначе, потому что, спустившись сегодня утром вниз, где ошалевшие от жары цыгане передавали друг другу теплый жбан кваса, сразу же сказал:

– Сегодня Кузьму ищем. Ну-ка, ромалэ, встали все – и на улицу. Ж-ж-живо у меня!

При этом выражение лица Митро было таким, что возразить не решился никто. Ворча и поминая недобрыми словами самого Кузьму и его родителей, цыгане начали подниматься. На улице, с тоской глядя на выцветшее от жары небо, стали решать, кому куда податься. Молодые парни под предводительством Яшки отправились на Сухаревку, не унывающую даже в эту адскую жару. Двое братьев Конаковых взяли на себя публичные дома на Грачевке, где у них имелось множество знакомств, третий брат, Ванька, двинулся на ипподром. В кабаки Рогожской заставы пошли Ефим и Петька Дмитриевы. Илье Митро поручил заведение на Цветном бульваре, где днем и ночью шла крупная игра.

– Зайдешь к Сукову, скажешь «прикуп наш». Если спросят – от кого, говори: «Цыган Митро послал». Я сам по Хитровке покручусь.

– Не ходил бы, морэ, а? – попытался остеречь его Илья. – Там такие жиганы, зарежут в одночасье...

– Ничего не будет, меня там уже знают, – хмуро сказал Митро. – Вот ей-богу, найду паршивца – убью! Шкуру спущу, не посмотрю, что четвертый десяток меняет! Эх, ну надо же было твоей Варьке уехать! С ним, кроме нее, и справиться никто не может.

Илья молчал, сам отчаянно жалея, что Варьки нет в Москве. Но сестра уехала с табором на Полтавщину, и раньше осени ждать ее было бесполезно.